Наука любви (сборник) - Овидий

Думаю: хочет любви, только скрывает – горда!

Коль образованна ты, так нравишься мне воспитаньем;

Не учена ничему – так простотою мила.

И Каллимаха стихи для иной пред моими топорны, —

Нравятся, значит, мои, – нравится мне и она.

Та же и песни мои, и меня, стихотворца, порочит, —

Хоть и порочит, хочу ей запрокинуть бедро.

Эта походкой пленит, а эта пряма, неподвижна, —

Гибкою станет она, ласку мужскую познав.

Сладко иная поет, и льется легко ее голос, —

Хочется мне поцелуй и у певицы сорвать.

Эта умелым перстом пробегает по жалобным струнам, —

Можно ли не полюбить этих искуснейших рук?

Эта в движенье пленит, разводит размеренно руки,

Мягко умеет и в такт юное тело сгибать.

Что обо мне говорить – я пылаю от всякой причины, —

Тут Ипполита возьми: станет Приапом [187] и он.

Ты меня ростом пленишь: героиням древним подобна, —

Длинная, можешь собой целое ложе занять.

Эта желанна мне тем, что мала: прельстительны обе.

Рослая, низкая – все будят желанья мои.

Эта не прибрана? Что ж, нарядившись, прекраснее станет.

Та разодета: вполне может себя показать.

Белая нравится мне, золотистая нравится кожа;

Смуглой Венерой и той я увлекаюсь подчас.

Темных ли пряди кудрей к белоснежной шее прильнули:

Славою Леды была черных волос красота.

Светлы они? – но шафраном кудрей Аврора прельщает…

В мифах всегда для меня нужный найдется пример.

Юный я возраст ценю, но тронут и более зрелым:

Эта красою милей, та подкупает умом…

Словом, какую ни взять из женщин, хвалимых в столице,

Все привлекают меня, всех я добиться хочу!

VI

[188]

Днесь попугай-говорун, с Востока, из Индии родом,

Умер… Идите толпой, птицы, его хоронить.

В грудь, благочестья полны, пернатые, крыльями бейте,

Щечки царапайте в кровь твердым кривым коготком!

Перья взъерошьте свои; как волосы, в горе их рвите;

Сами пойте взамен траурной длинной трубы.

Что, Филомела [189] , пенять на злодейство фракийца – тирана?

Много уж лет утекло, жалобе смолкнуть пора.

Лучше горюй и стенай о кончине столь редкостной птицы!

Пусть глубоко ты скорбишь, – это давнишняя скорбь.

Все вы, которым дано по струям воздушным носиться,

Плачьте! – и первая ты, горлинка: друг он тебе.

Рядом вы прожили жизнь в неизменном взаимном согласье,

Ваша осталась по гроб долгая верность крепка.

Чем молодой был фокидец Пилад для аргосца Ореста,

Тем же была, попугай, горлинка в жизни твоей.

Что твоя верность, увы? Что редкая перьев окраска,

Голос, который умел всяческий звук перенять?

То, что, едва подарен, ты моей госпоже полюбился?

Слава пернатых, и ты все-таки мертвый лежишь…

Перьями крыльев затмить ты хрупкие мог изумруды,

Клюва пунцового цвет желтый шафран оттенял.

Не было птицы нигде, чтобы голосу так подражала.

Как ты, слова говоря, славно картавить умел!

Завистью сгублен ты был – ты ссор затевать не пытался.

Был от природы болтлив, мир безмятежный любил…

Вот перепелки – не то; постоянно друг с другом дерутся [190] , —

И потому, может быть, долог бывает их век.

Сыт ты бывал пустяком. Порой из любви к разговорам,

Хоть изобилен был корм, не успевал поклевать.

Был тебе пищей орех или мак, погружающий в дрему,

Жажду привык утолять ты ключевою водой.

Ястреб прожорливый жив, и кругами высоко парящий

Коршун, и галка жива, что накликает дожди;

Да и ворона [191] , чей вид нестерпим щитоносной Минерве, —

Может она, говорят, девять столетий прожить.

А попугай-говорун погиб, человеческой речи

Отображение, дар крайних пределов земли.

Жадные руки судьбы наилучшее часто уносят,

Худшее в мире всегда полностью жизнь проживет.

Видел презренный Терсит погребальный костер Филакийца [192] ;

Пеплом стал Гектор-герой – братья остались в живых…

Что вспоминать, как богов за тебя умоляла хозяйка

В страхе? Неистовый Нот в море моленья унес…

День седьмой наступил, за собой не привел он восьмого, —

Прялка пуста, и сучить нечего Парке твоей.

Но не застыли слова в коченеющей птичьей гортани,

Он, уже чувствуя смерть, молвил: «Коринна, прости!..»

Под Елисейским холмом есть падубов темная роща;

Вечно на влажной земле там зелена мурава.

Там добродетельных птиц – хоть верить и трудно! – обитель;

Птицам зловещим туда вход, говорят, запрещен.

Чистые лебеди там на широких пасутся просторах,

Феникс, в мире один, там же, бессмертный, живет;

Там распускает свой хвост и пышная птица Юноны [193] ;

Страстный целуется там голубь с голубкой своей.

Принятый в общество их, попугай в тех рощах приютных

Всех добродетельных птиц речью пленяет своей…

А над костями его – небольшой бугорочек, по росту,

С маленьким камнем; на нем вырезан маленький стих:

«Сколь был я дорог моей госпоже – по надгробию видно.

Речью владел я людской, что недоступно для птиц».

VII

Значит, я буду всегда виноват в преступлениях новых?

Ради защиты вступать мне надоело в бои.

Стоит мне вверх поглядеть в беломраморном нашем театре,

В женской толпе ты всегда к ревности повод найдешь.

Кинет ли взор на меня неповинная женщина молча,

Ты уж готова прочесть тайные знаки в лице.

Женщину я похвалю – ты волосы рвешь мне ногтями;

Стану хулить, говоришь: я заметаю следы…

Ежели свеж я на вид, так, значит, к тебе равнодушен;

Если не свеж, – так зачах, значит, томясь по другой…

Право, уж хочется мне доподлинно быть виноватым:

Кару нетрудно стерпеть, если ее заслужил.

Ты же винишь меня зря, напраслине всяческой веришь, —

Этим свой собственный гнев ты же лишаешь цены.

Ты погляди на осла, страдальца ушастого вспомни:

Сколько его ни лупи, – он ведь резвей не идет…

Вновь преступленье: с твоей мастерицей по части причесок,

Да, с Кипассидою мы ложе, мол, смяли твое!

Боги бессмертные! Как? Совершить пожелай я измену,

Мне ли подругу искать низкую, крови простой?

Кто ж из свободных мужчин захочет сближенья с рабыней?

Кто пожелает обнять тело, знававшее плеть?

Кстати, добавь, что она убирает с редким искусством

Волосы и потому стала тебе дорога.

Верной служанки твоей ужель домогаться я буду?

Лишь донесет на меня, да и откажет притом…

Нет, Венерой клянусь и крылатого мальчика луком:

В чем обвиняешь меня, в том я невинен, – клянусь!

VIII

Ты, что способна создать хоть тысячу разных причесок;

Ты, Кипассида, кому только богинь убирать;

Ты, что отнюдь не простой оказалась в любовных забавах;

Ты, что мила госпоже, мне же и вдвое мила, —

Кто же Коринне донес о тайной близости нашей?

Как разузнала она, с кем, Кипассида, ты спишь?

Я ль невзначай покраснел?.. Сорвалось ли случайное слово

С губ, и невольно язык скрытую выдал любовь?..

Не утверждал ли я сам, и при этом твердил постоянно,

Что со служанкой грешить – значит лишиться ума?

Впрочем… к рабыне пылал, к Брисеиде, и сам фессалиец [194] ;

Вождь микенский любил Фебову жрицу [195] – рабу…

Я же не столь знаменит, как Ахилл или Тантала отпрыск [196] , —

Мне ли стыдиться того, что не смущало царей?

В миг, когда госпожа на тебя взглянула сердито,

Я увидал: у тебя краской лицо залилось.

Вспомни, как горячо, с каким я присутствием духа

Клялся Венерой самой, чтоб разуверить ее!

Сердцем, богиня, я чист, мои вероломные клятвы

Влажному ветру вели в дали морские умчать…

Ты же меня наградить изволь за такую услугу:

Нынче, смуглянка, со мной ложе ты вновь раздели!

Неблагодарная! Как? Головою качаешь? Боишься?

Служишь ты сразу двоим, – лучше служи одному.

Если же, глупая, мне ты откажешь, я все ей открою,

Сам в преступленье своем перед судьей повинюсь;

Все, Кипассида, скажу: и где, и как часто встречались;

Все госпоже передам: сколько любились и как…

IX

Ты, Купидон, никогда, как видно, гнев не насытишь,

Мальчик беспечный, приют в сердце нашедший моем!

Что обижаешь меня? Знамен твоих я ни разу

Не покидал, а меж тем ранен я в стане своем!

Что ж ты огнем опаляешь друзей и пронзаешь стрелами?

Право же, большая честь в битве врагов побеждать…

Тот гемонийский герой [197] , пронзив копьем своим друга,

Не оказал ли ему тотчас врачебных услуг?

Ловчий преследует дичь, но только поймает, обычно

Зверя бросает, а сам к новой добыче спешит.

Мы, твой покорный народ, от тебя получаем удары,

А непокорных врагов лук твой ленивый щадит…

Стрелы к чему притуплять об кожу да кости? Любовью

В кожу да кости, увы, я уж давно превращен.

Мало ль мужчин живет без любви и мало ли женщин?

Лучше ты их побеждай – славный заслужишь триумф.

Рим, когда бы на мир огромных полчищ не двинул,

Так и остался б селом с рядом соломенных крыш…

Воин, когда он устал, получает участок земельный.

В старости конь скаковой праздно пасется в лугах.