Русская Армения - Евгений Марков

Побродив по всем уголкам древней обители, мы закусили слегка и двинулись дальше, к главной цели нашего путешествия.

Ани — всего верстах в шести от Хоша-Ванка. Еще издали видны разбросанные на огромное пространство среди голой степи остатки стен с башнями, остовы церквей и высоко поднятые на горе развалины цитадели. Чем-то давно умершим, немыми пустынями Палестины и Сирии, дышит этот глубоко-исторический пейзаж. Совсем отдельно от города, с полверсты не доходя до его стен, стоит одинокая опустевшая церквочка, которую туземцы называют «церковью пастуха». Древнее предание говорит, что один богатый пастух, рассердившись на то, что в какой-то большой праздник его не пустили ни в одну из церквей Ани, переполненных народом, — построил на свой счет эту церковь для себя одного и этим как бы отмстил негостеприимным горожанам Ани.

Стены Ани были двойные, и хорошо сохранившийся во многих местах огромный обхват их, своею высотою, длиною и множеством башен несколько напоминает мне стены древней Византии в Константинополе. Эта непрерывная каменная ограда отрезала столицу Армении со стороны степи, единственно доступной для нападения. Правым крылом своим она спускалась в дикое ущелье Арпачая, а левым — в обрывистую, долину реки Аладжи. С трех остальных сторон Ани было надежнейшим образом защищено крутизнами гор и глубокими пропастями, по которым бежит бешеный Арпачай и впадающая в него Аладжа.

Круглые башни Ани огромной высоты и сложены, как и стены, из превосходного тесанного камня серо-желтого цвета; на многих из них видны кресты колоссальной величины, образованные черными камнями, вставленными среди желтого фона. Иные расписаны этими же черными камнями в виде шахматной доски и разных других узоров; кое-где виднеются плиты с старинными надписями, большая каменная доска с изображением льва. Вообще заметно, что эта древняя твердыня была не только боевою оградою, наскоро сложенною для защиты от врага, а самобытным созданием архитектурного вкуса того времени, предназначенным для украшения и славы города столько же, сколько для его безопасности, — делом чьей-нибудь любви и сердечной заботы. Ее, действительно, построили в X-м веке славные цари Багратиды — Ашот III-й и сын его Сембат II-й, великие строители дворцов и храмов, высоко поднявшие благосостояние своего недавно еще разоренного и бессильного царства.

Почти все эти многочисленные башни кажутся целыми только снаружи; со стороны же города они вскрыты как раковины устриц и распахнули свои каменные утробы от макушки до пяток. Немудрено, что в таком виде они с каждым годом осыпаются все больше и больше и понемногу уменьшаются в числе.

Двое ворот ведут с этой стороны в город. Одни сжаты между двумя тесно сближенными громадными круглыми башнями; другие проходят под аркою, почти совсем обрушившеюся, над которою путешественники еще недавно любовались огромною плитою с старинною армянскою надписью, — и ведут внутрь воротного укрепления своего рода, где приходится поворачивать в сторону, чтобы попасть во вторые, входные ворота. Это обычный способ устройства ворот в древних крепостях, который я встречал уже не раз в Греции и при котором, действительно, врагу было не легко ворваться в крепость. За крепостной оградой — опять пустыня, опять громадное историческое кладбище. Куда только хватает глаз, — везде груды камней, огромные могильные холмы, похоронившие в себе развалины былых дворцов и храмов. Среди них изредка торчат, словно немногие уцелевшие воины на поле кровавой сечи, устланном бесчисленными трупами, — темные громады полуразвалившихся храмов.

Мы подъехали к белому низенькому дому-бараку с железными решетками в выбитых окнах. Это единственный жалкий приют для путешественников. Но и он, к нашему прискорбию, оказался заперт. В летнее время тут иногда проживает монах, посылаемый сюда армянским патриархом для путеводительства богомольцев. У него обыкновенно достают самовар и кое-какую посуду. Но к осени он уже спасается обратно в свой монастырь, потому что одинокая жизнь в этой мертвой пустыне, среди разбойников курдов, без всяких средств пропитания, — не манит даже и монаха.

Послали одного из своих всадников-чепаров разыскивать в соседней деревне какого-то сторожа, которому, будто бы, передаются ключи от дома и от некоторых церквей Ани, где еще может происходить служба, — но чепар этот, пространствовав где-то несколько часов и заморив вконец свою лошадь, возвратился с пустыми руками. Из Хоша-Ванка тоже прислали нам в помощь священника верхом, но и он не мог отыскать сторожа, и только присоседился к нам, когда мы уселись в тени древнего собора прямо на камнях, чтобы позавтракать привезенною с собою провизией, заменяя поневоле вином напрасно ожидаемый чай. Завтрак наш, благодаря заботам нашего милого инженера, оказался более, чем роскошным для такого случая: жареная индюшка, пилав с бараниной, сыр и разные закуски, кондитерский торт, конфекты, груши, яблоки, а по части пития не только вино всякого сорта в изобилии истинно кавказском, но и пиво, и даже зельтерская вода.

Мы все-таки изрядно устали за эту длинную дорогу, и только плотно закусив, опять ощутили в себе необходимую бодрость для предстоявшей нам весьма нелегкой археологической экскурсии. Приходилось пространствовать пешком в течение многих часов по сплошным грудам камней, по кручам и обрывам гор, под горячими лучами южного полудня и притом при иссушающем душу палящем ветре.

Но что делать? «Назвался груздем, полезай в кузов!» — говорит немного злая русская пословица.

Главный собор Ани — как раз против дверей домика для богомольцев. Это — чудное архитектурное создание, соединившее в себе все характерные черты и всю своеобразную красоту древней армяно-грузинской архитектуры, в основе которой лежит, конечно, византийский стиль, с сильною, однако, примесью готики. Собор этот много величественнее и красивее эчмиадзинского, хотя круглая центральная башня, венчавшая его, совсем разрушена, и только уцелевший громадный «корабль» храма — дает некоторую возможность судить о его былых размерах и изяществе его форм. Сложен он, как и все храмы Ани, из прекрасно вытесанных камней темно-желтого туфа и, словно драгоценною парчею, одет кругом по фасаду и боковым стенам, по всем арочкам, карнизам, поясам и колоннам, кругом дверей, кругом каждого окошка, узких и длинных как щели крепостной бойницы, — разнообразнейшею восточною резьбою; плиты с крестами и надписями, с фигурами львов, орлов и разных других птиц, в рамках удивительных узоров, врезаны в эти стены, среди этих арок и столбиков, и, прочитанные учеными людьми, дают богатый материал не только для истории храма, но и для характеристики религиозных обычаев средневековых армян.

Я приведу некоторые из них, наиболее интересные; на южной стене собора, около когда-то бывших здесь солнечных часов вырезано: «В 459 г. армянского счисления (1010 г.), во времена духовн. владыки, почтенного Богом, Саргиса, католикоса Армении, в славное царствование Гагика, шаханшаха Армении и Грузии, я, Катраниде, царица Армении и дочь Васака, царя сионийского, прибегла к милосердию Божию и, по повелению мужа моего Гагика-Шаханшаха, построила этот собор, основанный раньше великим Сембатом; мы воздвигли дом Божий, живой и новый, в ознаменование духовного своего рождения, и я украсила его драгоценными украшениями, — жертвою Христу от меня и от рода моего, то есть моих детей: Сембата, Абаса и Ашота». «Я, Тер-Саргис, сим повелел служителям церкви, служить неукоснительно до самого пришествия Христа, 40 обеден после кончины благочестивой царицы во время успенского поста. Кто нарушит эту запись мою, да будет осужден Христом. Память эта написана в 6433 году от Адама, в 1012 г. от воплощения Слова Божия, в 718 г. от обращения армян в христианство, мною, Бене».

Армяне того времени, цари, князья и простые люди, не доверяя пергаменту и бумаге, записывали на камне свои распоряжения о вечном помине души, принося за это щедрые дары монастырям и церквам и с свойственною им торговою деловитостью условливались с ними самым обстоятельным образом, какое именно духовное вознаграждение на пользу душ, их самих и родственников их должны они получать за свои материальные жертвы.

Каменные надписи на стенах древних храмов Ани полны этих простодушных посмертных договоров мирских людей с служителями церкви и были как бы предназначены для всегдашнего публичного напоминания принятых ими на себя обязанностей, своего рода безмолвным предъявлением к ним даже из-за гроба чисто юридических требований о помине их души, — что считалось в те религиозные времена важнейшим вопросом для всякого христианина.

«В 684 г. (1225 г.) я, милостью Бога, Зугал из Карса, сын Горига, приписавшись к славному и святому собору, подарил ему Евангелие, книгу пророка Исайи, сосуд и кадило, и служители святых обязались служить ежегодно обедню в праздник Божией Матери, за моего брата Ваграма, пока я буду жив, и за меня, и за жену мою Тикин после моей смерти. Тот, кто это исполнит, да будет благословен от Бога!» — написано, напр., на арке восточного фасада собора.