Высоцкий. Спасибо, что живой. - Высоцкий Никита Владимирович

Банкет продолжался уже не первый час, и многие гости, едва лишь закончился фольклорный номер, поднялись, отошли от стола и закурили.

Фридман посадил Высоцкого и Кулагина с краю, к свежим тарелкам, а сам с Леонидовым отправился «делать дела». Нефедова устроили за другой край стола, где тоже нашлись свободные места.

Фридман ввинтился в группу гостей, среди которых был и милицейский полковник. Один из военных, узнав Фридмана, картинно расставил руки для объятий.

—    Леня, дорогой!

—    Вечер добрый! Вы были сегодня? Это Павел Валерьянович, директор Театра на Таганке, — представил он Леонидова.

У Леонидова от неожиданности отвисла челюсть.

—    Очень приятно! — Военный уважительно пожал руку Паше. —Хороший концерт. Как вам наша публика?

Паша тут же включился в игру:

—    Люди у вас удивительные. Так понимают такой контакт... В Москве ничего подобного давно нет.

К разговору подключился милицейский полковник:

—А я вот не был... Можно будет получить запись концерта?

—    Разумеется. Дайте мне ваши координаты.

—    Если надо что-то заплатить...

—    Нет-нет, что вы... — засуетился Паша. — Давайте я запишу.

В разговор встрял еще один генерал:

—    Это... А можно сфотографироваться с ним?

—    Да ради бога. — Паша по-свойски приобнял собеседников и повел их к Володе. — Прошу вас!

Тут же, как по команде, возник молодой человек с фотоаппаратом. Владимир поднялся и начал позировать то с одним, то с другим. Гости пожимали ему руку, глядя в объектив, обнимали за плечи. Фотографироваться подходили все новые и новые желающие.

—    А вы сейчас споете что-нибудь? — обратился полковник к Володе.

—    Почему же нет?

Воспользовавшись тем, что гости отвлеклись, пожилая женщина быстро прошла вдоль стола, собирая на поднос грязные тарелки.

Общее внимание переключилось на Высоцкого. Это не понравилось упитанному мужчине, сидевшему рядом с юбиляром. Он поднялся и принялся громко что-то говорить по-узбекски.

Все потянулись к нему — слушать очередную здравицу Свою длинную речь Упитанный неожиданно закончил по-русски:

—    Прими от нас, дорогой человек, этого скромного подарка! — И указал на центр поляны.

Все повернули головы и увидели белого коня, которого держали двое конюхов. Вид прекрасного животного вызвал у собравшихся дружные аплодисменты. Именинник важно вышел из-за стола, приблизился к коню, похлопал его по бокам. Конь топтался, косил глазами, фыркал, но его удерживали крепко. Один из конюхов вскочил в седло и начал демонстрировать возможности скакуна. Проехался, поднял на дыбы, затем соскочил. Гости снова захлопали, фотограф начал щелкать нового хозяина рядом с великолепным подарком. Наконец коня увели, и гости вернулись к трапезе.

Упитанный, расцелованный хозяином, от гордости готов был лопнуть. Победоносным взором оглядел он присутствующих и, преисполненный важности, уселся рядом с именинником.

Поодаль от стола готовили ягненка к жертвоприношению, и над ним аксакал читал ритуальную молитву.

А рядом с Володей и Севой стояла с нагруженным подносом женщина лет пятидесяти. С материнской любовью смотрела она на Высоцкого.

—    Володя! Вы не представляете, что значат ваши песни для нас здесь, глубоко в провинции... — печально проговорила она. — Я ведь сама москвичка, осели мы здесь после эвакуации. Работала учительницей в школе... Но что я могла дать детям, если, кроме книг, ничего не видела? В Москве была последний раз в шестьдесят восьмом, да и то проездом. Успела заскочить в Третьяковку да сходить в консерваторию, вот и все...

Володя вдруг почувствовал, что она откровенничает с кем-то другим. С тем Володей Высоцким, которого больше нет. Когда-то он писал и пел для таких, как она. А сегодняшний Высоцкий — только тень того, прежнего, Володи. Только чучело самого себя. Ему нечего сказать, нечего дать ей. Ему остается сидеть, слушать, лениво кивать... У него ничего нет для нее. Как же это случилось? Когда он стал другим? Он не в состоянии написать ничего путного. Написанное — рвет. Сегодняшние стихи — автопародия.

Володя тихо спросил:

—    А что ж вы не уедете?.. Да вы присядьте.

Устраиваясь рядом на краю стула, женщина поставила свой поднос на стол. Вздохнула:

—    Да как уж тут уедешь? Здесь у меня мама похоронена. .. сын два года назад утонул...

Внимание Высоцкого на мгновение отвлек связанный барашек, безропотно ожидающий своей участи. Склонившийся над ним седой аксакал монотонно напевал:«Биссмля хе Рохмане рохим. Аоз а белляхе мене шайтан ироджим...»

В глазах агнца отражались ужас и покорность. Временами он дергал ножками в надежде развязаться, а потом опять успокаивался, оглядывая окружающих грустным взглядом.

—    Жили мы на Солянке... — вспоминала женщина. — Дом наш разбомбили в сорок втором... Потом эвакуация. Здесь я и вышла замуж. Ну а куда мне теперь отсюда, когда все мое — здесь...

Неожиданно рядом с ней возник Упитанный:

—    Э, слушай, иди на кухня, да? Ты что сель за стол, сумасшедший?

Женщина подхватила поднос с грязной посудой и почти бегом направилась к палатке, откуда то и дело выскакивали люди с подносами и бутылками.

Связанного барашка оттянули в сторону для заклания.

—    У кого-то день рождения, у кого-то — смерти, — задумчиво проговорил Володя.

—    Ты о чем, Володь? — не понял Севка.

—    Да так, о своем...

Высоцкий встал и направился к машине. Кулагин тоже поднялся и пошел за ним. Это заметили Фридман, Леонидов и Нефедов. Дожевывая и допивая, они вышли из-за стола.

Вдруг к Володе и Севе подлетел Упитанный:

—    Э! Ты артист? Да? Поель-попиль — надо уважение сдэлать! Давай изобрази, да? Люди ждут!

—    Да, да, сейчас, — ответил Володя и зашагал дальше.

—    Эй! И балалайка свой нэ забудь.

Высоцкий и Кулагин приблизились к машине.

Володя упал на заднее сиденье.

—    Поехали. Давай.

Кулагин занял место рядом с водителем. Леонидов заглянул в приоткрытое окно:

—    Что, всё, Володь? Жаль, манты классные. Ты хоть пробовал?

Шофер завел двигатель и медленно двинулся вперед. Леонидов, Фридман и Нефедов уселись во вторую машину.

Упитанный в бешенстве принялся что-то кричать, да так, что возле него собрались люди. Окруженный свитой, он направился к стоянке и перегородил собой выезд. Требуя остановить машину, он яростно жестикулировал, а его спутники, как могли, поддерживали его. Те, кто оставался за столами, уже оборачивались на шум. Упитанный ударил ногой по колесу и ладонью несколько раз шлепнул по крыше машины. Водитель заглушил мотор.

—    Э-э, собак, ты че?! Обида хочешь дэлать?! Я тэбе что? Хай, ладно, пой, потом поедешь.

Он распахнул заднюю дверцу. Несколько секунд Высоцкий сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, затем легко вышел из машины и без замаха ударил Упитанного в лоб. Тот сделал несколько неуверенных шагов назад и сел на землю.

Наступила тишина.

—    Э-э, ты че смотреть стоишь? Убэй его, сичас убэй! — крикнул, опомнившись, Упитанный, обращаясь к жилистому парню с бельмом на глазу. Тот подбежал и попытался поднять его. Приказов парень обсуждать не умел. Лишь на секунду задумался — здесь или нет. Затем он и еще несколько молодых людей, точь-в-точь похожих на киношных басмачей, двинулись к Высоцкому. Тот все еще стоял у машины.

Неожиданно между ними и Высоцким возник аккуратно одетый молодой человек. Он миролюбиво заговорил по-узбекски. Еще несколько похожих на него, как родные братья, молодых мужчин ввинтились в возбужденную, пестро разодетую толпу. Негромкие уговоры и жесты, недвусмысленно призывающие к миру, сделали свое дело — взрывоопасная ситуация начала улаживаться.

—    Садитесь, садитесь, Владимир Семенович, — проговорил один из них. Наклонившись к водителю, он шепотом приказал: — Езжай тихонечко. И вы тоже, — отнесся он ко второй машине. — Давай, давай, давай!

Оставив своих сотрудников сдерживать наседавшую толпу, Кибиров бросился к имениннику. Торопливо зашептал ему на ухо: