Огненные версты - Михаил Фомичев

Выдвигаю к вокзалу часть танков первого батальона майора Гоя. Силами бригады ведем бой за станцию, которая расположена на северной окраине города Гримайлов. Рота старшего лейтенанта Коротеева одной из первых вышла к вокзалу. Гусеницы танков лязгнули о рельсы. На вагонах выведены мелом надписи: «Штеттин, Бреслау, Лейпциг». Туда предназначалось награбленное добро.

Автоматчики завязали бой за отдельные дома и попали под сильный огонь. Положение создалось не из приятных. Пора бы уже овладеть станцией, а мы все еще топчемся у пристанционных построек. Связываюсь со старшим лейтенантом Коротеевым, уточняю ему задачу. Его танки тут же выходят на прямую наводку и начинают обстрел дзота.

Откуда-то гитлеровцы подтянули свежие силы. Вдоль железнодорожного полотна неожиданно появились два тяжелых танка с черно-белыми крестами на бортах, а за ними в полный рост двигалась рота пехоты. Я тут же уловил замысел контратакующих: фланговым ударом рассеять наши планы, на какое-то время задержать наше продвижение вперед.

— Слева «тигры», товарищ комбат, — крикнул лейтенант Ясиновский.

— Вижу их, — опуская бинокль, сказал я.

Танкисты заметили атакующие роты и открыли по фашистам огонь. В это время по рации слышу взволнованный голос капитана Федорова:

— Мост успели захватить. Удержим до вашего подхода.

У меня отлегло от сердца. Позже узнал, что Федоров с несколькими танками, маневрируя по закоулкам, пробился к реке Збруч, перебил охрану и захватил уцелевший мост.

А тут в районе вокзала шла ожесточенная перестрелка. Наш танк выскочил из-за угла дома: мы торопились в роту Коротеева.

Однако продвигаться вперед было рискованно. Со стороны станции вели интенсивный огонь противотанковые орудия, и снаряды рвались где-то рядом. Тогда мы попытались ехать вдоль насыпи. Наткнулись на солдата, возле которого усердствовала девушка-санинструктор. У бойца были перевязаны голова, руки и нога. Девушка пыталась оттащить раненого в безопасное место, но тот всячески сопротивлялся.

Я выскочил из танка, подбежал к раненому. Он весь лежал в крови. Осколки разорвавшейся мины разбили челюсть, впились в обе руки и ногу. Санинструктор Тамара Костина упрашивала солдата, называя его по имени:

— Думаешь, без тебя Гримайлов не возьмем? Возьмем! Поверь мне, а теперь, родненький, разреши тебя в санвзвод отнести.

Боец отрицательно мотает головой.

— Не слушается, — сказала мне девушка, когда я подошел. — Весь искалеченный, а рвется в бой. Куда ему — ходить даже не может.

Солдат смотрит на меня, что-то хочет сказать, шевеля побледневшими губами. Потом он потянулся в карман, вынул огрызок карандаша и запекшимися в крови пальцами с трудом вывел слова на измятом солдатском треугольнике:

«Троих в рукопашной уложил, а четвертый гад убежал. Жаль. Коммунист Акимов».

В нескольких метрах разорвался снаряд. Взрывной волной меня бросило на кучу прогнивших шпал, обдало грязью. Немцы, видимо, нас заметили и открыли огонь. Вскочил на ноги. С санинструктором Костиной подхватили раненого Акимова и оттащили за железнодорожную насыпь.

К этому времени подоспели танкисты Пермской бригады, подошли истребительно-противотанковый полк и 29-я мотострелковая бригада. Через час станция полностью была очищена от гитлеровцев. На здании затрепетал красный флаг.

Направляюсь к вокзалу, на пути встретилась группа солдат. Они с интересом что-то осматривали. Я попросил лейтенанта Ясиновского остановить танк. Дзот, вокруг которого собрались челябинцы, огромного размера. Он втиснут в железнодорожную насыпь, снабжен одним орудием и двумя тяжелыми пулеметами. Крепость была разворочена, и груды металла еще дышали жаром. Тут же валялись обгоревшие трупы фашистов.

Кто-то дотронулся до ствола исковерканного орудия, произнес восторженно:

— Ничего себе, штучка, теперь поминай как звали. Уральцев работа. То-то же!

Раздавались отдаленные разрывы. В центре города вели бой подразделения нашей, Пермской и Унечской бригад. Капитана Федорова я нашел в разбитом кирпичном домике. На полу валялось битое стекло, обрывки грязной бумаги, куски кирпича. Из проема окна капитан следил, как развивался бой. Василий Александрович доложил мне, что немцы подбили его танк и экипаж устраняет повреждения. В батальоне всего два раненых, других потерь нет. Федоров сообщил довольно неприятную весть: сгорела машина моего заместителя майора Кришталя.

— А как экипаж?

— Кажется, кто-то ранен. Видел, как на носилках унесли в дом, что на противоположной стороне.

В сопровождении капитана Федорова и лейтенанта Ясиновского перебежал улицу. У входа в подвал нас встретил заместитель начальника оперативного отделения бригады капитан И. П. Гаськов.

— Кришталь ранен в ногу, — сообщил он.

В освещенном углу на пружинном матраце лежал майор. Старший фельдшер роты управления лейтенант М. Д. Мостовов забинтовывал ему ногу. С трудом сдерживая стон, майор корчится от боли. Мостовов успокаивает его:

— Не шибко, товарищ майор. Заживет.

Кришталь мучительно кривит лицо, просит пить. Заметив меня, вяло улыбнулся и, словно в оправданье, тихо сказал:

— Не повезло, товарищ комбриг. Надо же так — из-за угла «фердинанд» резанул. В упор. И ему не поздоровилось. Я успел выстрелить.

Майор умолк. Я наклонился, попрощался с ним:

— Еще встретимся, выздоравливай.

Но встретиться нам больше не пришлось. Через несколько дней я с болью в душе узнал, что ранение оказалось смертельным. Мы потеряли храброго офицера. О майоре Криштале у меня сохранились самые светлые воспоминания. Он был хорошим помощником во всех делах.

Мы вышли из подвала. Бой уже шел на южной окраине города. Кое-где шлепались шальные снаряды, горели дома, рушились крыши. От копоти и дыма почернели каменные стены. У выхода нам путь преградил автоматчик.

— Улицу переходить опасно, бьют засевшие на крышах снайперы, — предупредил он нас.

Я не успел еще ничего сообразить, как мимо уха чирикнула пуля. Вбегаем в соседний дом. От разорвавшегося снаряда качнулись стены и обгоревшие балки потолка рухнули на пол. Мы отделались легкими ушибами. Карабкаемся по развалинам, окольными путями добираемся до машин.

По улицам трудно проехать. Горят немецкие трехосные машины, автобусы. Лоб в лоб, уткнувшись, стоят наш танк и «тигр». У разбитого 81-миллиметрового миномета трупы фашистских солдат. Возле брошенного «опеля» орудуют два наших солдата. Один из них сидит за рулем, другой лихо вращает заводную рукоятку.

Едем на южную окраину. Город освобожден. Из подвалов с поднятыми руками выходят уцелевшие гитлеровцы. Небритые, уставшие, с опухшими от бессонницы глазами. Один из фашистов с наброшенной на плечи шалью подозрительно пятится назад. Кто-то из наших бойцов толкает его в бок:

— Куда глядишь?

С него спадает шаль.

— Братцы, так это же власовец, — крикнул солдат.

Фашист пытался поспешно сорвать нашивку с буквами «РОА».

— Куда тянешься, предатель, — остановил его солдат, и власовца взяли под особый конвой.

Штаб бригады на время разместился в полуразрушенном домике. Ординарец Собко невесть откуда принес охапку соломы и, расстелив на ней плащ-накидку, стал готовить ужин. Он вывалил несколько банок консервов, буханку черствого хлеба. Присели начальник штаба Баранов, начальник политотдела Богомолов, капитан Гаськов, начальник связи бригады капитан Никифоров. Чадит коптилка. От усталости не хочется есть.

— Постойте, постойте. — В дверь протискивается начпрод капитан Юмышев. — Все-таки догнал вас. Законные сто граммов полагаются, — и он, подав Баранову флягу со спиртом, начал стягивать с себя полушубок.

— Не раздевайтесь, у нас не очень жарко.

Налили в солдатские кружки.

— За взятие Гримайлова, — успел предложить тост начальник штаба, как на улице возле дома разорвался снаряд. Потом второй, третий.

Я подозвал лейтенанта Ясиновского:

— Выясни, в чем дело.

Офицер бросился к выходу, но тут же был отброшен в сторону взрывной волной. В открытую дверь дохнуло жарким пламенем. Снаряд угодил в угол дома, загорелась крыша. Потухла коптилка. Мы поспешно начали менять место штаба. Немецкая дальнобойная артиллерия, потревожив нас, минут через десять прекратила стрельбу.

— Прокоротаем ночь у танков, — предложил подполковник Я. М. Баранов.

Богомолов не соглашается:

— Лучше в холоде, да под крышей.

Сунулись в ограду какого-то одноэтажного дома, хлюпаем в луже сапогами. Словно из-под земли на крыльце вырос старик в исподнем белье:

— Проше, панове. — Он уступил нам дорогу. В небольшой комнате с закопченным потолком на полу валяются стреляные гильзы, пустые бутылки от шнапса, обрывки топографической карты. На подоконнике — полевой телефон, кожаное снаряжение. В печке потрескивают дрова. Поляк поясняет, что час назад здесь квартировали немцы.