Львиное Око - Лейла Вертенбейкер

— Да и то это было двадцать лет назад, — заметил Гийоне. — Так что решайтесь, Мак-Леод.

— Ты о чем? — спросила его жена.

— О том, чтобы позировать с голым задом.

— Вспоминаю свой первый сеанс, — проговорила мадам Гийоне. — Действительно, чувствуешь себя забавно, но лишь в первую минуту. Потом думаешь о том, чтобы быть естественной. Пусть он даст вам передышку, милая. Он ужасный эгоист. А кто вас прислал?

— Мишель Эшегарре ее прислал, — топнул ногой Гийоне.

— Как поживает дорогой Мишель? — любезно улыбнулась хозяйка. — Такой славный молодой человек. Когда он нас навестит?

— Не забудь луку, Лиза, — напомнил художник, пока жена его расстегивала крючки на корсете Герши. — А если груш купишь, а тебя стану боготворить. Приготовь обед к двенадцати, если можно. Ну, идите сюда, леди Как-бишь-вас. Каждая натурщица когда-то была девственницей.

Простучав деревянными подошвами, мадам Гийоне вышла, и из-за ширмы появилась голова и плечи Герши.

— Великолепно!

Несмотря на многие часы, проведенные ею во время репетиций на грубом полу номера в парижской гостинице, ступив на подиум, она вздрогнула. Хотя в студии было холодно, ее бросило в жар, и, хотя в двух шагах от нее в печке бушевало пламя, она дрожала. Но странное дело, вспоминала она впоследствии, она больше думала о своих кольцах и серьгах, чем о гусиной коже, покрывшей ее тело. Стоя к ней спиной, Гийоне разбирал свои кисти. Чтобы не думать о минуте, когда он повернется к ней, Герши сосредоточила свое внимание на том, какую танцевальную позу ей принять. Она подняла вверх и выгнула одну руку, распрямив ладонь; вторую прижала к бедру, изогнув таз, приподняв одну ногу.

— Опусти ногу, дура! — рявкнул Гийоне. — Ты что, цапля, что ли? Вот так! Так и стой.

От раскаленной печки одному боку ее было нестерпимо жарко, а другому холодно из-за ветра, пробивавшегося через щели в окнах. Ее начал бить озноб, мышцы ног свела судорога. Даже стоя на обеих ногах, Герши было трудно сохранять позу, и для того, чтобы оставаться неподвижной, силу и выносливость ей приходилось черпать в себе. Благодаря своей гордости и дисциплинированности, из обнаженной натуры она превратилась в благородную мраморную скульптуру.

— Ага, — произнес Гийоне, что означало одобрение. Подбородок Герши поднялся, губы сложились в полуулыбке. Наступила пауза. — Что ж, — продолжал художник. — Но с грудями обстоит неважно. Вялые и висят. Жаль. Если бы не некоторая рыхлость живота, сложена ты великолепно. Нравятся твои бедра. Как у кобылки. Но груди!.. Сделай передышку.

Гийоне был грубым человеком и, занятый одной лишь живописью, не понимал разрушительной силы слов. Герши скрестила руки, закрывая груди, словно раненых птиц.

— Хочешь поддерживать их? Нет, так не пойдет. Но у меня есть идея. Ты вдохновляешь меня, юная дама, черт меня побери, если это не так. А почему? Хотя какое это имеет значение? Тогда надень корсет, обнажив живот, и юбки из прозрачной ткани.

Не успев прийти в себя от шока, Герши стояла, пряча свои оскорбленные груди.

— Тебе повезло, — продолжал художник, постукивая по зубам кончиком кисти. — Мне надо сделать афишу с Мессалиной, и ты бы подошла в самый раз. В чем дело? Разве ты не знала, что груди у тебя висят?

— Мне… мне не нравится Мессалина, — ответила моя Герши.

«Я хохотал до упаду, — рассказывал потом Гийоне. — Вот душечка. Вот лапочка, спаси ее Господь».

— Ой, не надо, — произнес Гийоне, вытирая слезы. — Это потому, что та убивала своих любовников, или потому, что ее за это казнили? Я изображу тебя в образе молоденькой львицы, которая делала все это для собственного удовольствия. — Он подошел к комоду и скинул с него полотна. Ткани и костюмы были набиты в ящики так плотно, что, когда он их выдвинул, содержимое вылезло словно краска из тюбика. — Подойди, помоги выбрать.

Охваченная гневом, стыдом и любопытством, Герши не знала, уйти ей или остаться. И тут Гийоне извлек кусок лилового атласа. И снова перст судьбы! Она вспомнила свою тетушку, вспомнила, что было в ее жизни, в конце концов, кое-что похуже откровенности Гийоне. Неуверенно встав рядом с художником, она заметила два бронзовых нагрудника, соединенных цепочками. Достав их из комода, прижала к груди. И тотчас почувствовала себя словно в панцире. Она словно бы стала невинной девушкой.

— То, что доктор прописал, — заметил Гийоне. Ловким движением он накинул цепочки ей на шею и соединил вместе. Герши опустила руки и подняла голову. — Чудесно. И плечи оттеняет. Лучше, чем твои дыни. Чудесно.

— Вы отдадите их мне?

— Отдам. А теперь распусти волосы, и начнем работать.

Герши без разрешения взяла кусок ткани и обвязала ее вокруг талии.

Протянув руку, Гийоне извлек из волос натурщицы заколки. Она подставила ладонь, и художник положил на нее заколку. Отвернувшись, Герши извлекла остальные и откинула волосы назад. Затем подошла к стулу и аккуратно положила рядом с пальто горсть шпилек.

«Ты знаешь, — признался мне Гийоне, — я едва удержался, чтобы не овладеть ею. Чем это объяснить?»

Возвращаясь в тот день к себе в гостиницу, Герши несла с собой сверток, в котором находились бронзовые нагрудники и набитый бумажник. Мадам Лезер, тетка владельца гостиницы, старуха с худым, сморщенным лицом, остановила ее у конторки.

— Покупки, я вижу, делали, — заметила старая карга, сморщив лицо. — Хочу поговорить с вами.

— Я тоже, — отозвалась Герши, положив на стол пакет, и достала бумажник.

Веер морщин на лице старухи закрылся, лишь меж бровей осталась глубокая складка.

— Могу ли я сейчас принять ванну? — проговорила Герши и положила на стойку сто франков, покрыв не только задолженность, но и заплатив за две недели вперед.

Я так и представляю себе старуху, прижимающую локтем пачку денег, словно опасаясь, что их унесет сквозняком. Разумеется, она не смеялась, хотя глаза ее ожили. Приятно, когда тебе платят. Особенно когда возвращают долги. С одной стороны, если эта красивая молодая женщина, приехавшая невесть откуда, завела себе любовника, впредь она не будет мешкать с уплатой по счетам. Но с другой стороны, богатый любовник устроит ее где-то в другом месте. Старуха не радовалась, потому что не знала, радоваться ей или же нет. Такова жизнь.

Что же касается ванны, то в три часа дня охотников на нее немного, пусть себе принимает, тем более что заплатила семьдесят пять сантимов. Мадам кивнула в знак согласия и дважды дернула за шнур, вызывая горничную. Потом, наклонившись к Герши, доверительно проговорила:

— Мы, вдовы…

— Не будем говорить об этом, — вздохнула молодая женщина. — Жизнь — грустная вещь…

— Очень грустная, — согласилась мадам Лезер, засовывая в ящик конторки пачку денег. — Но вы молоды, мадам.

— Тем более грустно, — весело воскликнула Герши и направилась к лестнице, держа под мышкой сверток.

Посередине, там, где вытертая дорожка шла в сторону дешевых номеров, молодая женщина решила, что никогда не сможет повторить то, что произошло. Ее умение оставаться неподвижной оказалось недостаточным для Гийоне. Она так устала, что остановилась на лестнице, чтобы собраться с силами. Тяжело стуча башмаками по деревянным ступеням, вниз спускался герр Хоффер.

Не стоит сердить его. Он живет в номере под нею. Лишь благодаря его долготерпению ей удавалось репетировать свои хореографические номера. Заставив себя улыбнуться, она сунула под мышку пакет и свободной рукой помахала немцу.

— Вы на меня не сердитесь? — Хоффер изобразил на лице добродушие. Поставив на пол черный портфель, который он неизменно носил с собой, он стиснул его ногами, снял берет и протянул Герши руку. Молодая женщина пожала ему пальцы. Разговор шел на немецком, языком этим Герши владела свободно. — Я весьма сожалею. Меня не было в городе, и я не смог с вами связаться. А кто ваши новые знакомые?

— Откуда вам известно, что у меня новые знакомые?

— Прошу прощения. Вас по вечерам не бывает, поэтому я не мог принести свои извинения. Благодарю за улыбку.

Хоффер говорил, что он художник, и одевался наподобие представителя свободной профессии. Однако, вспомнив его крепко сбитую фигуру, энергичное лицо и неулыбчивые глаза, Герши решила, что он больше смахивает на agent de police[26]. Познакомившись с Гийоне и Хоффером, она разочаровалась в художниках.

— Во всяком случае, я больше не топочу у вас над головой, — заметила она.

— Вы мне не мешали. Я человек невозмутимый. Думаю только об искусстве. До встречи. — Он поклонился, снова протянул руку и ушел. У Герши радостно екнуло сердце. Подумать только, теперь у нее есть собственные друзья, ее милые изгнанники. Она взбежала по двум оставшимся пролетам.

Забравшись в ванну, внимательно осмотрела себя со всех сторон.