В свете старого софита - Мария Романушко

И тоже хотелось говорить. О главном. О том, о чём вслух было нельзя. Хотелось говорить, как Мой Клоун, – молча.

В то время и в тех условиях это казалось единственно возможным и самым действенным – пантомима.

Весна семидесятого года. Блуждания с Наташей Дюшен по мокрой Москве, которая в ту пору ещё звенела вовсю трамваями… Цветаева – от корки до корки. Ахматова – от корки до корки.

Маленький, сутулый цирк на Цветном. Огромная афиша на стене – афиша моего Клоуна…

Подарила ему подборку своих стихов. Он прочёл и сказал:

– Ты – поэт. И ты сама это знаешь.

Странно… а я всё ещё раздумывала: кем мне быть? чем заняться в этой жизни? А он видел и понимал меня лучше, чем я сама себя.

Пишу для него песню. Он сказал: «Нужна песня для моего фильма».

Я написала в ту же ночь и на следующий день принесла:

От любимых очей нигдеНе найти мне уже спасенья…Поселюсь на падучей звездеАвгустовской, почти осенней…

И хотя бы на день, на часЯ забуду тебя, забуду!И крещенские проруби глаз,И крещенские эти губы…

Время – по ветру, как песок…И стреноженный дождь под вишнейНе спешит, как бывало с письмом…Я забуду тебя, ты слышишь?

Только ветер стучится в дверьИ в пустые заходит сени…Я прошу, я прошу – ты поверь:Я ведь сильная, я сумею!

На Земле тополиный снегОсыпает, наверно, крыши…Ты уже не приходишь во сне…Я забуду тебя, ты слышишь?

Он сказал, что нужна другая песня – от имени мужчины.

Написала другую. Ему почему-то не понравилась. Не очень понравилась. Он сказал: «Ты можешь лучше. Ты же профессионал!»

Принесла третий вариант.

Он сказал упрямо:

– Ты можешь лучше.

Перечитал её ещё раз. Сказал:

– Давай встретимся. Поговорим. Я объясню тебе, что мне нужно.

(Но – стихи мне никогда не возвращал. «Надеюсь, я могу их оставить себе?» – говорил он, и для меня это его нежелание расстаться с ними – было выше всяких похвал.)

Наша не встреча на площади Коммуны.

Да, это его слова: «Давай встретимся, погуляем в Саду ЦДСА, поговорим, я объясню тебе, какая песня мне нужна».

Я ждала его целую вечность…

Под часами…

На площади Коммуны.

Сыпался ледяной, колючий дождь…

Мне казалось – это начало нового ледникового периода…

Мёртвая, ледяная планета, всё – лёд, лёд… острый как стекло… О, как я замёрзла!… как я окоченела… Только бы моё сердце не превратилось в кусочек льда, как у андерсеновского Кая… Только бы не заледенеть до самой глубины… Нет обиды, лишь страх за него, лишь одна мысль, одна мольба: только бы ничего не случилось! только бы с ним ничего не случилось! пусть с ним всё будет хорошо! пусть он будет жив! А я… я подожду… я дождусь… я обязательно дождусь его… ведь когда-нибудь он же пойдёт этой дорогой… Господи, только бы с ним ничего не случилось!…

…Незнакомый человек подошёл ко мне и сказал:

– Не надо больше ждать. Тот, кого вы ждёте, не стоит этого.

– Стоит.

– Мой дом – напротив, через площадь. Я уже три часа наблюдаю за вами. Вы превратились в ледяную статую… Не надо больше ждать.

– Надо.

– Вы что, всю ночь собираетесь тут стоять?

– Да.

– Вы умрёте от переохлаждения.

– Пусть.

– Что значит «пусть»?!

– Может, я хочу умереть…

– Но ведь в этом нет никакого смысла!

– А в чём-то есть смысл?…

– Есть. В том, чтобы дожить до завтра. И убедиться, что всё не так уж плохо. А сейчас вам надо домой, попить горячего чаю, согреться и хорошо выспаться.

– Зачем?

– Чтобы поскорее наступило завтра! А завтра всё окажется по-другому. Вот увидите! Завтра всё прояснится… Но вам нужно дожить до завтра. Чтобы узнать: почему он сегодня не смог прийти. Тот, кого вы ждёте.

Человек стоял рядом и не уходил, и что-то говорил, говорил… какие-то простые, добрые слова. Он сказал:

– Я не оставлю вас тут. Давайте я провожу вас до метро.

Спасибо человеку, лица которого я так и не увидела, потому что не было сил поднять отяжелевшую голову… не было сил взглянуть на него. Он проводил меня до метро «Новослободская». Я шла, еле передвигая окоченевшими ногами.

…А мимо нас пролетали, звеня, красные трамваи… свидетели разных эпох моей жизни…

Хороший человек сказал на прощанье: «Не отчаивайтесь! Вот увидите – завтра всё прояснится…»

Этот человек был прав: назавтра всё прояснилось. Просто Мой Клоун не смог вчера прийти. Просто не смог…

А мобильников ещё не существовало в природе – такое вот удивительное было время. Даже домашнего телефона ни у него, ни у меня в то время не было. Но главное – Мой Клоун был жив и здоров. Я легко убедилась в этом, придя на следующий день на спектакль.

Так что умирать от переохлаждения на площади Коммуны действительно совершенно не стоило. Мой вчерашний спаситель был совершенно прав.

…И опять мы шли по Цветному к Самотёке…

Мы по Цветному в сумерках идём…На красный – переходим Самотёку.Не знаю, надо ль говорить о чём?А как желала б, Господи, и сколько!…Но я молчу. А говорите Вы…

Он сказал:

– Если б ты мне не нравилась как женщина, я бы не шёл сейчас рядом с тобой.

Эти слова неприятно царапнули меня. Другая на моём месте воспарила бы от счастья: я нравлюсь ему! не только как человек, но и как женщина! А я… я страшно огорчилась. Обиделась. Ну, а если б не нравилась, «как женщина», то что тогда?

Значит, если бы у меня нос был другой формы, или другого цвета глаза – то не шёл бы рядом? И не общались бы? и не дружили? Я совершенно ничего не понимала! Я отказывалась понимать! Но ведь это же совершенно неважно, ведь это же такая ерунда: мужчина, женщина! Ну, почему, почему два человека не могут общаться просто как два человека?! Просто потому, что вот он начинает фразу – а я заканчиваю её, или я начинаю – а он заканчивает. Или мы даже оба молчим – но оба знаем, о чём мы молчим. Разве это не важно? Разве НЕ ЭТО важнее всего?! А если б я вообще была какой-нибудь инопланетянкой – с усиками-антенками на макушке? Что? неужели не общались бы? Я была просто в отчаянье…

– Послушай, ну перестань обижаться на меня! – сказал он. – Я же ничем тебя не обидел. Да, ты мне нравишься. Что в этом плохого, или обидного?

(Слово-то какое дурацкое, неопределённое – «нравишься»! Неужели у него нет для меня других слов?…)

Всю жизнь, с детства, я страдала, что родилась девчонкой. Сейчас мои страдания из-за этого пункта достигли своего апогея.

…Иногда я думала: как хорошо было бы быть просто деревом в его окне, или птичкой, присевшей на его раскрытую форточку, или звёздой, на которую он смотрит, когда сидит за своим письменным столом… Как хорошо мы бы тогда общались… как понимали бы друг друга!

Наверное, ему со мной было очень не просто. Непонятно.

Порой мне казалось, что он ненавидит меня. Так он иногда смотрел на меня, что…

Но и в этом я находила какую-то горькую сладость.

Мне ненависть Ваша – льстит!Как хохот галёрки – миму!

При этом я знала, чувствовала, что это – МОЙ человек, с которым я повязана незримыми узами на всю жизнь. На все времена…

Быть другом. Советчицей. Младшим-старшим товарищем. Опорой. Толкователем (для него самого и для окружающих) его клоунад и реприз. Я была убеждена, что никто не понимает его творчество так, как понимаю я. И его душу тоже. Не множественные измерения его земной жизни – а его бессмертную душу…

Губ твоих непонятная линия –кто ты?Странных бровей изгиб…Ты меня целовал,не спросивши об имени.И молчал.А в глазах – ни зги…

Кто ты,страшный,и милый мне человек?

Смотрят очи твои –два обугленных кратера…Выносная икона.Двенадцатый век.

Дюшен, во время наших блужданий по Цветному бульвару:

– Романуш, а ты веришь, что может быть взаимная любовь?

– Взаимная любовь? А что это такое?