Новеллы - Луиджи Пиранделло

Однако, как это нередко бывает летом, в министерстве все ушли в отпуск. Верона знал, что ни министра, ни его заместителя нет в Риме, но никак не ожидал, что не застанет ни начальника департамента, ни даже начальника отделения. Пришлось ему удовлетвориться разговором с секретарем первого класса кавалером Мартино Лори, который один ведал делами всего департамента.

Лори был добросовестнейшим чиновником; его доброта, искренняя сердечность, сквозившая в улыбке, во взгляде, в каждом движении, какая–то особая чистота и аккуратность в одежде снискали ему расположение начальства и подчиненных.

Мартино Лори принял синьора Верону весьма почтительно и даже покраснел от удовольствия. Визит молодого депутата доставил ему большую радость, и не только потому, что, как и предвидел Лори, тот рано или поздно станет его начальником. Ведь он уже много лет восхищался блистательными выступлениями Вероны в парламенте. Затем, повернувшись, чтобы взглянуть на синьорину (как он уже знал, дочь знаменитого профессора), кавалер Лори вновь испытал живейшее удовольствие.

Лори было немногим больше тридцати лет, и он сразу же заметил, что у синьорины Сильвии Ашенси весьма занятная манера разговаривать: ее глаза, мерцавшие каким–то странным зеленым светом, казалось, хотели помочь словам проникнуть собеседнику глубоко в душу. Разговаривая, она увлекалась, и собеседник мог оценить ее острый, блестящий ум, душевную твердость. Но постепенно уверенность и ясность мысли исчезали; Сильвия заливалась краской смущения, лицо ее становилось милым и застенчивым. Скоро она с неудовольствием замечала, что ее слова и доводы больше не производят впечатления, ибо слушатель забывал обо всем, очарованный ее красотой. И тогда на ее лице, пылавшем от смущения и счастья, что ее женственность и очарование имеют такую неотразимую власть (сама она не прилагала к этому никаких усилий), ясно отражалась растерянность. Но восхищенная улыбка очарованного собеседника невольно заставляла и ее улыбаться. Сердито тряхнув головой и пожимая плечами, Сильвия умолкала. Потом добавляла, что она просто не умеет разговаривать, не может ничего толком объяснить.

— Что вы! Как можно? Наоборот, мне кажется, вы прекрасно объяснили суть дела, — поспешил заверить ее кавалер Мартино Лори.

И он пообещал уважаемому Вероне сделать все возможное, дабы удовлетворить желание синьорины. Он будет счастлив оказать услугу господину депутату!

Два дня спустя Сильвия одна пришла в министерство к кавалеру Лори. Она еще раньше убедилась, что не нуждается больше в рекомендациях. С наивным видом она объясняла, что не может, ну просто никак не может покинуть Рим. За эти три дня она исходила город вдоль и поперек и ни капельки не устала. Ее поразили и восхитили одинокие виллы, окруженные кипарисами, молчаливая нежность садов Авентино и Челио, трагическая торжественность древних руин и старинных улиц, вроде виа Аппиа, голубизна прохладного Тибра. Словом, она очарована Римом и хочет, чтобы ее перевели сюда. Невозможно? Но почему? Ах, это будет очень трудно сделать? Ну полноте... Вы говорите, ужасно трудно. А если как следует захотеть... Даже учительницей младших классов нельзя? Нет, он должен сделать ей это одолжение. Иначе она без конца будет надоедать ему своими просьбами. Она не оставит его в покое! Ведь назначить ее в младшие классы не трудно! Не так ли? Значит...

Однако развязка была иной.

Сильвия нанесла Мартино Лори еще шесть или семь таких визитов. И вот однажды после обеда, одетый весьма парадно, кавалер Мартино Лори вышел из министерства и направился в Монтечиторио[5] на прием к депутату Вероне.

В ожидании секретаря, который должен был провести его к Вероне, он, сильно волнуясь, оглядывал свои перчатки, носки лакированных туфель, кончиками пальцев нервно поправлял манжеты.

Едва войдя в кабинет, Мартино Лори, чтобы скрыть свое замешательство, с жаром принялся объяснять синьору Вероне, что его протеже просит о невозможном.

— Моя протеже? — прервал его молодой депутат. — Какая протеже?

Он, Лори, очень сожалеет, что употребил, конечно, без всякого злого умысла это слово, которое можно... да, да, неверно истолковать, но он собирался говорить о синьорине Ашенси.

— Ах, о синьорине Ашенси! Тогда это действительно моя протеже, — с улыбкой прервал его Верона, чем еще больше увеличил смущение бедного Лори. — Я забыл, что рекомендовал вам ее, и сначала не догадался, о ком это вы собираетесь со мной говорить. Мне очень дорога память о замечательном физике, отце синьорины и моем учителе, и я очень хотел бы, чтобы и вы, кавалер, взяли синьорину. Сильвию под свое покровительство, именно под покровительство, и непременно удовлетворили ее просьбу — .она этого заслуживает.

Но он, Лори, как раз и пришел поговорить об этом. При всем своем желании перевести синьорину Ашенси в Рим он никак не может. Если это не будет нескромным, он, хотел бы знать истинную причину, почему... почему синьорина решила покинуть Перуджу.

Увы, причина не из приятных! Жена профессора Ашенси, женщина богатая и глубоко порочная, изменила ему, сошлась с таким же негодяем, как она сама. Она прижила с любовником двух или трех детей и вскоре совсем ушла от мужа. Профессор Ашенси, понятно, не пожелал расстаться с единственной дочерью и отдал бывшей жене все свое состояние. Он был человеком благородным, но совершенно непрактичным, жилось ему очень трудно, неприятности и неудачи так и сыпались со всех сторон. Он непрерывно покупал книги, горы книг и приборы для своей лаборатории, а потом никак не мог понять, почему его жалованья не хватает на нужды столь маленькой семьи. Чтобы папочку не огорчала постоянная нужда, синьорине Ашенси пришлось самой заняться преподаванием. О, жизнь девушки до самой смерти отца была сплошным испытанием терпения и стойкости. Но Сильвия гордилась, и не зря, славой своего отца. Она без страха могла противопоставить эту славу бесстыдству своей матери. Однако после трагической смерти отца, оставшись сиротой без всякой помощи и почти без средств, она не могла больше жить в одном городе со своей богатой и подлой матерью. Вот и вся история.

Мартино Лори растрогал этот грустный рассказ (по правде говоря, история синьорины Сильвии растрогала его еще до того, как он услышал ее из авторитетных уст преуспевающего депутата), и, откланявшись, он пообещал синьору Вероне сделать все возможное, чтобы вознаградить девушку за лишения, горести и удивительную преданность отцу.

Так синьорина Сильвия Ашенси, которая приехала в Рим добиться перевода, нашла здесь... мужа.

II

Однако их семейная жизнь, по крайней мере первые три года, была совсем нерадостной и весьма бурной.

В пламени первых дней Лори готов был сжечь самого себя; Сильвия же уделяла мужу лишь самую малую толику тепла. Когда понемногу утих огонь, в котором горят, сливаясь воедино, душа и тело, он увидел, что женщина, казалось, ставшая частью его самого, совсем иная, чем это представлялось ему в мечтах.

Словом, Лори понял, что Сильвия его не любит, она и замуж вышла точно в каком–то странном сне. И вот наступило пробуждение, мрачное, горькое, мучительное.

Кто знает, о чем она грезила в своих сновидениях?

Со временем Лори убедился, что Сильвия не только не любила его, но и не могла любить, так несхожи были они по натуре. Им даже не удавалось притерпеться друг к другу. Если он, любя Сильвию, готов был считаться с ее неспокойным характером и стремлением к полной независимости, то она не любила мужа и поэтому не желала уважать ни его суждений, ни его привычек.

— Какие там суждения! — в ярости кричала она. — У тебя не может быть никаких суждений, дорогой мой. Ты человек без нервов.

Какое отношение имели нервы к его суждениям? Бедняга Лори только удивлялся про себя. Наверно, Сильвия считала его холодным и бессердечным, потому что он всегда молчал. Но ведь он молчал, стараясь избежать ссор. Теперь он замкнулся в отчаянии, смирившись с крушением своей прекрасной мечты — прожить жизнь вместе с преданной и заботливой подругой в чистеньком домике, где всегда царили бы мир и любовь.

Лори поражался тому, как жена истолковывала каждый его шаг, каждое слово. Иногда ему начинало казаться, что он действительно не таков, каким привык считать себя, что он просто не замечал всех своих недостатков и пороков, в которых жена обвиняла его теперь.

Раньше он всегда шел прямой дорогой, никогда не углублялся в дебри и потому, наверно, привык доверять себе и другим. Жена же, наоборот, с детства видела грязную изнанку жизни и, к несчастью, уверовала, что все в мире отвратительно и нет в нем ничего святого, если даже ее мать, о Боже, даже мать... Ах, бедная Сильвия! Если она и видела сейчас плохое там, где его не было вовсе, и часто бывала несправедливой к нему, — все это можно понять и простить! Однако чем больше он со своей обычной деликатностью пытался сблизиться с ней, вселить в нее веру в жизнь и убедить ее быть справедливее в своих суждениях, тем сильнее она злилась и возмущалась.