Новеллы - Луиджи Пиранделло

— Пиятный сюпиис.

(Хорош, нечего сказать. И как он разговаривает теперь, этот немчик!)

— Конечно, конечно, спасибо вам, — поспешно сказала Надина. — Молодцы! Оба — молодцы... Вы мне доставили большое удовольствие... Это я... ради вашей же пользы говорила. Ведь я знаю, как вам трудно было приехать сюда, да еще подняться по лестнице... Ну перестань же, Беньямино, ну! Не надо плакать, милый... Что с тобой? Будь же молодцом, Беньямино! — И она погладила его по щекам своими красивыми, белыми, пухлыми ручками, унизанными кольцами. — Ну что с тобой? Что? Посмотри на меня!.. Ты не хотел приходить, да? Тебя привел сюда этот негодник! Я его за это и не приласкаю ни разу. Ведь ты, мой дорогой Беньямино, мой красивый, мой золотой. Ну перестань же, давай вытрем слезки. Вот так... вот так. Посмотри на это чудесное, бирюзовое колечко. Кто мне его подарил? Кто подарил это колечко своей Надине? А это красивое платье? Кто его подарил? Ты, мой дорогой! — Она поцеловала Беньямино в лоб. Потом быстро поднялась и пальцами смахнула слезы. — Чем вас угостить?

Кристофоро Голиш, огорчившись и разобидевшись, отказался от угощения. Беньямино Ленци согласился отведать кусочек бисквита. Он тянется ртом к Надине, а та, зажав бисквит между пальцами, притворяется, будто не хочет его отдать. Дробно смеясь, она игриво повторяет:

— Нет, нет, нет...

Ну и хороши же сейчас оба старых друга, и как радостно смеются они этой шутке.

В САМОЕ СЕРДЦЕ (Перевод Л. Вершинина)

Когда Раффаэлла Озимо узнала, что утром студенты–медики снова будут в больнице, она попросила старшую сестру сводить ее в конференц–зал, где проводились занятия по диагностике.

Сестра сердито покосилась на нее:

— Хочешь показаться студентам?

— Да, да, пожалуйста, возьмите меня.

— А ты знаешь, что похожа на ящерицу?

— Знаю. Мне все равно. Возьмите меня.

— Поглядите только на эту бесстыдницу. Да ты хоть знаешь, что с тобой там будут делать?

— То же, что и с Нанниной, — сказала Раффаэлла. — Верно?

Наннина, ее соседка по палате, накануне выписалась из больницы. Перед этим она была в конференц–зале и, как только вернулась в палату, сразу же показала Раффаэлле свое тело, расчерченное, точно географическая карта: легкие, сердце, печень, селезенка — все было обведено дермографическим карандашом.

— И все–таки ты хочешь побывать там? — сказала старшая сестра. — Ну так и быть, я тебе помогу. Только помни, эти знаки ты потом долго–долго даже с мылом не отмоешь.

Раффаэлла Озимо пожала плечами и, слабо улыбнувшись, сказала:

— Вы только отведите меня туда и больше ни о чем не беспокойтесь.

Лицо ее слегка порозовело. Но какая она все еще худющая: одни глаза да пышные волосы! Глаза, правда, черные и прекрасные, вновь сверкали прежним огнем. А худоба ее хрупкого, словно у девочки, тельца скрадывалась складками широкого одеяла, покрывавшего убогую больничную койку.

Для старшей сестры, как и для всего медицинского персонала, Раффаэлла Озимо была старой знакомой.

Уже Два раза она лежала в больнице. Первый раз из–за... ах, эти глупенькие девушки! Сначала они легко дают себя обмануть, а мучиться должно бедное невинное созданье, которое непременно попадает в приют.

Хотя, по правде говоря, и Раффаэлле не дешево пришлось заплатить за свою ошибку. Спустя два месяца после родов ее в почти безнадежном состоянии снова привезли в больницу: бедняжка проглотила три таблетки сулемы. И вот теперь Раффаэлла уже целый месяц лечилась от малокровия. Благодаря инъекциям железистых препаратов она поправилась и через несколько дней должна была выписаться.

В палате любили и жалели Раффаэллу, всегда такую застенчивую и добрую, с грустной улыбкой на лице. Даже в горе она не стала ни резкой, ни слезливой.

Когда ее в первый раз привезли в больницу, она, улыбаясь, сказала, что теперь ей только и остается умереть. Но слишком много девушек, подобно Раффаэлле, стали жертвой своего легкомыслия, и потому никого особенно не встревожили ее слова. Ведь известно, что все соблазненные и покинутые девушки грозят покончить самоубийством, — так стоит ли придавать значение таким словам!

Однако Раффаэлла Озимо как сказала, так и сделала.

И напрасно добрые монахини пытались тогда укрепить ее в вере. Раффаэлла вела себя так же, как сейчас: внимательно слушала, улыбаясь, соглашалась с ними, но про себя чувствовала, что и после всех этих увещаний сердце ее по–прежнему сжимают стальные тиски.

Ничто больше не привязывало ее к жизни. Раффаэлла сознавала, что горько обманулась и, в сущности, всему виной был не юноша, которому она отдалась и который все равно не мог бы стать ее мужем, а собственная ее неопытность, доверчивость и страстность.

Но смириться она не могла.

И если другим ее история казалась вполне обычной, самой ей от этого было не легче. Она столько выстрадала! Сначала предательски убили отца, потом разлетелись в прах все ее надежды и мечты.

Теперь она была бедной портнихой, обманутой и брошенной, как тысячи других, но когда–то... Правда, другие тоже говорили: когда–то... — и обманывали самих себя, потому что у несчастных, сломленных жизнью людей непроизвольно возникает потребность лгать.

Однако она не лгала.

Отец ничего не жалел для нее, и Раффаэлла наверняка получила бы диплом учительницы, если б во время парламентских выборов он не погиб в Калабрии от руки наемного убийцы. Имя убийцы так и осталось неизвестным, но все знали, что убили отца Раффаэллы не из мести, а по приказу политических врагов барона Барни, преданным и ревностным секретарем которого он был.

Барни знал, что у Раффаэллы еще раньше умерла мать, и, когда его избрали депутатом парламента, афишируя перед избирателями свою доброту, приютил девушку у себя в доме.

Так Раффаэлла очутилась в Риме. Положение ее в доме Барни было двусмысленным: с ней обращались, как с членом семьи, но, по существу, она была воспитательницей младших сыновей барона, а также чем–то вроде компаньонки баронессы. Денег ей, понятно, не платили.

Она работала, а Барни гордился своей добротой.

Но какое ей было тогда дело до всего этого? Она работала не за страх, а за совесть, стараясь заслужить отеческое расположение своего благодетеля. Втайне Раффаэлла надеялась, что ее бескорыстие и жертва, принесенная ее отцом, смягчают сердце Барни. Старший сын барона Риккардо обещал Раффаэлле, что признается отцу в своих чувствах к ней и тот не станет противиться их счастью. Сам Риккардо был убежден, что отец охотно уступит их мольбам. Но ему всего девятнадцать лет, он еще студент. У него просто не хватало смелости признаться во всем родителям. Лучше подождать несколько лет.

И вот, ожидая... Но сколько можно ждать? Все время вместе, в одном доме, уверения в любви, клятвы, обещание жениться...

Словом, страсть ослепила Раффаэллу.

Когда же грех стало невозможно скрывать, ее выгнали из дому. Да, да, ее буквально вышвырнули вон без всякой жалости, не посчитавшись даже с ее состоянием. Барон Барни написал в Калабрию ее старой тетке, чтобы та немедленно забрала Раффаэллу. При этом он пообещал помогать им деньгами. Однако тетка умоляла барона немного подождать — может, он разрешит Раффаэлле хотя бы родить в Риме! Ведь там, в маленьком калабрийском селении, это вызовет целый скандал. Барни уступил, но с условием, что сын не будет ничего знать: ему скажут, будто обе они уже уехали. Однако после родов Раффаэлла отказалась вернуться в Калабрию. Вне себя от ярости барон пригрозил лишить их пособия. И после того как Раффаэлла попыталась покончить с собой, он действительно перестал им помогать. Риккардо уехал во Флоренцию. Раффаэлла, которую чудом удалось спасти, поступила ученицей к портнихе — теперь ей надо было содержать себя и тетку. Прошел год, Риккардо вернулся в Рим, но она даже не пыталась снова с ним встретиться. После неудавшегося самоубийства Раффаэлла твердо решила постепенно извести себя. Ее тетка в один прекрасный день потеряла всякое терпение и вернулась в Калабрию. Месяц тому назад, придя на работу, Раффаэлла упала в обморок. Ее отвезли в больницу, где она и осталась лечиться от малокровия.

И вот вчера, когда Раффаэлла лежала в кровати, мимо нее прошла группа студентов–медиков, слушавших курс лекций по диагностике. Среди них впервые за эти два года она увидела Риккардо. Рядом с ним шла красивая, белокурая девушка. С виду она походила на иностранку и, наверно, тоже была студенткой. А как она на него смотрела! Нет, чутье не обманывало Раффаэллу; эта девушка была влюблена в Риккардо. А с какой нежностью она улыбалась, заглядывая в самую глубину его глаз.

Раффаэлла провожала их взглядом, пока они не вышли из палаты. Она полулежала, опираясь на локоть, глаза ее были широко раскрыты. Ее соседка по палате Наннина залилась смехом: