Здесь слезам не верят - Евгений Щепетнов

В голове тут же мелькнуло: «Писец Ваську! Ребра. Теперь на больничный пойдет или на инвалидность!»

Бомж бросил дубинку, которую держал правой рукой, и Семеныч только теперь заметил, что парень так и не выпустил из рук стопку контейнеров с отнятой у отморозков картошкой. Это почему-то показалось таким смешным, что он нервно хихикнул и, недоверчиво покачав головой, хрипло каркнул:

– Писец! Ты видал? Видал? Хе-хе…

– И чо смешного? – деревянным голосом спросил напарник Васька, рядовой полицейский Петька Косов, в быту «Косой». – Этот урод Ваську угробил, а ты хихикаешь! Я хренею с тебя, Семеныч!

– Нервное, мля… – признался водитель. – Задолбала эта жизнь! Ну чо смотришь, бери его! Бомжару-то!

– А чо я? Чо я один-то?! – вдруг заартачился Петруха, так-то парень не трусливый, но после того, что увидел – ошеломленный. – С тобой пошли! Вдвоем!

– Щас прям! – вдруг рявкнул водитель, глядя в спину удалявшемуся в темноту бомжу. – Я, вообще-то, баранку кручу, вы же с Васьком Рэмбы, вы же все, млять, рассказывали, как пачками людей валили в горячих точках, вот и беги за ним, вали! А мне это на хрен не надо! Последний день работаю, греб я такую работу! Тьфу!

Петруха непонимающе глянул на Семеныча, потом его брови поднялись, и он медленно, с растяжкой, сказал:

– Валить, говоришь? А что… валить так валить! Повод есть, в натуре! Он же Васька завалил!

Петруха передернул затвор автомата, выскочил из машины, откинул металлический приклад и, как учили, опустился на одно колено, ловя в прицел спину отошедшего метров на десять человека. Выцеливать было трудно, фонари здесь почему-то не горели, видимо, в связи с ремонтом тротуара, раздолбанного умелыми руками гастарбайтеров, но машины, проносящиеся сквозь тьму, время от времени высвечивали живую мишень.

Грохот! Раз! Два!

Очередь – два патрона!

Очередь – три патрона!

– Хорош, млять, болван! – завопил Семеныч, пытаясь достучаться до мозга «потерявшего берега» мента. – Куда, на фуй, палишь, осел! Под суд ведь пойдешь! В безоружного! В спину! А если на линии выстрела кто-то есть? Если кого-то в домах зацепишь? Дебил! Да где вас, таких дебилов, набирают-то! Хрен с ним, идет, объявят в розыск, все бомжатники прошерстят – найдут! Пусть валит отсюда, а ты прекрати стрельбу, осел, и молись, чтобы ты ни в кого не попал! Нет, точно с этой работы надо уходить – с вами под суд пойдешь, с лимитой поганой! Тьфу!

Семеныч сплюнул, откинулся на спинку сиденья и замер, не в силах вымолвить ни слова, Петруха помолчал и выдал деревянным, глухим голосом:

– Уже никто никуда не идет. Завалил я его. Вот что, Семеныч, скажешь, что у него оружие было – нож тамили еще чо. Нож, ага. Я щас брошу возле него свой – вроде как с оружием напал, и я был вынужден стрелять. А ты подтвердишь, ладно?

– Да пошел ты… – выругался Семеныч. – Сам отдувайся, мне на хрен ваши кружева не нужны! Не видел я ничего. Вообще ничего не видел – ни как ты стрелял, ни его с ножом – пошли вы все на хрен! Иди, Ваську пощупай, сдается – живой он. Стонет, не слышишь? Похоже ребра ему переломало.

– Потом с Васькой. Щас гляну на этого козла, удостоверюсь, что завалил, и тогда Васька защупаю, – буркнул постовой и, выставив вперед ствол автомата, пошел к темной фигуре, лежащей на вскрытом отбойными молотками тротуаре. Петя точно знал, что попал, пули две, не меньше! Он всегда хорошо стрелял, даже в темноте – опыт! А расстояние здесь – всего ничего, невозможно промахнуться. Ну… почти невозможно.

Петр подошел к лежащему на спине бомжу, глаза того были закрыты, рядом – лужица крови. Плащ, светлая рубаха – все в крови. Прислушался – дыхания нет, грудь не колышется. Расслабился, слава богу, сдох! Одной грязной тварью меньше! Васька только покалечил, гаденыш!

Патрульный не удержался, в сердцах пнул покойника в бок и этим будто включил невидимую кнопку, бомж вдруг рванулся с места как освобожденная пружина и ударил Петра в глотку. Вроде не сильно ударил, сложенными «лодочкой» пальцами, но этого хватило, чтоб лишить воздуха и сознания. Патрульный качнулся и мешком свалился на мостовую.

Человек без имени медленно, осторожно поднялся, собрал разбросанные контейнеры с едой, не обращая внимания на то, что они вымазаны кровью и грязью, повернулся, чтобы идти, но вдруг наклонился над бесчувственным полицейским и начал шарить у него по карманам. Вынул бумажник, достал оттуда несколько тысячных купюр – больше там не было – сунул себе в карман, а бумажник бросил на землю, рядом с хозяином. Затем медленно, размеренно зашагал прочь от дороги, в темноту лесопарка, туда, где под ночным ветерком раскачивались темные лапы елей. Ему было холодно, больно и снова хотелось есть. Организм, обладающий феноменальной, нечеловеческой способностью к регенерации, закрыл раны, остановил кровь, но требовал еды – как можно больше еды! Инстинкт толкал вперед, туда, где не может проехать машина, туда, где нет людей, где можно отлежаться и залечить раны.

«Нору! Нужно найти нору!» – требовал инстинкт, и усталый, больной, изнемогающий от голода человек без имени брел и брел вперед, не оглядываясь, не рассматривая звездное небо, ярко высветившееся россыпью серебряных гвоздей. Ему не нужны были звезды, он даже не осознавал, что те существуют на этом свете, он не был даже животным – зомби, живой мертвец, без эмоций, без мыслей, без страха – только инстинкт самосохранения, руководствующийся остатками сохранившихся обрывков знаний.

Он шел так около часа, меняя направление, запутывая следы. Лесопарк был большим, настоящий лес в городе, но любая собака нашла бы его легко и быстро, потому следовало замести следы. И нужное место нашлось довольно скоро – канализационный люк возле группы огромных многоэтажек, погруженных в предутренний глубокий сон.

Человек без имени отвалил крышку люка, на его счастье неплотно закрытую, и, прижимая к груди контейнеры с едой, осторожно спустился вниз, в теплую вонючую темноту. Спускаясь, исхитрился задвинуть за собой люк – было сложно, мешали контейнеры, одной рукой это сделать было трудно, но все-таки сумел. Потому что это было ПРАВИЛЬНО. Нору нужно блокировать, иначе в нее проберется враг.

Журчала вода, под ногами мягко чавкал ил, испускающий тошнотворно-вонючий газ, скользкие стены тоннеля сочились какой-то едва заметно светящейся в темноте слизью, но человек без имени ничего не замечал, он брел вперед, спасая свою жизнь. Его не волновали ни запах, ни трупы крыс, валяющиеся под ногами, он не чувствовал страха, который неминуемо сжал бы своими костлявыми лапами любого человека, который спустился бы сюда, в непроглядную тьму, без фонарика и оружия – даже самого простого, вроде топорика либо дубинки.

Про московские подземелья ходило много слухов, справедливых и нет – в основном это были досужие фантазии, выдуманные любителями приврать или сочинить красивую историю. Но не все слухи были враньем. Совсем даже не все.

Еще час человек без имени шел по переходам, сворачивал в боковые тоннели, казалось, он знает, куда идет, но это было не так. Он шел, надеясь найти нору – сухую нору, – в которой можно отлежаться.

И тогда ему все-таки повезло, впервые за эти дни. Каким-то чудом он вышел в подвал, замурованный, недоступный с поверхности земли – раньше здесь были какие-то склады, принадлежавшие заводу по розливу вин, потом вход в склады замуровали, чтобы в них не лазили дети и не скрывались вражеские диверсанты, а через некоторое время про них просто забыли на много десятков лет. Так бывает. В жизни много всякого раздолбайства, потому удивительного в этом не было ничего.

Человек без имени прошел по складским помещениям, которые находились гораздо выше уровня тоннелей, в одном из них, пыльном, забросанном остатками мебели и ящиками, нашел забытый ящик с каким-то ветхим тряпьем, по виду похожим на груду ветоши для вытирания рук и обтирки двигателей, зарылся в нее, накрывшись с головой, и тут же принялся чавкать, засовывая в глотку еду из контейнера. Окровавленные, грязные пальцы с механичностью автомата засовывали пищу в рот, челюсть исправно двигалась вверх-вниз, перемалывая «строительный материал», желудок урчал, получая очередную порцию еды, от одного вида которой обычного человека тошнило бы не меньше суток. Но человек ел и наслаждался каждым съеденным кусочком, чувствуя, как организм с восторгом принимает то, без чего он умрет за считаные часы. Для восстановления нужна энергия, и взять ее можно только из еды.

Проглотив содержимое контейнера, человек без имени отбросил пустую емкость и тут же провалился в сон – глухой, тяжелый, черный, как окружающая его Темнота. Он не видел снов. Ему было тепло и хорошо. Гораздо лучше, чем тогда, когда он очнулся на столе прозектора с торчащим из живота скальпелем.

Сколько часов или дней прошло, он не знал. Один? Два? Семь? Столько, насколько хватило еды и одинокой бутылки пива, выдохнувшегося, противного, но полезного – жидкость, без жидкости никак. Он ел, пил, потом спал – сколько мог. Организм восстанавливался – как мог. Раны, которые человек получил перед встречей с полицейскими, и те две раны, что нанес ему патрульный, уже зажили, оставив после себя звездчатые вмятины, пятна.