Дьявольский эликсир (сборник) - Эркман-Шатриан

Энтони Троллоп

Рождество в Томпсон-холле

I

Успех миссис Браун

Всякий помнит, какие морозы стояли на Рождество 187* года. Не обозначаю года определеннее, чтобы не дать возможности чересчур любопытному читателю расследовать обстоятельства этой истории и добраться до подробностей, которые я намерен сохранить в тайне. Как бы то ни было, зима эта отличалась исключительной суровостью, и мороз, ударивший в последние десять дней декабря, чувствовался в Париже едва ли не сильнее, чем где-либо в Англии. Правда, вряд ли существует на свете город, где отвратительная погода производила бы впечатление более удручающее, чем в столице Франции. Во время снегопада или града кажется, что там значительно холоднее, а печи топят, несомненно, не так жарко, как в Лондоне. А между тем все, кто бывал или планирует побывать в Париже, считают, что там весело, что предназначение Парижа — дарить безудержное веселье, бесконечное оживление и удивлять мир своим утонченным изяществом, так же как деньги, торговля и вообще дела — смысл существования Лондона, часто нуждающегося в оправдании своей неприглядной, мрачной, темной наруж— ности. Но в настоящем случае, в Рождество 187* года, Париж не отличался ни весельем, ни изяществом, ни оживлением. Нельзя было пройти по улице, не завязнув по щиколотку — не в снегу, а в грязи, в которую превратился снег. Целые сутки 23 декабря с неба не переставая валилась какая-то полузамерзшая гадость, так что выйти из дома, даже по делам, было почти невозможно.

В десять часов того самого вечера двое англичан, леди и джентльмен, приехали в «Гранд-отель» на Итальянском бульваре. Поскольку у меня есть веские причины скрывать имена этой пары, я назову их просто мистер и миссис Браун. Должен сразу же объяснить читателю, что эти двое жили во всех отношениях счастливо и проявляли друг к другу максимальное снисхождение, как истинно любящие супруги. Миссис Браун была из богатой семьи, таким образом, мистер Браун, женившись на ней, избавился от необходимости зарабатывать на кусок хлеба. Тем не менее она тотчас уступила супругу, когда тот выразил желание проводить зиму на юге Франции, а он, хоть и немного ленивый по характеру и не очень склонный к предприятиям, требующим больших затрат энергии, все же позволял жене, более крепкой по натуре, а кроме того, обожавшей путешествия и в остальные времена года, всюду таскать его за собой. Но в этот раз они немного повздорили.

В начале декабря миссис Браун, находившаяся в то время в По, получила извещение, что на предстоящее Рождество в фамильном поместье Томпсонов, в Стратфорде-ле-Боу, состоится большой съезд всех Томпсонов и что ее — так как она до замужества тоже была Томпсон — ожидали на предстоящем семейном собрании вместе с супругом. При этом ее единственная сестра намеревалась представить семье некоего замечательного молодого человека, которому только что дала слово выйти за него. Томпсоны — их настоящее имя мы, правда, изменили — были многочисленной и преуспевающей семьей. И тетушки, и дядюшки, и братья — все прекрасно устроились в жизни. Одного из них только что выбрали в парламент представителем от Сассекса, и в то время, о котором я пишу, он являлся весьма выдающимся членом консервативного большинства. Празднование этого события также отчасти было поводом для организации великой рождественской встречи всех Томпсонов, и сам законодатель выразил мнение, что если миссис Браун с мужем не присоединятся к семье в такой счастливый момент — и она, и он будут считаться ненастоящими Томпсонами.

С момента своего бракосочетания, то есть вот уже на протяжении восьми лет, миссис Браун ни разу не проводила Рождество в Англии, хотя часто говорила о том, что очень этого хочет. Ее душа жаждала праздника с остролистом и пирогами. В Томпсон-холле встречи родственников устраивались постоянно, хотя встречи не столь значительные, не столь важные для семьи, как та, которая предстояла теперь. Не раз выражали они желание снова встретить очаровательный старый праздник в окружении родных лиц, в старом доме. Но муж миссис Браун (в девичестве Томпсон) всегда ссылался на некоторую слабость горла и груди как на вескую причину не расставаться с удовольствиями По. Из года в год супруга ему уступала, как вдруг раздался этот громкий клич.

Не без труда довезла она мистера Брауна до Парижа. Он крайне неохотно покинул По, а потом дважды в пути — из Бордо и Тура — делал попытки вернуться. С первой же минуты он обозначил свои требования и когда наконец согласился на путешествие, то поставил условием ночевки в этих двух городах и в Париже. Миссис Браун, которая без малейшей усталости могла бы проехать не останавливаясь прямо из По в Стратфорд, согласилась на все, лишь бы встретить Рождество в Томпсон-холле. Когда мистер Браун произносил жалостливые речи в Бордо и Туре, где они делали остановки, супруга, быть может, не вполне верила всему, что он сообщал о своем состоянии. Всем известна склонность крепких с подозрением относиться к слабости слабых, точно так же, как склонность слабых относиться с негодованием к выносливости крепких. В дороге они, пожалуй, и спорили немного, но до сих пор победа оставалась на стороне жены. Ей удалось-таки довезти мистера Брауна до Парижа.

Если бы повод был менее значительным, она, конечно, уступила бы. Погода была дурная, даже когда они выезжали из По, но по мере того, как путешественники продвигались к северу, она становилась все хуже. Когда они покидали Тур, мистер Браун хриплым шепотом высказал убеждение, что это путешествие убьет его. Миссис Браун, однако, отметила, что всего за каких-нибудь полчаса перед этим он бранил лакея за лишних два франка в счете совершенно чистым и громким голосом. Если бы она действительно верила в то, что ее муж не то чтобы в опасности, а просто страдает, она бы уступила, но никакая женщина не потерпит, чтобы ее в таких обстоятельствах водили за нос. Достойная дама заметила, что по дороге в Париж супруг прекрасно пообедал и с очевидным удовольствием выпил стаканчик коньяку, чего, конечно, не мог бы сделать человек, действительно страдающий бронхитом. Итак, она упорствовала, и поздно вечером пара прибыла в Париж, во всю эту слякоть и снег. Затем, когда они уселись ужинать, жене показалось, что мистер Браун действительно говорит с болезненной хрипотцой, и ее любящее женское сердце забило тревогу.

Но теперь ей по крайней мере стало ясно, что поехать в Лондон было бы гораздо разумнее, чем оставаться в Париже. Если человеку суждено заболеть, лучше болеть в окружении своей семьи, чем в гостинице. Какие могли быть удобства, какая забота и уход в этой огромной казарме? Что же касалось непогоды, то в Лондоне не могло быть хуже, чем в Париже, а миссис Браун вроде бы слышала, что при больном горле полезен морской воздух. В спальне, которую чете отвели на четвертом этаже, не оказалось даже порядочного камина. Теперь, когда стали очевидны все неудобства пребывания в Париже, пропустить грандиозное рождественское торжество было бы уже во всех отношениях непозволительно.

Миссис Браун заметила, что, по мере того как ее муж действительно заболевал, он становится сговорчивее и меньше придирался. Чуть раньше, тотчас после вышеупомянутого стаканчика коньяка, мистер Браун объявил, что «это черт знает что такое» и он намерен остаться в Париже, поэтому миссис Браун начала уже опасаться, что все ее труды пропадут даром. Но, спускаясь в одиннадцатом часу к ужину, он был уже гораздо покорнее и ограничился замечанием, что путешествие это, по его твердому убеждению, завершится его смертью. Когда супруги вернулись в спальню, была уже половина двенадцатого, и муж заговорил как здравомыслящий человек, по-настоящему охваченный сильным беспокойством.

– Если я не достану чего-нибудь, что облегчит мои мучения, — сказал он, — я буду не в состоянии ехать дальше.

Супруги решили выехать из отеля в половине шестого на следующее утро, чтобы оказаться в Стратфорде в половине седьмого в вечер перед Рождеством. Раннее пробуждение, длительное путешествие, гнусная погода — все это было бы нипочем для миссис Браун, если бы не страдальческое выражение, не сходившее теперь с лица ее мужа.

– Если ты не найдешь какого-нибудь средства мне помочь, я знаю, что не переживу этого, — повторил он опять, опускаясь в сомнительного удобства кресло парижского отеля.

– Но, милый мой, что же я могу сделать? — спросила любящая жена почти в слезах, ласково склоняясь над страдальцем.

Мистер Браун был худощавым человеком почтенного вида с длинной и мягкой темной бородой, с небольшой лысиной на макушке, но с несомненно благородной физиономией. Жена нежно любила его и в более чувствительные минуты склонна была баловать его своими ласками.

– Что же я могу поделать, дорогой мой? Ты знаешь, я сделала бы все, если бы только могла. Ложись в постель, голубчик мой, согрейся, и завтра утром ты почувствуешь себя намного лучше.