Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) - Борис Акунин

Новый помощник был с одной звездочкой и выглядел так, словно едва сошел с гимназической скамьи. Так оно почти и было. Прапорщик Калинкин только что окончил ускоренные шестимесячные курсы, где в прошлом году отучился и Алеша. Но за этот год многое в армии переменилось. Раньше на курсы контрразведчиков не брали мальчишек безо всякого военного опыта. Но в недоброй памяти 1915-ом армия понесла столь тяжкие потери в командном составе младшего и среднего звена, что пришлось пересмотреть всю концепцию офицерского корпуса. Никогда больше это сословие не будет являться белой костью, замкнутой кастой Российской империи. Наскоро созданные курсы и школы тысячами выпускали на фронт свежеиспеченных прапорщиков из числа вчерашних студентов, унтеров, а то и гимназистов.

Калинкину, например, как узнал Алексей из формуляра, недавно исполнилось девятнадцать. Выглядел он того юнее – еще пушок с нежных щек не сошел. Когда представлялся начальнику, от смущения весь зарозовел. Однако из того же формуляра следовало, что курс он закончил первым учеником и, хотя имел право выбрать место службы, попросился не в центральный аппарат, а на фронт. И потом, Лавр не прислал бы на такую ответственную работу человека никчемного. Романов решил отнестись к Калинкину с полным доверием. В конце концов, и сам Алеша полтора года назад, начав работу в контрразведке, был таким же одуванчиком, да еще безо всяких курсов.

Для начала подпоручик показал коллеге свое хозяйство.

Оно было выстроено тонко – с таким расчетом, чтобы держать под контролем все уязвимые точки, но при этом не привлекать к себе внимания. Сев за спину к прапорщику, Романов показывал, куда ехать.

– Вы будете опекать Русиновку. Тут расквартирован штаб дивизии. Это наиболее ответственный участок, сам я тоже большую часть времени провожу здесь. Смотрите, Калинкин, и запоминайте.

– Меня Васей зовут, – сказал прапорщик, поворачивая голову в мотоциклетных очках.

– А я Алексей.

Сразу, очень просто, перешли на «ты».

– У тебя в ведении три наблюдательных пункта, на каждом постоянно дежурит по солдату. Все толковые, но контроль лишним не бывает.

Сгоняли на холм, откуда дозорный с биноклем просматривал все подходы и подъезды к местечку. Должен был докладывать о любом подозрительном перемещении – для этого в его распоряжении имелся полевой телефон. Потом съездили к мосту, там был устроен секрет. Третьим пунктом числилась колокольня. С нее дежурный вел наблюдение за всем, что происходило на территории штаба.

– Это только часть системы обнаружения нестандартной активности, – рассказывал Романов. Приятно было иметь дело не с тупицей Жилиным, а с грамотным офицером, знакомым со специальной терминологией. – В каждом батальоне и каждом тыловом подразделении есть «следящие». Если возникнет необходимость, через час из уезда прибудет «студебекер» с боевой группой. Кроме телефонной связи в нашем распоряжении радиостанция – для передачи шифровок, но она для конспирации расположена на территории соседней дивизии. Теперь про связь с агентурной разведкой…

Они слезли с мотоцикла у церкви, что стояла посередине местечка, на площади.

– Тут восемьдесят две ступеньки, – предупредил Романов. – Твой предшественник чаще одного раза в день не утруждался.

– Это мне нипочем.

Прапорщик легко поскакал вверх по винтовой лестнице. Алеша, улыбаясь, следовал за ним. Оба поднялись, почти не запыхавшись.

– Здорово, Горюнов, – приветствовал подпоручик дежурного ефрейтора. – Привел тебе нового командира.

Калинкин, молодец, поздоровался с нижним чином за руку. Это его на курсах научили: у контрразведчиков званиями не задаются, чинами не чинятся, все друг другу товарищи.

В небе над местечком выписывал медленные круги вражеский аэроплан. По нему так же лениво постреливало зенитное орудие – чтоб не наглел. Среди больших облаков появлялись маленькие – от разорвавшейся шрапнели.

– Как по часам, – сказал ефрейтор. – Завсегда в час пополудни прилетает.

Он развернул тетрадку, готовый докладывать.

– Значится, так. Я заступил на смену с четырех ноль ноль. В 4.32 ночи вон там, третий дом от околицы, под журавлем, из трубы искрило здорово. Сажа горела, что ли. А может, сигналили фонариком через дымоход. Я потому отметил, что как раз об это время в небе тоже ероплан шумел. По звуку судить, австрийский.

– Проверишь хату – кто там и что, – сказал прапорщику Алеша. Тот и так уже записал себе.

Наблюдатель докладывал дальше.

– Без десяти шесть, это уже светло было, в квадрате 18, где рощица, дым был. Столбом, высокий. Не мой участок, но я на всякий случай.

– Правильно. Мне уже докладывали с девятого. Я проверил – кашевары это из саперного батальона.

Слушая, Алексей времени даром не терял – осматривал в бинокль Русиновку, которая отсюда вся была как на ладони.

– А это у тебя что? – показал он пальцем.

– В прачечном отряде. Всего полчаса как. Не успел доложить. Последним номером в моем списке обозначено, на 12.25. Белье переложили зачем-то.

Романов задрал голову, поглядел на аэроплан. Тот, качнув крыльями, перестал кружить над местечком. Поплыл восвояси.

– Ну-ка, Вася, за мной!

Что за Петренко?

А что я? – сказал фельдфебель, начальник прачечной команды. – Мне Петренко приказал.

– Зачем?

Снизу всё выглядело обыкновенно. Просто на зеленой траве три ряда рубах и подштанников: два продольно, один между ними поперечно, ничего особенного. Калинкин поглядывал на старшего товарища с недоумением.

Фельдфебель скривил мясистый рот.

– А я знаю, зачем? Не могет он, ваше благородие, видеть, если человек, к примеру, цыгарку закурил. Беспременно ему надо, чтоб никто без дела не сидел. А я, может, с шести утра, как собака какая, не разогнумши…

– Что за Петренко? – спросил Алеша.

– Дык Петренко, – объяснил фельдфебель. – Афанасий Никитич. Прапорщик наш. Главный банно-прачечный начальник.

– Где он сейчас?

Служивый подумал.

– Об это время они кушают. На квартере у себя. Обедают. В столовой не любят, от столовой у них изжога.

– Где он квартирует, ваш Петренко?

– А вот как пойдете по главной улице, так до конца, оттуда в переулок и прямо до речки. Ихняя хата самая последняя, кусты вдоль околицы.

В кустах

По дороге пришлось объяснить, из-за чего сыр-бор.

– Леш, чего это мы? – совсем по-мальчишески спросил Вася. – С Петренкой этим, а?

Курсы курсами, но без практического опыта, конечно, трудно. Поэтому Романов рассказал попросту, без снисходительности.

– Во-первых, странно. Зачем рубахи с места на место перекладывать. Во-вторых, прямо перед облетом аэроплана, который зачем-то кружит над Русиновкой всегда в один и тот же час. В-третьих, белье, как было выложено?

Калинкин подумал.

– Ну как… Буквой «эн».

– Это по-нашему. А по латинскому шрифту буква «аш». Что это значит по австрийскому армейскому коду?

Прапорщик остановился, хлопнул себя по лбу – звонко.

– Ой, мы же учили! «Экстренное сообщение». Это знак аэроплану?

– Все может быть. Надо проверить. Возможно, банно-прачечный начальник просто самодур. Но мы обязаны удостовериться, что он не вражеский агент, подающий аэронаблюдателю сигнал о полученной информации исключительной важности.

– Ясно…

– Сейчас мы определим, где хата этого Петренки Я останусь, а ты сбегаешь к начальнику кадрово-персонального отдела дивизии, я напишу записку. Пусть даст формулярный список прапорщика. Принесешь сюда.

Хата, как и сказал фельдфебель, стояла над невысоким обрывом, под которым текла быстрая речка Вильшанка. Для офицерской квартиры домишко был скромненький – в два окошка, с соломенной крышей.

Кусты вдоль околицы – густые, можжевеловые – пришлись кстати. В них контрразведчики и расположились.

Через открытое окошко было видно, как мужчина лет тридцати пяти, в нижней рубахе с закатанными рукавами, достает из печки чугунок, садится, режет хлеб. В бинокль можно было разглядеть лицо (приятно-мужественное, сосредоточенное) и даже содержимое тарелки (борщ).

– Потом будет гуляш трескать, – сказал Вася, потянув воздух носом. – У меня нюх ужасно обостряется, когда жрать охота.

– Один живет, без хозяев, – поделился своими соображениями и Романов. – И денщика не видно. Сам кухарничает. Необычно.

– Куркуль. Денщицкую доплату себе забирает. Чтоб офицер себе сапоги начищал?

На крыльце стояли две пары сапог – сверкающие парадные и пыльные повседневные. Чистюля – у двери разувается.

– А может, просто привычка к холостяцкой жизни. Всё, Вася, дуй в штаб. Хватит гадать, сейчас узнаем точно.

Калинкин слетал пулей. Через двадцать минут, как штык, вернулся с личным делом. За это время прачечный начальник успел доесть борщ, с аппетитом умял второе (действительно гуляш) и взялся за кисель. Выражение лица у него было сосредоточенное.