Асгард — город богов - Владимир Щербаков

Меч для Хельги, возлюбленного валькирии.

Нож для меня. Тоже подарок валькирии. Это ведь Лидия подвела меня к ларьку, который мне тогда не напомнил ни о местечке Сигарсхольм, ни о необходимости завладеть казной и Редульсвеллиром, то есть прекрасной землёй. Два змея на мече — рисунки, украшающие его лезвие и рукоять. На моем ноже именно два завитка. И я не без изумления обнаружил позднее, что их надо понимать как стилизованные изображения змей. Мечей было сорок шесть. И в коробке было примерно столько же ножей. Сейчас я бы пересчитал их, это очень важно. А осталось только воспоминание: груда ножей в коробке. Один из них стал моим.

Помог ли мне подарок валькирии?

Конечно, нож пригодился. Но разве сам по себе факт совпадения с мотивом героической песни не даёт оснований считать, что это и есть лучшая помощь, о какой только можно мечтать и наших условиях, когда казной владеют в силу родственных связей, да и Редульсвеллиром тоже. У меня же с этим очень, очень плохо.

Мы плескались в море под крутым берегом на всех диких пляжах даже после заката. И когда возвращались, то был уже голубой час, и нас ждали кофе и ужин (тогда в кафе ещё кормили). Удивительное явление с точки зрения благосостояния: даже вечером можно было купить вино, сухой херес, мадеру, не говоря уже о хороших конфетах или мускатном винограде.

Валькирии не только в жизни, но и в древних сказаниях могут прекрасно совмещать свои небесные заботы с любовью. Совмещают же в самом справедливом обществе женщины свои земные дела и любовь, умудряясь иногда ещё и рожать детей. А ведь это общество — тоже копия небесного, что подтверждается вековой мудростью, поскольку все началось с «Города солнца» Кампанеллы и «Утопии» Томаса Мора.

Итак, в древнем сказании о Хельги можно найти валькирию, открыто покровительствующую герою. Она же его возлюбленная.

Подчиняются валькирии Одину, участвуют в присуждении побед и распределении смертей в битвах. И не только переносят воинов в Валгаллу, но ещё и подносят им питьё, следят за пиршественным столом. Одну из валькирий верховный ас примерно наказал за то, что она отдала победу не тому, кому следовало. Это страшное наказание для валькирии: она больше не могла участвовать в битвах и обязательно должна была выйти замуж.

Их имена: Хильд — «битва», Херфьётур — «путы войска», Хлёкк — «шум битвы», Христ — «потрясающая», Мист — «туманная», Труд — «сила». Несколько имён скандинавистам понять и перевести не удалось до сих пор: Скёгуль, Гёль, Скеггьёльд, Гейрелуль (Гейрахёд), Радгрид и Рангрид, Регинлейв.

Лидии соответствуют имена: Христ, Труд, Мист. Больше всего идёт ей первое имя. Я назвал ей это имя в переводе на русский. Думаю, серебряная фигурка валькирии с острова Эланд в Швеции, хранящаяся в музее Стокгольма, даёт представление о цвете того жакета, который напомнил мне о всех двенадцати или тринадцати девах (с Лидией — четырнадцати).

Но в музейных запасниках Ашхабада и Москвы я нашёл крылатых дев, изображённых на монетах и печатях Парфии. Они женственнее, красивее, их крылья похожи на крылья ангелов.

…В ней самой были странности. Моей проницательности не хватало, чтобы понять её сразу. Даже если бы я тогда же, в первые дни знакомства на юге, разгадал её, то не смог бы освободиться от чар. Она себе самой казалась живой статуей из мрамора. Но ни капли кокетства. Отстраненно наблюдая за мной в первый день нашего знакомства, она вовсе не думала отстраняться от известных всем нам знаков внимания к чарующе красивым женщинам. Казалось, что этих знаков мало и мне и ей. Мы оказались на дальней галечной полосе, где иногда появлялись первые робкие нудисты. Как только она узнала об этом — от меня же, — то немедленно предложила последовать их примеру. Помню мою нерешительность, которую я скрывал от неё. Она была первой нудисткой, которую я видел рядом. Её бюст, вся она казалась вдвое больше, чем в платье. Широкие плечи, широкие бедра, округлые глыбы голубоватого мрамора, чуть выше середины — треугольный кусок сверкающей смальты. Это тоже взгляд со стороны, не более того. Но что случилось потом! Поздним вечером я не мог отделаться от воспоминаний!..

Её бюст занимал половину ширины гостиничного номера: и когда я понял, что это почти так без всяких прикрас, то последовала пауза, я замер на целую минуту, а спокойное выражение её лица не изменилось, она даже подняла грудь, как бы не понимая меня. Ну и оказалось, что она готова к покровительству, откровенности, пониманию того, что моя застенчивость закономерна. Не вообще, а тогда, когда её антрацитово-блестящий бюстгальтер упал мне на плечи, съехал на руки, и я почему-то неумело, машинально складывал его, а она с лёгкой улыбкой заметила:

— Только мнёшь, уже поздно проявлять заботу по этой части. И это не складывается.

— Бывают исключения.

Движение калачакры передавалось нам. В один прекрасный день нас — меня и валькирию — можно было увидеть в парке Покровское-Стрешнево на лугу с белыми цветами, что в лощине за сосновой рощей. Тонкие стрекозы-стрелки садились на её раскинутые руки, на тёмные волосы с сапфировым отливом. Справа от нас склон плотины, у водохранилища, казался голубым и далёким. Сочившаяся оттуда вода собиралась в ручей, над которым порхали белянки, а внизу, на зеркалах-плёсах, метались их отражения.

Начиналась жизнь или уже близилась к завершению?

В тот день я не мог ответить на этот вопрос даже с её помощью, потому что ответа быть не могло. Я лишь высказал свою гипотезу: в каждом дне повторяется прошлое, несколько других дней из десятиили двадцатилетней давности, из детства, из юности, даже из предыдущей жизни души. К ним добавляется новое, немного из вчерашнего и сегодняшнего дня. Все это смешивается, окрашивая настроение. И так проходит загадочная, непонятная и непонятая жизнь. Но она подчиняется звёздам. Из прошлого приходят тени, призраки, мысли, настроение — так, как записано в звёздной книге. Если человек очень сильный, он ломает этот порядок, он не отдаётся течению, ему кажется, что он победил, что он сам делает свою жизнь. Это потому, что тонкий мир звёздных теней и полутеней гибок, иногда призрачен, невесом и почти всегда незаметен для тех, кто не хочет его замечать. Человек заслоняется от него, отвергает его, и это напоминает перегораживание реки плотиной, той, которая все равно сочится струями и родниками. А паводок сносит её бесследно. На Земле как на небе.

Вечером мы гуляли в роще. Лёгкий запах нагретой смолы, жёлто-голубое облако, похожее на камень халцедон, застывшие под ним вершины сосен, косые лучи солнца… Облако стало таять на наших глазах, обещая новый солнечный день — для тех, кто сменит нас завтра.

СМЕРТЬ И ПЛАМЯ

Позвонила женщина и спросила Александра Николаевича. Я сказал: таких нет.

— Как нет? — удивилась она.

— Александра Николаевича Брусникина нет? Тогда кто же есть?

Я назвал своё имя. Она повторила вопрос с настойчивостью женщин, заслуживающих эмансипации со всеми её последствиями:

— Где же Брусникин?

— Таких вообще нет.

— Что вы мне говорите чепуху! Как это вообще нет?

— Так.

— Нет, вы подумайте, Брусникина нет! И этот человек говорит, что Брусникина нет! Да вы отдаёте себе отчёт в том, что говорите?

— Отдаю, — сказал я и положил трубку.

Тщетны были мои надежды на то, что слова несут хоть какую-то смысловую нагрузку и потому могут быть поняты. Это не так. Повторный звонок. Я вскочил с тахты, рванул трубку, внутри аппарата запищала невидимая электронная мышь.

— Можно Брусникина?

— Нет, нельзя.

— Это опять вы?

— Да. Все, что угодно, кроме Брусникина. Таких нет.

Сцена начала повторяться. С вариациями, конечно. И вот, когда я стукнул трубкой по аппарату и та же электронная мышь запищала уже не своим голосом, до меня дошло: это запомнится, я не забуду. Но что бы это значило? Роковой этот вопрос прозвучал в моей голове уже тогда, в минуту завершения содержательной беседы с дамочкой, как я съязвил (она тут же назвала меня крокодилом, думая меня обидеть, но я подтвердил правильность её догадки и только тогда шмякнул трубкой по аппарату).

— Кажется, я знаю, кто эта настойчивая женщина! — воскликнула Вера, когда я позвонил ей, надеясь на её божественные разъяснения.

— Сверхнастойчивая, — поправил я. — Дважды звонила. Ещё одно доказательство, что меня связывала с Брусникиным какая-то нить, или, если угодно, цепочка. То есть, скорее всего, если бы я остался в море или в Асгарде, то он был бы жив. Это не служит доказательством моей вины. Просто это судьба или зодиак. Чем он занимался?

— Геохимик. Работал в геологических партиях. Потом в институте, в одном, во втором, в третьем. Нигде особенно не нравилось. Вся эта поэзия обязательных собраний, где говорят или, точнее, лгут одно и то же, вся эта технология написания диссертаций, в которых все списано и нет ни одной мысли, да и списано не диссертантом, а его сотоварищами-подчинёнными, была ему не по нутру. Да и сейчас она была бы для него хуже ада, останься он жить.