Гвен Винн - Майн Рид

паводках иногда люди тонут. Это бывает даже часто. Не проходит и недели, чтобы кто-нибудь не упал в воду и там и остался – пока жив, во всяком случае. С ее водоворотами и быстрым течением это очень опасная река. Удивляюсь, как храбро по ней плавает мадмуазель Винн, – как она неосторожна.

Странная интонация и особое ударение на слове «неосторожна» дают Мердоку возможность понять, куда клонит собеседник.

– Она очень смела, – отвечает он, делая вид, что не понял. – А насчет неосторожности ничего не могу сказать.

– Но молодая леди безусловно неосторожна – даже безрассудна. Доказательство – то, что она отправилась на реку одна. Последовавшее может сделать ее более осторожной; но все равно плавание в лодке – опасное занятие, и на воде многое может случиться. Река непостоянна и капризна, как сами женщины. А что если ее лодка как-нибудь пойдет на дно, и она будет в ней?

– Это было бы плохо.

– Конечно. Однако, мсье Мердок, на вашем месте многие в таком случае не горевали бы, а радовались.

– Несомненно. Но какой смысл говорить о том, что вряд ли произойдет?

– О, вы правы! Но все же несчастные случаи с лодками встречаются так часто, что и с мисс Винн может произойти что-нибудь подобное. Жаль, если так и будет – большое несчастье! Но есть и другие соображения.

– Какие же?

– А такие, что Ллангоррен останется в руках еретиков, имеющих на это лишь отдаленное право. Если то, что я слышал, правда, у вас не меньше прав, чем у вашей кузины.Лучше бы поместье принадлежало истинному сыну церкви, каким являетесь вы, мсье.

Мердок принимает этот комплимент с гримасой. Он не лицемер; но все же у него сохраняется какое-то уважение к церкви: он регулярно посещает часовню отца Роже и проходит все церемонии и коленопреклонения, как итальянский разбойник, который, перерезав кому-нибудь горло, опускается на колени и начинает молиться, услышав колокола благовещенья.

– Очень бедный сын, – отвечает он, наполовину улыбаясь, наполовину хмурясь.

– Вы имеете в виду в мирском смысле? Я знаю, что вы не очень богаты.

– Не только в этом смысле. Ваше преподобие, признаю, что я был большим грешником.

– Признание греха – хороший признак, это начало раскаяния, которое никогда не приходит к человеку слишком поздно. Вот это – черный грех, который церковь никогда не прощает. Настоящее преступление.

– О, я ничего не сделал, чтобы заслужить такое название. Не один страшный грех, а множество мелких.

– Но однажды вы можете испытать искушение. И как ваш духовный советник, как ваш духовник, я должен разъяснить вам истинную доктрину – как смотрит на такие проблемы Ватикан. В конце концов все дело только в равновесии между добром и злом; в каждом человеке есть и добро и зло. Этот мир представляет собой арену бесконечной борьбы Бога с дьяволом. И те, кто ведет борьбу на стороне Бога, могут использовать оружие дьявола. В нашей службе цель оправдывает средства, даже такие, которые мир называет преступными, да, даже ОТНЯТИЕ ЖИЗНИ. Иначе почему сам великий и добрый Лойола признавался, что обнажал меч и отнимал им жизнь?

– Это верно, – произносит Мердок, глубоко затягиваясь, – вы великий теолог, отец Роже. Признаюсь, что сам я невежествен в таких делах; но я вижу смысл в ваших словах.

– Вы увидите его яснее, если я разовью свою мысль. Например, человек имеет право на некое владение или поместье. Но его удерживают и не отдают ему с помощью каких-нибудь уверток. В таком случае любые шаги, которые он предпримет, чтобы овладеть собственностью, будут оправданы, при условии что он отдаст часть полученного на добрые цели,то есть на поддержку истинной веры. Высшие авторитеты нашей церкви считают, что такое пожертвование компенсирует любой грех – если дарение достаточное, чтобы совершить много добра и загладить зло. И такой человек не только может рассчитывать на полное отпущение грехов, но обязательно получит его. Теперь, мсье, вы меня понимаете?

– Вполне, – отвечает Мердок, извлекая изо рта трубку и отпивая бренди из стакана – от вина он уже отказался. Тем не менее он дрожит, слушая метафорическое изложение программы действий, и боится самому себе признаться, что понял, о чем идет речь.

Но скоро крепкая выпивка устраняет последние остатки робости, и искуситель замечает это, говоря:

– Вы сказали, что согрешили, мсье. И хотя бы из-за этого вы должны принести пожертвование.

– Но как я могу это сделать?

– Так, как я вам говорил. Пожертвуйте церкви средства для того, чтобы творить добро, и заслужите прощение.

– Ах! Но где мне найти эти средства?

– На том берегу реки.

– Вы забываете, что между нами не только река.

– Это не препятствие для человека, верного самому себе.

– Я такой человек. – Бренди сделало Мердока смелым, наконец развязало ему язык, но одновременно сделало неустойчивым. – Отец Роже, я готов на все, что избавит меня от этого проклятого… от долгов по уши.. от кредиторов, которые приходят каждый день. Ха! Я буду верен самому себе, не сомневайтесь!

– Вы должны быть верны и церкви.

– Я готов, если у меня будет такая возможность. А чтобы получить ее, я согласен рисковать жизнью. Я немного теряю с нею. Она стала для меня тяжкой ношей, я уже не могу ее переносить.

– Можете сделать ее легкой, как перышко, мсье; и очень скоро увидите себя в окружении других джентльменов развлекающимся на газоне Ллангоррена – как сейчас его молодая хозяйка.

– Как, отец?

– Вы сами станете хозяином.

– Ах! Если бы я мог!

– Можете!

– И безопасно?

– Абсолютно безопасно.

– И не совершая… – он боится произнести отвратительное английское слово и потому выражает свою мысль по-французски: – cette dernier coup?[62].

– Конечно! Кто может об этом подумать? Не я, мсье.

– Но как этого избежать?

– С легкостью.

– Расскажите, отец Роже!

– Не сегодня, Мердок! – он отказался от почтительного «мсье». – Не сегодня. Дело требует размышлений, спокойных и тщательных. И времени. Десять тысяч фунтов ежегодного дохода! Мы должны подумать над всеми возможностями – спать по ночам, а