Дом ангелов - Паскаль Брюкнер

Мы встречались в кафе поблизости, в грязных гостиницах возле Северного и Восточного вокзалов, она такие любила. Я умолял ее не брать меня за руку на людях, боялся насмешек и нежелательных встреч. Мне приходилось скрывать ее от всех, чтобы не возбудить подозрения моей супруги, ревнивой, но, к счастью, почти не выезжающей из Амстердама. Не знаю, любил ли я Мари-Софи, так ее звали, но она меня интриговала. Очень спортивная, вечно качалась в спортзале, занималась и танцами. У нее было атлетическое, изумительно вылепленное тело, и, главное, была одна особенность: она любила стариков. Пятьдесят лет годится, но шестьдесят — высший класс. Я-то был для нее зеленоват, она восхищалась моими морщинами, жировыми валиками, седыми висками, надеясь, что все это будет усугубляться. Увядшая кожа, дряблые мускулы приводили ее в состояние транса, она покрывала их поцелуями, яростно сосала. При виде мешков под глазами была на седьмом небе. А уж старые обвисшие тестикулы просто обожала! Чем ниже и волосатее, тем прекраснее. Я вовсю пользовался этой ее склонностью, зная, что она, увы, эфемерна. Мари-Софи даже опубликовала роман на эту тему, имевший определенный успех, она мечтала стать писательницей, а в бутике работала, чтобы собирать материал. Книга получилась забавная, откровенная. Все старые пердуны Парижа прошли через ее постель. Она приняла последний вздох крупного магната, на нее западали сенаторы и даже один епископ и Великий раввин. Книга неплохо расходилась и привлекла к ней изрядное количество престарелых похотников, полных решимости попытать счастья на краю могилы. Но на тот момент избранником был я. Через месяц она предложила мне, чтобы похудеть, — я как раз бросил курить, — бегать вместе с ней. Я согласился — я действительно оброс жирком. Видели бы вы меня тогда — в агентстве я не расставался со спортивной сумкой.

Дважды в неделю она таскала меня в Люксембургский сад — она жила в XIV округе — или в Булонский лес. Сославшись на раннюю встречу, я покидал семейный очаг на улице Пасси в половине восьмого. Вы когда-нибудь бывали утром в Люксембургском саду? Зрелище трогательное и комичное одновременно. Вы встретите там два типа людей: это собачники, восторгающиеся гениталиями своих питомцев, и бегуны. Эти вторые — разношерстное племя: старые актеры, страдающие тиками, молодые актриски, боящиеся животика, непременно с тренером, щебечущие на бегу подружки, убеленные сединами интеллектуалы и политики, не желающие отставать от жизни, отряды пожарных, молодых активных пенсионеров, борющихся со временем. Многие ногами роют себе могилу: каждый месяц по крайней мере один из них падает на этом поле битвы, сраженный инфарктом или сердечным приступом. Мари-Софи стала моим учителем мотивации. Поначалу я жестоко мучился. Через двадцать пять минут бега трусцой мне казалось, что я умираю. Я падал на траву, ловя ртом воздух, уверенный, что вот-вот отдам богу душу. Она нависала надо мной с ненасытной улыбкой, уперев руки в бока. Разгоряченная бегом, она всякий раз требовала, чтобы я брал ее, часто стоя, прислонившись к дереву, когда мы были в Булонском лесу, среди колумбийских трансвеститов и фургончиков. Я ждал с минуты на минуту сердечного приступа и был к этому готов. В конце концов, я хорошо пожил, дела меня больше не увлекали, жене и детям светил после меня солидный доход, свой долг я выполнил.

Но я был жив, и чем больше терпел, тем больше требовала от меня Мари-Софи. Чудовищная мысль созрела в моем мозгу: она хочет убить меня, она для того и связывается со стариками, чтобы отправлять их на тот свет. Такая извращенная форма Эдипова комплекса в отношении престарелого отца, а то и деда. Она соблазняла их не ради денег, а чтобы положить прекрасный конец их жалкому существованию. По ее замыслу, я должен был умереть в состоянии эпектаза, выражаясь религиозным языком, а попросту говоря, оргазма. Эта перспектива мне даже нравилась. Во время любовного акта я ждал последнего спазма, который пронзит мою грудную клетку, обездвижит руки: мгновенная смерть в дивном лоне моей любовницы, в путанице сплетенных тел, с еще влажным от ее слюны ртом. Она смотрела мне прямо в глаза, когда я кончал. То, что я принимал за страсть, было лишь нездоровым любопытством: она хотела видеть во всех подробностях, как я отдам концы. Я наводил справки о ее прежних любовниках. Почти все откинулись, но их преклонный возраст объяснял столь высокий процент смертности. Как ни странно, от бега я окреп, сбросил пять кило, мой сердечный ритм выровнялся, исчез животик, к великому удивлению Мари-Софи, которую огорчала моя живучесть. Я завязал с вином, с крепкими напитками, не ел жирного и острого. Жена дивилась моей новой физической форме, чуяла соперницу и заставляла меня брать ее непременно всякий раз с семяизвержением. То есть в плотском плане я работал на два фронта. Моя любовница ужесточила режим и увеличила время бега до часа без перерыва. Ничто так не возбуждает, как любовь со своим потенциальным убийцей, — вы словно имеете саму смерть. Из бравады я принимал вызов и был счастлив, что умру в объятиях той, что хотела меня уничтожить. Она этого уже почти не скрывала. Я просил ее лишь об одном: если я рухну однажды замертво, то хочу испустить последний вздох, уткнувшись носом между ее дивных ног, в упоительном запахе ее лона. Я настойчиво просил ее сесть на меня верхом, в какой бы час это ни случилось и сколько бы ни было вокруг народу. В конце концов, смерть стоит небольшого оскорбления приличий. Она пообещала и удвоила усилия, чтобы прикончить меня. Однажды серым прохладным ноябрьским утром, в Люксембургском саду, на аллее, что идет вверх вдоль лицея Монтеня, у ограды которого курят, ширяются и дерутся подростки, я изо всех сил держал темп. Мы пошли на четвертый круг. Мари-Софи, далеко опередившая меня, оглянулась с мстительной ухмылкой.

«Пошевеливайся, не отлынивай…»

Я видел ее блестящие глаза, улыбающиеся губы, розовый язык, ее роскошное тело, туго обтянутое черным трико; надежда на мою близкую смерть была написана на ее лице. Для нее я был уже покойником — вопрос нескольких минут. Она раздраженно махала рукой, предлагая мне догнать ее, — и вдруг пожала плечами, поднесла руку к груди и медленно осела наземь с изумленным выражением на лице. Качнулась, точно сбитая ветром чайка, но вместо того, чтобы подняться, завалилась в пыль. В широко раскрытых глазах застыло недоверие: не может быть, чтобы недуг сразил ее! Она упала прямо под ноги команде тренирующихся пожарных, которые от неожиданности сбились в кучу малу. Мари-Софи умерла полчаса спустя, ни массаж, ни инъекции не помогли. Вскрытие показало врожденный порок, сердечную гипертрофию: она была обречена. Интенсивные занятия спортом ускорили конец. Этот чудовищный эпизод поверг меня в растерянность. Я одержал победу над той, что хотела меня убить, но лишился восхитительной любовницы. Я настоял на том, чтобы оплатить похороны. Похоронили ее на Гваделупе, в коммуне Бас-Терр, известной своими ураганами и землетрясениями, в сильную грозу. После погребения я обедал с ее родней, братьями и сестрами, все были убиты горем. Одна из них, старшая, мне понравилась. Я взял ее в оборот, но она отказалась мне уступить, пока в семье траур. Я вернулся оттуда другим человеком. Я выжил; судьба дала мне шанс, который я должен был осознать. Я не мог продолжать жить как раньше. Кончина Мари-Софи стала, так сказать, концом моей прежней жизни.

Тогда-то я и встретил Монику: она грустила после вашего разрыва, я тосковал. Мы стали вместе залечивать раны. Это замечательная женщина, большой талант. Когда она не рисует, то читает мне по вечерам несколько страниц из книги — романы, стихи, философские эссе. Немного Шопенгауэра, Витгенштейна или Дерриды на ночь — лучшее снотворное. Ее голос убаюкивает меня. Страсть к собакам ее покинула, могу вас успокоить, теперь она предпочитает беспечную негу кошек. Я уже попросил у жены развода, оставлю ей половину моего имущества. Я готов даже отдать ей все, лишь бы обрести покой. Мне пятьдесят один год, и я начинаю новую жизнь. Мы с Моникой вынашиваем смелый план: создать рай на земле, совершенную экосферу с помощью новейших технологий, город под куполом, где люди смогут ходить голыми и разные виды будут сосуществовать в гармонии. Мы прощупываем почву в Бретани, в Стране Басков, и уже назвали наш проект «Эдем II». Что вы на это скажете?

— Ничего не скажу, — мрачно ответил Антонен, — это ваш выбор…

— Я знаю, я слишком много говорю о себе, а вы ведь пришли просить у меня помощи. Посмотрите, Антонен…

Он обвел рукой кафе, столики, выставленные на тротуар, сидевших за ними молодых людей и девушек в экстравагантных нарядах, которые болтали и громко смеялись.

— …посмотрите вокруг. Здесь полно богемной молодежи, все эти люди видят себя в будущем режиссерами, пластическими хирургами, актерами, писателями, певцами, поэтами, гениями, которых признают потомки. Они ждут издателя, продюсера, который вознес бы их к вершинам славы. Взгляните вон на того красавчика: он издал книгу, которая неплохо продается, ему нет еще тридцати, смотрите, как он собой доволен. А вот другой рядом с ним: три года он ищет деньги на постановку фильма, уже почти отчаялся, ему за сорок пять, время уходит. Каждый сегодня хочет быть артистом, воплотиться в своих творениях. Я знаю, сам такой. Спросите любую из этих хорошеньких девушек, чем она занимается. Она вам ответит: я актриса! Спросите тогда, в каком ресторане. На самом деле она официантка или барменша, но не теряет надежды получить роль. Все хотят достичь славного статуса творца, но немногим это удастся. А если будут упорствовать — кончат клошарами, как вон тот…