Атлант расправил плечи. Книга 2 - Айн Рэнд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Реардэн склонился над ней, и Дэгни услышала вопрос, который возникал снова и снова, каждую ночь прошедшего года, — вопрос, всегда вырывавшийся непроизвольно, неожиданно и выдававший его постоянную тайную муку:
— Кто был твоим первым мужчиной?
Дэгни отстранилась, пытаясь вырваться из его рук, но он удержал ее.
— Нет, Хэнк, — строго произнесла она. Напряженное движение его губ сформировало улыбку.
— Я знаю, что ты никогда не ответишь на этот вопрос, но не перестану спрашивать, потому что никогда с этим не смирюсь.
— Спроси себя почему.
Реардэн медленно, проводя рукой по ее груди и вниз, до колен, словно подчеркивая свое право собственности и в то же время ненавидя его, ответил:
— Потому что… то, что ты позволяешь мне… Я не думал, что ты даже для меня… Но узнать, что ты позволяла это другому мужчине, хотела его…
— Ты понимаешь, что говоришь? Либо ты никогда не верил, что я хочу тебя, либо мне нельзя хотеть тебя, как я хотела его.
Он сказал севшим голосом:
—Да.
Дэгни резко вырвалась из его объятий и встала. Она смотрела на Реардэна сверху вниз, слегка улыбаясь:
— Ты знаешь, в чем твоя единственная настоящая вина? Ты не научился наслаждаться, хотя у тебя к этому величайшие способности. Ты слишком легко отказываешься от собственного удовольствия. Ты готов слишком многое терпеть.
— Он тоже так сказал.
— Кто?
— Франциско Д'Анкония.
Он удивился, что имя потрясло ее и она не сразу отозвалась:
— Он сказал тебе это?
Мы разговаривали совершенно о другом.
Через секунду Дэгни спокойно произнесла:
— Я видела, как вы разговаривали. Кто кого оскорбил на этот раз?
— Мы не ругались. Дэгни, что ты о нем думаешь?
— Думаю, он устроил это намеренно — заваруху, в которую завтра мы будем замешаны.
— Это я знаю. Что ты думаешь о нем как о личности?
— Не знаю. Я должна думать, что он самый порочный человек, которого я знаю.
— Должна? Но ты так не думаешь?
— Нет. Я не могу заставить себя поверить в это.
Реардэн улыбнулся:
— Это и странно. Я знаю, что он лгун, бездельник, повеса, прожигатель жизни, самый порочный, безответственный человек, которого только можно себе представить. И все же, глядя на него, я чувствую, что, если доверил бы кому-то свою жизнь, то только ему.
Дэгни открыла рот от удивления:
— Хэнк, ты хочешь сказать, что он тебе нравится?
— Я хочу сказать, что не знал, как можно любить мужчину, не знал, как я хотел этого, пока не встретил его.
— Боже праведный, Хэнк, ты влюбился в него!
— Думаю, да, — улыбнулся он. — Почему это тебя пугает?
— Потому что… мне кажется, он собирается причинить тебе боль… И чем больше ты его любишь, тем тяжелее тебе будет вынести эту боль… и потребуется много времени, чтобы справиться с ней, если вообще… Я чувствую, что надо предупредить тебя, предостеречь от него, но не могу, потому что ни в чем не уверена, даже не знаю, кто он — величайший или самый низкий человек на земле.
— Я тоже ни в чем не уверен относительно него. Кроме того, что он мне нравится.
— Но подумай о том, что он сделал. Он навредил не Джиму и Бойлу, а мне, тебе, Кену Денеггеру и всем нашим, потому что шайка Джима обернет все это против нас, и тогда произойдет очередная катастрофа, как пожар у Вайета.
— Да… пожар у Вайета. Но знаешь, это меня не очень волнует. Ну и что, если случится еще одно несчастье? Все катится к черту, вопрос лишь в том, что происходит это чуть быстрее или чуть медленнее, и нам остается только поддерживать корабль на плаву, пока мы можем, а затем утонуть вместе с ним.
— И этим он оправдывался? Он вынудил тебя это чувствовать?
— Нет, нет! Он вовсе не оправдывался в разговоре со мной. Странно, что он заставил меня почувствовать.
— И что?
— Надежду.
Дэгни кивнула в беспомощном удивлении, зная, что е ней происходит то же самое.
— Не знаю почему, — продолжал Реардэн, — но я смотрю на людей, и мне кажется, что все они состоят из боли. Он — нет. Ты — нет. Ужасную безнадежность, которая нас окружает повсюду, я перестаю ощущать только в его присутствии. И здесь. Больше нигде.
Дэгни подошла и присела у ног Реардэна, прижавшись лицом к его коленям:
— Хэнк, у нас еще так много всего впереди… и так много прямо сейчас…
Он посмотрел на линии ее тела, наклонился к ней и тихо сказал
— Дэгни… то, что сказал тебе тем утром в доме Эллиса Вайета… Мне кажется, я лгал самому себе.
— Я знаю.
* * *Сквозь моросящий дождь на календаре над крышами виднелась дата: третье сентября, а часы на соседней башне показывали 10.40. Реардэн возвращался в отель «Вэйн-Фолкленд». Радио в такси резко плевалось голосом, панически сообщавшим о крахе «Д'Анкония коппер».
Реардэн устало откинулся на сиденье: бедствие взволновало его не больше давным-давно устаревшей хроники происшествий. Он не чувствовал ничего, кроме неприятного ощущения неуместности своего вечернего костюма ранним утром. У него не было желания возвращаться из мира, который он оставил, в мир, который моросил дождем за окошком такси.
Он повернул ключ в двери своего номера, надеясь как можно скорее сесть за рабочий стол и не видеть ничего вокруг.
Его поразило все: стол, накрытый к завтраку, открытая дверь в спальню, кровать, которой явно пользовались, и голос Лилиан, произнесший:
— Доброе утро, Генри.
Она сидела в кресле, в том же костюме, что и вчера, но без жакета и шляпы; ее белая блузка выглядела чопорно свежей. На столе стояли остатки завтрака. Лилиан с видом терпеливого ожидания курила сигарету.
Реардэн застыл на месте, Лилиан положила ногу на ногу, устроилась в кресле поудобнее и спросила:
— Ты ничего не хочешь мне сказать, Генри?
Реардэн стоял как на официальной церемонии, где эмоции неуместны: — Говори ты.
— Ты не собираешься оправдаться?
— Нет.
— Не хочешь попросить у меня прощения?
— Я не вижу причин, по которым ты могла бы меня простить. Мне нечего добавить. Ты знаешь правду. Решай сама.
Она усмехнулась, откидываясь на спинку кресла.
— Ты не ожидал, что рано или поздно я тебя поймаю? Ты не находил странным, что такой мужчина, как ты, больше года живет как монах? Что у меня могут возникнуть подозрения? Забавно, что, несмотря на твой ум, которым все восхищаются, ты так легко попался. — Она обвела рукой комнату, обеденный стол. — Я была уверена, что ты не вернешься сюда этой ночью. И потом, несложно и недорого выяснить, что за год ты не провел здесь ни одной ночи. — Реардэн молчал. — Человек из нержавеющей стали! — Лилиан засмеялась. — Человек дела и чести, который намного благороднее всех остальных! Танцовщица варьете или, может, маникюрша салона красоты, куда вход открыт исключительно для миллионеров? — Реардэн молчал. — Кто она, Генри?
— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос.
— Я хочу знать.
— Ты ничего не узнаешь.
— Генри, тебе не кажется, что, принимая во внимание произошедшее, просто смешно разыгрывать джентльмена, защищающего честь девушки? И джентльмена вообще. Кто она?
— Я же сказал, что не собираюсь отвечать на этот вопрос.
Лилиан пожала плечами.
— Это не имеет значения. Существует стандартный тип женщин, предназначенных для этой цели. Я всегда знала, что под личиной аскета скрывается грубый, чувственный плебей, которому не нужно от женщины ничего, кроме удовлетворения животных инстинктов, и я горжусь тем, что не давала тебе этого. Я знала, что твое хваленое чувство чести когда-нибудь треснет по всем швам и тебя потянет к дешевой женщине, как любого неверного мужа. — Она усмехнулась: — Твоя обожательница Дэгни Таггарт пришла в ярость от намека, что ее герой не так чист, как его безупречный нержавеющий сплав. Она наивно предполагает, что я могу считать ее женщиной, которую мужчина может выбрать для того, что, как известно, не требует ума. Я знала твою истинную натуру и склонности. — Реардэн молчал. — Знаешь, что я о тебе думаю?
— Ты имеешь право проклинать меня, как только захочешь.
Лилиан засмеялась:
— Великий человек, который так презирал — в бизнесе — слабовольных, отброшенных на обочину, потому что они не могли сравниться с ним силой воли и непоколебимой целеустремленностью, что ты сейчас чувствуешь?
— Оставь в покое мои чувства. Ты вправе решать. Я выполню любое твое требование, кроме одного: не проси меня отказаться от этого.
— О, я и не собираюсь просить тебя об этом. Я не жду от тебя перемены характера. Это твое истинное лицо — под напускным величием индустриального короля, который только благодаря своей гениальности поднялся из забоя шахты до полоскательниц для рук после десерта и черного смокинга! Он тебе идет, черный смокинг, в котором ты возвращаешься домой в одиннадцать утра! Ты так и не выкарабкался из рудников, там тебе и место — тебе и всем твоим самодельным королям кассового аппарата — в ночных забегаловках, набитых коммивояжерами и дешевыми танцовщицами.