Атлант расправил плечи. Книга 2 - Айн Рэнд

Победные нотки в голосе Франциско слились со странным звуком — Реардэн разразился смехом.

Реардэн не знал, как долго длился этот момент, не понимал своих ощущений. Это было похоже на удар, отбросивший его на иной уровень сознания, и еще один удар, вернувший обратно. Он словно очнулся от наркотического сна, ощутил безмерную степень свободы, которой никогда не достичь в действительности. Это похоже на факел Вайета, думал он, именно этого он втайне опасался.

Он вдруг осознал, что пятится от Франциско, который пристально наблюдал за ним.

— Не существует скверных мыслей, мистер Реардэн, — мягко произнес Франциско, — злом является только отказ мыслить.

— Нет, — сказал Реардэн; это был почти шепот, он заставлял себя говорить тихо, боясь закричать. — Нет… если это ключ к тому, чтобы понять вас, не ждите от меня поддержки… Вы не нашли в себе сил бороться с ними… Вы выбрали самый легкий и самый порочный путь… сознательное уничтожение… разрушение того, что создали ваши предки… Вы не смогли удержать…

— Вы не прочтете этого в завтрашних газетах. Там не будет никаких доказательств преднамеренного уничтожения. Все случилось при вполне объяснимых и заслуживающих оправдания обстоятельствах — обыкновенная некомпетентность. В наше время некомпетентность не наказывается, правда? Парни в Буэнос-Айресе и Вашингтоне, возможно, захотят всучить мне субсидию — в утешение и в качестве вознаграждения. Большая часть «Д'Анкония коппер» уцелеет, хотя не меньшая часть пойдет к чертям. Никто не скажет, что я сделал это преднамеренно. Вы же можете думать что хотите.

— Я думаю, что из всех присутствующих самое тяжкое бремя вины лежит на вас. — Реардэн говорил медленно и устало; исчезло даже ощущение пустоты, оставленной утратой большой надежды. — Вы много хуже, чем я предполагал.

Франциско посмотрел на него со странно безмятежной полуулыбкой и ничего не сказал.

В наступившей тишине послышались голоса двоих мужчин, стоящих в нескольких шагах, и они повернулись взглянуть на говоривших.

Приземистый пожилой мужчина был, очевидно, бизнесменом добросовестного и неимпозантного типа. Его смокинг был хорошо сшит, но такой покрой вышел из моды лет двадцать назад, на швах можно было различить слабый зеленоватый оттенок; у него не часто выдавался случай надеть этот костюм. Запонки были нарочито массивными, но это была трогательная нарочитость фамильной реликвии, замысловатое изделие старинного мастера, которое, видимо, перешло к нему через четыре поколения, как и его бизнес. На лице мужчины застыло выражение, которое в эти дни было признаком честности: выражение смущения. Он смотрел на своего собеседника, стараясь — изо всех сил, беспомощно, безнадежно — понять его.

Его собеседник был моложе и ниже ростом, бесформенно полный, с выдающейся вперед грудной клеткой и тонкими усиками.

— Ну, не знаю, — снисходительно, со скучающим видом говорил он. — Все как один кричат о росте эксплуатационных расходов. И скулят все те, кому не дают наживаться так, как им хотелось бы. Не знаю. Нужно хорошенько подумать, а там мы решим, позволить ли вам вообще извлекать хоть какую-то прибыль.

Реардэн взглянул на Франциско и увидел то, что было выше его понимания, он увидел, что может сделать с человеческим лицом беззаветная преданность единственной цели: Реардэн никогда не видел большей безжалостности. Он считал себя достаточно жестким, но знал, что ему далеко до этой неумолимости, глухой к любым чувствам, кроме справедливости. Каким бы он ни был, рассуждал Реардэн, человек, который способен на такие чувства, — титан.

Это длилось лишь мгновение. Франциско повернулся к Реардэну и очень спокойно произнес:

— Я передумал, мистер Реардэн. Я очень рад, что вы пришли на эту свадьбу. Я хочу, чтобы вы это видели. — Затем он неожиданно громко, веселым, естественным тоном совершенно безответственного человека сказал: — Неужели вы не предоставите мне кредит, мистер Реардэн? Это ставит меня в ужасное положение. Я должен достать деньги, добыть их сегодня…Я обязан достать их к утру, прежде чем откроется биржа в противном случае…

Ему незачем было продолжать — невысокий мужчина с усиками уже сжимал его руку.

Реардэн никогда бы не поверил, что человеческое тело может так быстро менять габариты, но он увидел, как мужчина вдруг сжался и похудел, словно из его округлостей выкачали воздух, надменный властелин превратился в жалкий мешок, который не мог представлять никакой угрозы.

— Что-то… случилось, сеньор Д'Анкония? Я имею в виду… биржу?

Франциско судорожно прижал палец к губам. — Тише, — испуганно прошептал он, — ради Бога тише! Тот затрясся:

— Что-то… не в порядке?

— Вы случайно не являетесь акционером «Д'Анкония коппер»? — Мужчина закивал, не в состоянии говорить. — Боже мой! Послушайте, я скажу вам, если вы дадите слово чести, что никому не расскажете. Ведь вы не хотите посеять панику?

— Слово чести… — задыхаясь, произнес мужчина.

— Тогда немедленно свяжитесь со своим брокером и распорядитесь продать мои акции, потому что дела «Д'Анкония коппер» очень плохи. Я пытаюсь раздобыть денег, но, если это мне не удастся, завтра утром можете считать себя счастливчиком, если получите десять центов с доллара. О черт! Забыл, что вы не можете связаться с брокером до открытия биржи. Это очень плохо, но…

Мужчина понесся через весь зал, расталкивая людей, словно пущенная в толпу торпеда.

— Смотрите, — = сурово произнес Франциско, оборачиваясь к Реардэну.

Мужчина затерялся в толпе, они не видели его, не знали, кому он продавал свою тайну и хватило ли у него хитрости, сделать ее предметом торга с влиятельными особами, но проход, где он пробежал, расширялся, и по всей комнате неожиданно пробежали зарубки, расщепляющие толпу. Сначала образовалось несколько первых трещин, а затем ускоряющееся разветвление распространилось, как полоски пустоты по готовой обвалиться стене, — трещины, прорезанные не чьей-то рукой, а безличным дыханием ужаса.

Раздавались отрывистые выкрики, повышающиеся истерические интонации, бессмысленно повторяемые вопросы, неестественное перешептывание, женский визг, несколько принужденных смешков — кто-то еще пытался притворяться, что ничего не происходит.

Иногда толпа внезапно замирала, словно в параличе; возникала неожиданная тишина, будто вдруг выключался двигатель; затем движение возобновлялось — неистовое, судорожное, бесцельное, неуправляемое, так падают с горы камни, толкаемые слепой волей земного притяжения и каждого выступа скалы, который они задевают на пути. Люди бежали к телефонам, друг к другу, кричали и толкались. Эти люди, самые могущественные в стране, бесконтрольно держащие власть, власть над хлебом насущным и над каждым моментом жизни человека на земле, — эти люди стали щебенкой, с грохотом несомой ветром паники, щебенкой, оставшейся на месте подрубленного у самого фундамента строения.

Джеймс Таггарт, непристойно выставив на всеобщее обозрение свои истинные чувства, подскочил к Франциско с криком:

— Это правда?!

— В чем дело, Джеймс? — улыбаясь, спросил Франциско. — Что случилось? Почему ты так расстроен? Деньги — источник всех бед и корень зла, а я устал быть злом.

Таггарт бросился к выходу, по пути пронзительно крича что-то Орену Бойлу. Бойл кивнул и так и остался покачивать головой с покорностью нерасторопного слуги, а затем стрелой помчался в другом направлении. Шеррил, с развевающейся свадебной фатой, хрустальным облаком реявшей в воздухе, догнала Таггарта возле двери:

— Джим, что случилось? Он оттолкнул ее и выбежал.

Лишь три человека стояли не шелохнувшись как три столпа, расположенных в разных концах зала, и линии их взглядов пересекали поле крушения: Дэгни смотрела на Франциско, Франциско и Реардэн смотрели друг на друга.

Глава 3. Откровенный шантаж

— Сколько времени?

Почти не осталось, подумал Реардэн, но ответил:

— Не знаю. Двенадцати еще нет. — И вспомнив, что у него на руке часы, добавил: — Двадцать минут двенадцатого.

— Я поеду домой поездом, — сказала Лилиан. Реардэн услышал ее слова, но им пришлось дождаться своей очереди, чтобы по переполненным проходам дойти до его сознания. Он стоял и невидящим взглядом смотрел на гостиную своего номера; несколько минут назад он поднялся сюда на лифте, уйдя с приема. Через минуту Реардэн машинально произнес:

— В такой час?

— Еще рано, поездов много.

— Ты можешь остаться.

— Нет, думаю, мне лучше поехать домой. — Реардэн не спорил. — А ты, Генри? Ты не собираешься сегодня домой?

— Нет. — И добавил: — На завтра у меня здесь назначена деловая встреча.

— Как хочешь.

Она сбросила с плеч пелерину, повесила ее на руку и направилась было к двери в спальню, но остановилась.