Переплётчик - Эрик Делайе

Поручить кому-то стороннему искать переплётчика? Нет, такого Дорнье себе позволить не мог. Он решительно встал и прошёлся по комнате. Как ни странно, боль была вполне терпима. За несколько дней неподвижности и прохладных компрессов нога пришла во вполне приличное состояние. Он мог спокойно шагать и не морщиться от неприятных ощущений. Правда, не очень долго. Но взять экипаж и отправиться на поиски специалиста — почему бы и нет?

Ранним утром следующего дня Дорнье выехал из дворца в город. Первым делом он направился к цеховому старшине Жерому Вилье. Тот, выслушав посланца, сказал, что из цеховых никто не возьмётся за подобную работу, если не будет указано, кому принадлежит кожа, где она взята, своей ли смертью умер её обладатель. Дорнье понял, что здесь искать нечего. Зато из Вилье в процессе длинного, полуторачасового разговора он вытянул ряд весьма полезных имён.

В соответствии со списком, отчасти полученным от Вилье, отчасти составленным исходя из собственных знаний, Дорнье посетил за первый день шестерых переплётчиков, за второй — ещё восьмерых, за третий — ещё семерых. И все отказывались работать с человеческой кожей, не зная источника поставок столь щекотливого материала. Дорнье уже отчаялся найти подходящего человека, когда один из посещённых, пожилой переплётчик Даньон, посоветовал обратиться к молодому де Грези. Даньон сказал: «Этот парень — талантище, каких мало, а заказчиков у него не всегда хватает, потому что молодости не очень-то доверяют. Я иногда по старой дружбе с его отцом подкидываю ему клиентов, которых сам не успеваю обслужить; он, думаю, за любую работу возьмётся, лишь бы хоть какая-то была».

Через пятнадцать минут Дорнье был уже у дома молодого де Грези. Перед тем как выйти из экипажа, он одёрнул свою серую куртку, поправил серые штаны — и направился к дому переплётчика. Серый цвет Дорнье предпочитал по объективной причине: в городе на нём не было видно грязи. Во дворце он носил более вычурную одежду, категорически не идущую к его приземистой квадратной фигуре.

Глава 3

БЕСЁНОК

Анна-Франсуаза росла настоящим бесёнком. Первый раз она сбежала из дворца в возрасте пяти лет, и все няньки сбились с ног, пытаясь поймать непоседливую девчонку. Как оказалось, она умудрилась прицепиться к подножке покидавшей территорию дворца кареты — и таким образом оказалась за оградой. Через полчаса пошёл проливной дождь, ей стало страшно и неуютно, она пролезла через широко расставленные прутья ограды и вернулась назад, кашляя и чихая. Герцог рвал и метал: за пять минувших лет он так и не женился, так и не произвёл законного наследника-мальчишку, и Анна-Франсуаза оставалась его единственной наследницей и надеждой. Впрочем, девочка была крепкой и здоровой, поэтому серьёзных забот у Жарне не было.

Жарне, к слову, женился на одной из служанок. По сословному признаку ему следовало взять в жёны хотя бы купеческую дочку, но сердцу не прикажешь. Он по уши влюбился в юную и совершенно нищую особу по имени Марианна, пристроил её к герцогской челяди, научил манерам — и женился. Марианна была кроткой с виду, но на деле — себе на уме. Жарне она в какой-то мере любила, но не гнушалась интрижками на стороне. Впрочем, родившийся у них на второй год сын явно был докторских кровей — характерный нос и лоб явственно различались даже на пухлом младенческом личике.

Анна-Франсуаза была рыжей. Ярко-рыжей, точно солнце, и вся в веснушках. «Ах, какая красавица!» — восклицали дамы (с раннего возраста герцог — пусть и нечасто — брал дочь на балы, где за ней присматривала компаньонка), а мужчины прикидывали, сможет ли их отпрыск лет эдак через десять посвататься к красивой, богатой и знатной девице. Герцог это прекрасно понимал — и гордился.

Он вовсе не вёл жизнь сексуального аскета. Более того, за минувшие пять лет де Жюсси наплодил как минимум четверых внебрачных детей, которых не собирался признавать. Но жениться он не торопился по двум более или менее объективным причинам. Во-первых, иногда он доставал с полки книгу в переплёте из человеческой кожи, проводил по её поверхности пальцами и думал о том, что вот она, его жена, его женщина, которую он не слишком-то любил при жизни, но теперь, после смерти, осознал, как ему без неё нехорошо. Он не страдал, просто ему не на ком было выместить раздражение, некем было владеть в полной мере, не на кого было опереться и, как ни странно, некому было довериться. Жена знала о де Жюсси вещи, которых не знал никто.

Стихи, составлявшие сборник, и в самом деле были написаны герцогской рукой. Этим он и покорил её когда-то — своей открытой, честной пошлостью, нестеснением похабщины, демонстративным отсутствием манер. Сонеты, посвящённые Альфонсе, насквозь были пронизаны плотской любовью, желанием коитуса, — и они возбуждали её. Герцог знал, что Альфонсе они нравились, и решил сделать ей столь своеобразный подарок. Правда, переплетать книгу он планировал в обычную телячью кожу.

Портрет, использованный для переплёта, был выполнен, когда Альфонсе было шестнадцать, для демонстрации её красоты жениху. Она сильно болела тогда, и художник максимально постарался сгладить недостатки её внешности, — и нарисовал такой портрет, в котором опознать Альфонсу было невозможно никоим образом. Жениху-герцогу в итоге отправили другой, более поздний портрет, строже и искуснее выполненный. Герцог влюбился — насколько он вообще мог влюбиться. Любовь эта проистекала не из высоких материй и сердечного трепета, а из совсем других черт герцогского характера. Во-первых, герцогу нравились деньги, приходившие в семью вместе с невестой. Во-вторых, его возбуждала её аккуратная покорность и способность к послушанию — независимо от сексуальных причуд мужа. Она убеждала себя, что ей нравятся его животные порывы и сложные позы, выисканные в завезённых с Востока иллюстрированных книгах. Герцога же всё устраивало: отсутствие чопорности (по крайней мере, наедине), готовность девушки к познанию нового и совершенствованию в нём.

Рыжий и конопатый плод совместного труда герцога и герцогини де Жюсси полюбился всем в замке — от кухарок и садовников до хитроумного и не способного, казалось бы, на какие-либо человеческие, лишённые расчёта чувства господина Дорнье. Анна-Франсуаза позволяла себе ездить на шее управляющего в прямом и переносном смысле. Его широкие плечи были удобнейшим насестом для маленькой наездницы, и нередко случалось, что Дорнье вместо решения насущных проблем рассекал просторы дворца с гиканьем и ржанием, неумело, но старательно изображая боевого коня.

Девчушка интересовалась всем на свете. Несмотря на категорический запрет герцога, она постоянно прибегала в комнату то к Жарне, то к Шако, а потом, используя вытянутые из них познания, химичила у себя в покоях. Как-то раз, уже в шестилетнем возрасте, она развела на траве в парке костёр, на котором, использовав украденный на кухне котелок, сварила какой-то дикий настой из собранных в округе трав — и додумалась проверить его действие на себе. Если бы не Шако с его лечебными смесями (и в особенности быстродействующими рвотными средствами), герцог лишился бы дочери. Впрочем, наряду с похвалой Шако удостоился порки, потому как само происшествие явно произошло под его непосредственным влиянием.

Сын лекаря Жарне был на три года младше Анны-Франсуазы, но других товарищей по играм на тот момент во дворце не было. У слуг иногда рождались дети, но все были либо значительно старше, либо младше на пять-шесть лет, что не позволяло толком с ними играть. Три года разницы ощущались не столь сильно, и когда маленькому Жану стукнуло четыре, а Анне-Франсуазе — семь, они уже активно играли вместе, причём Анна использовала свои обширные (в сравнении с его) познания окружающего мира для демонстрации превосходства — и получала от этого массу удовольствия.

Всеобщая любовь имела немало отрицательных сторон. В частности, девочка росла крайне избалованной. Она всегда делала что хотела, не встречая ни малейшего сопротивления. По натуре она пошла скорее в отца, чем в мать, и потому в ней присутствовала некая неосознанная жестокость, которая впоследствии могла превратиться в истинный деспотизм. Кроме того, избалованность не могла обходиться без конфликтных ситуаций и порой вызывала крайне неприятные чувства у приближённых к герцогской дочери. Например, Анна-Франсуаза обожала огонь, отдавалась пиромании со всей страстью и несколько раз поджигала как хозяйственные постройки, так и живых людей. В число её постоянных развлечений входило следующее: тихонечко подкрасться к кому-нибудь из челяди с подожжённой заранее соломинкой и запалить, например, нижнюю юбку (если жертва — женщина) или куртку (у мужчин). Упрёки и разъяснения, что это может привести к трагическим последствиям, не помогали. Впрочем, слава богу, обходилось без жертв, лишь однажды конюх опалил себе руку в процессе тушения пылающих штанов.