90х60х90 - Кирилл Берендеев

Она действительно внешне совершенно нелюбопытна. На первый взгляд. Другой вопрос: она просто не интересуется тем, что происходит за закрытыми дверями или знает, но не считает нужным вмешиваться?

На этот вопрос ответа у него не было. Его секретарша, не была женщиной разговорчивой, скорее, замкнутой, не без причин; но об этих причинах он узнал позже. И не от нее. От самой секретарши Павел практически ничего личного не выведал, они обсуждали только то, что полагалось обсуждать по работе, всякий раз, когда он пытался тем или иным образом разузнать, что за человек дан ему Караевым, наталкивался на стену. И пробить ее он не мог.

Еще и потому, что она была у Павла первой женщиной - с той поры, когда он впервые устроился на должность в "Анатолии".

Поэтому перед ней Павел был в проигрыше по определению. Она знала его, наверняка, Караев обсуждал с ней своего племянника, перед тем как устроить ее на теперешнюю должность, кроме того, он сам не стеснялся повествовать перед ней о чем-то личном, после того, как познал ее. Ему казалось это естественным. Возможно, ей тоже, раз она слушала эти монологи и кивала и задавала вопросы в нужных местах. И получала постепенно его, с каждым разом, все больше и полнее.

Возможно, размышлял он, это составляло часть ее обязанностей, ту, что была задекларирована меж ней и Караевым.

В любом случае, достоверно об этом он уже никогда не узнает. Мог только строить предположения, выдвигать гипотез и пытаться, в который раз неудачно, проверять их на своей нелюбопытной секретарше. Проверять почти безо всякой надежды на то, чтобы пробить ее стену.

Кажется, это единственное, что ныне он хотел получить от нее. Как компенсацию. Как возможность хоть в чем-то сравняться с ней. Исправить ошибку, наверняка, это была ошибка, то, что он позволил ей удовлетворить свои - мальчишеские, в общем-то, - на нее притязания.

Этот переход - с делового на интимный - был стремителен, Павел и предполагать не мог, что нечто подобное может случиться вот так: просто и с прямолинейной откровенностью, шокировавшей его и оттого враз обезволившей.

Она заметила, как он разглядывает ее фигуру, с каким интересом и вниманием приглядывается к ней, Павел тогда приглядывался ко всем представительницам прекрасного пола, возраст такой, обращать же внимание на недостатки ему еще было неинтересно, это придет позже. Заметила и, подойдя поближе, спросила спокойно: "хочешь?". Не поняв, он кивнул, не минуты не теряя, молча, она принялась раздеваться.

Странным было даже ее раздевание. Она сняла пиджак, выпустила рубашку из юбки, освободила неприметную свою грудь от поддерживающего бюстгальтера, - Павлу много позже пришло сравнение с ушами спаниеля, в тот момент он лишь безвольно наблюдал за ее действиями, чувствуя, как беспокойно колотится в груди сердце и медленно восстает пробуждаемая плоть. И в последнюю очередь, резко задрав юбку, отчего он вздрогнул, сняла трусики, повесив их на спинку соседнего кресла.

Она вынуждена была сама положить его руки на свои бедра, Павел не смел. И затем уже села ему на колени, прижала голову к груди. Он почувствовал запах пота, смешанный с каким-то дешевым парфюмом, день был жарким, и этот запах разом завладел им. Он жадно вдыхал его, тыкаясь лицом в подрагивающие груди, неловко пытаясь поцеловать их, ощущал языком выступающие на ее коже капли пота, слышал свистящее дыхание и чувствовал его на лице, - в те мгновения, когда поднимал голову, пытаясь встретиться с ней глазами, каждый раз неудачно.

Спустя минуту все кончилось. Резко и неожиданно. Она поднялась, встала пред ним, Павел едва разжал руки, чтоб выпустить ее, а затем неожиданно ткнулся лицом в юбку, снова сминая в поперечные складки, коснулся губами лона и замер так.

Она спросила: "еще?", он несколько раз кивнул, его ответ она почувствовала телом. Она едва сдержалась, чтоб не вскрикнуть, и, сдержавшись, снова приникла к нему....

Это уже позже выяснилось, много позже, когда он стал вновь способен на логическое мышление и свободные выводы, что у нее родители на пенсии и двое детей от первого брака. И что Караев сам выплачивал ей что-то вроде дополнительного заработка, в три раза превышающий тот, что она получала в кассе, в соответствии с заранее оговоренными соглашениями. Что конкретно, какие пункты входили в соглашение, он не стал выяснять, не решился, оставив себе лишь догадки да несмелые предположения. Сейчас это играло против него, но тогда было спасением.

Его восторженное удивление сменилось разочарованием, а затем уступило место холодному расчету: раз платят, так пускай не зазря. А потом он познакомился с Симой, и договор Караева просто вышел на долгое время из головы.

В дальнейшем они просто работали вместе, по-прежнему называя друг друга на "вы", при этом она звала его по имени-отчеству, он же ограничивался упоминанием лишь ее имени; просто общались, без воспоминаний о прошлом, как два человека, получающих за свое общение заработную плату и не желающих ничего в этом менять.

Нелюбопытная секретарша сопровождала его и в поездках в Спасопрокопьевск, куда посылал его Караев "по делам фирмы". Первоначально в качестве ведущего на переговоры с Османовым, а затем, когда Павел достаточно освоился и перестал играть малопочетную роль "племянника своего дяди" и незаменимого, как и прежде, помощника. Караев по известным причинам, никому, кроме племянника, доверить присутствие на них не мог, и, возможно, тревожась, сам звонил ему по два-три раза в день, особенно под вечер, узнавая, что и как. Павлу всякий раз хотелось спросить у своего дяди, помнит ли он, что в этом городке по-прежнему живут его родители, в нескольких минутах езды от представительства банка "Анатолия", в доме, выходящем окнами в тихий сквер. Но всякий раз разговор заходил о чем-то другом, более важном, вопрос этот так ни разу не сорвался с его уст. Может, и к лучшему.

Спрашивал только Османов, первым же делом; едва успев пожать руку Павлу, он немедленно осведомлялся о здоровье его отца и матери, все ли благополучно и не нужно ли что. Павел так и не узнал, насколько искренне были эти вопросы, чего больше в них было, почтительного любопытства или некоего расчета, пользуясь плодами которого, можно иметь более серьезную базу для своих притязаний.

Османов так и не выдал этот секрет. Как и многие другие секреты, за которыми, по большей части приезжал Павел. Сейчас его уже нет на этом свете, вспоминать об этом, в сущности, незачем, разве, как память о потере хорошего и внимательного собеседника, по-восточному учтивого и не лезущего за словом в карман.

А деньги Османова, вернее, группировки, возглавляемой им, и его соратниками по тейпу, с которых и началось делопроизводство Караева, по большому счету, не при чем. Были люди, и нет людей. Кого-то пожрала война, кто-то исчез во время большого передела власти, оставив после себя мраморный или гранитный памятник на кладбище, кто-то укрылся за границей и замел за собою следы.... Люди уходят, их место занимают другие, неизвестные, к которым надо либо привыкать либо избегать. Караев предпочел последнее, Павлу осталось подчиниться.