Дон Иван - Алан Черчесов

Дорога до Марракеша, откуда вылетал вечером чартер в Севилью, заняла полтора часа. Я как раз поспел к регистрации. Горемыка-водитель едва не плакал, прощаясь со мной в зале вылета, и казнил себя из-за того, что труп оказался проворней него. Я попытался дать денег, но Саид так ошпарил меня своим взглядом, что я отступил.

Виски у меня при досмотре изъяли. В самолете я пробавлялся тем, что отбивался от бороды крутившегося рядом в кресле хасида, поглядывал в чернеющее окно, примеряя в нем на себя почти что чужое лицо, и листал картинки в журнале для пассажиров. Там-то я на него и наткнулся.

СУЛАВЕСИ! Запомните это название! Вам оно тоже когда-нибудь пригодится. На вашу удачу, журнал прихватил я с собой. Дальше – цитата:

“В индонезийском архипелаге есть островок Сулавеси, где живет племя торуша. От других обитателей нашей планеты жители острова отличаются тем, что не ведают слова «смерть». Отошедших в мир иной считают они не покойниками, а всего-то больными людьми. Когда кто-то на Сулавеси готов отдать Богу душу, к нему в дом приходит шаман, чтобы через бамбуковую трубочку втянуть в себя последнее дыхание умирающего. Затем шаман объявляет, что человек заболел. Никто не горюет и не плачет по «занедужившему». Напротив, слова шамана несказанно радуют всех торуша, поскольку приход «болезни» означает, что вскоре затеется пир, знаменующий проводы «заболевшего» в страну Пуа (по-нашему – в рай).

Это самый главный праздник для племени; свадьба или рождение ребенка не идут с ним ни в какое сравнение.

Понять и принять сразу такое постороннему наблюдателю трудно. Надо знать, как, по мнению торуша, устроен сам мир. Оказывается, все годы, проведенные на земле, являются лишь подготовкой к переселению в прекрасную страну Пуа, где только и начинается настоящая жизнь.

Праздник, однако, могут отложить на месяц, а то и на годы и десятилетия, ведь к нему нужно подобающим образом подготовиться. Сначала местный мастер резьбы по дереву долго трудится над изготовлением «волшебной фигурки» – магического изображения усопшего. Оно помещается в расположенном на холме некрополе, где стоят фигуры всех предков торуша. Статуэтка позволяет «больному» продолжать общаться с соплеменниками и делает его надолго, пока дерево не рассыплется в прах, частью окружающей среды.

Волшебные фигурки изготавливаются для всех умерших, кроме младенцев. Для последних процедура похорон несколько иная. Их помещают в дупла, вырезанные в стволах деревьев: раз ребенок не смог «прорасти» в человеческом обличье, пусть сделает это, превратившись в пышную зелень джунглей.

Все время, пока «больной» лежит дома в выдолбленном из колоды открытом гробу, семья копит средства на организацию праздника, который является мероприятием не из дешевых. Поэтому бедным торуша порою приходится ждать годами торжественных проводов, богатым же удается управиться в месяцы. Подготовка к событию – дело сложное. Прежде всего надо построить для приглашенных на праздник гостей деревню-времянку, где они будут жить многие дни и даже, возможно, недели (свой главный праздник торуша отмечают не только душевно и весело, но и покуда хватает им сил). На Сулавеси много брошенных старых временных деревень: после похорон в них никто не живет, а для всех последующих обрядов расставания строят новые деревушки, поскольку использовать для подобных целей чужие считается недостойным.

Пока идет строительство, «больной» дожидается своего часа в доме. Родственники заботливо его кормят, запихивая в рот вареный рис и заливая пищу молоком или пальмовым вином. Потом суют покойнику в уста дымящуюся трубку – торуша любят покурить после еды. «Больного» навещают друзья и подруги, чтоб рассказать ему обо всех новостях. Дурной запах визитеров не смущает: знахари племени утверждают, что он лишь укрепляет здоровье.

Но вот наконец приходит время проводов усопшего в страну Пуа. Красочное шествие наряженных в замысловатые костюмы и яркие маски торуша с песнями и танцами движется к входу в шахту, где глубоко под землей и расположен местный рай. Перемещение туда требует многочисленного кровопролития: родные приносят в жертву быков. Чем больше заклано скота, тем скорее «больной» доберется до рая.

Спуск в шахту крутой и осуществляется по шатким бамбуковым лестницам, что не пугает юношей племени, которые, взвалив гроб-колоду на плечи, с удовольствием проверяют на публике свою отвагу и ловкость. Не обходится и без того, чтобы кто-нибудь сорвался в бездонную пропасть. Только на Сулавеси такой удел несчастьем совсем не считается. Наоборот, такому человеку завидуют, ибо рай взял к себе его раньше, чем он «заболел». Достигнув последней площадки, где кончаются лестницы, похоронная команда с радостными воплями сбрасывает ношу вниз.

Выполнив свои обязанности по отношению к соплеменнику, торуша отправляются пировать”.

Статья служила прелюдией к рекламе дайвинга(!) на Сулавеси. Дальше читать я не стал. Разложив журнал на коленях, я вперился в снимок торуша-аборигена с пронзенной ноздрей и, отирая ладонью с глаз изморось, затрясся всем телом. Не помогло. Тогда я впился зубами в кулак и заклохтал по-куриному. Сосед мой по креслу беспокойно заерзал и ткнул меня в ухо своей бородой. Лучше бы он промахнулся! Щекотка меня доконала. (Будь я сам “заболевший” торуша, мне б в страну Пуа попасть не светило: я бы от этой кормежки да щупаний дал с острову деру. Что меня радует на Сулавеси, так это идея, будто бы смерть – самое несерьезное дело на свете. Уверен, Анне она бы понравилась. Как и весьма ироничное в нашем контексте приглашение к дайвингу.) Когда этот куст в шляпе сунул мне в ухо укропный пучок, я не сдержался. Я так хохотал, что самолет едва не сорвался в пике. Хасид бурчал и кололся, подметая мне веником шею, чем только усугублял мое щекотливое положение. Стюардесса, впервые столкнувшаяся с приступом помешательства на борту, норовила всучить мне стакан с минералкой, который в итоге сама же и осушила. Как вести себя с эпилептиками, роженицами и террористами, ее научили, а вот чем усмирять несчастье под пыткой щекотки – едва ли. Честное слово, мне было стыдно. Но когда бывает смешно, стыдно бывает смешно, а не стыдно…

Дня через три позвонивший Махмуд сообщил мне, что поиски свернуты. Я усмехнулся, подумав еще, что мне повезло, ведь Махмуд не мог видеть, как я усмехнулся. В благодарность за дружбу я послал ему почтой серебряный нож, упаковав его заодно с башмаками для его честь-имею-чувячного подчиненного. Отдельным письмом я отправил два чека: один – на приобретение нового морозильника, второй – банковский, на предъявителя (то бишь Саида, которому, как объяснил я в письме, не удалось сочинить мне подарка).

Из самого же Марокко вскоре пришел документ с красивой печатью, удостоверяющий смерть моей Анны. Как объяснил адвокат:

– Эта бумага нам позволяет получить разрешение на погребение.

– Я просил бы вас уладить формальности без меня.

– Правила требуют, чтобы вы…

– Правила? – перебил его я. – Разве смерть ее не была нарушением правил?

Адвокат растерялся:

– Извините, сеньор, но, по-моему, вы не совсем понимаете, какое богатство вас ждет.

– Меня обокрали на Анну, а вы говорите “богатство”! Возьмите все деньги и купите хотя бы один из тех дней, когда она была здесь, а не там, откуда прислала мне это богатство.

– Я разделяю вашу печаль. Но взываю к вашему благоразумию. Завещателям свойственно заострять внимание наследников на подробностях погребения.

Я послал его к черту.

Хоронить пришлось пустой гроб, куда я, поразмыслив, уложил ночную рубашку.

Людей собралось человек пятьдесят. Никого я не знал, но по их жадным взглядам понял, что сам я здесь знаменитость. Я отвечал им учтивым поклоном и втихомолку злорадствовал: никто из гостей не был в курсе моей маленькой шалости – гроб изнутри я пометил тайком емким смыслами штампом уплачено. (Если от вас убежал ваш мертвец, лучший способ ему потрафить – заставить его улыбнуться.)

Помимо церковного отпевания, никаких других церемоний намечено не было. На вопрос стряпчего, собираюсь ли я организовать Анне поминки, я ответил категорическим нет:

– Поминать ее с теми, кого вижу впервые? Увольте! Я не танцую стриптиз на поминальном столе.

Прямо с кладбища адвокат доставил меня в контору нотариуса, где тот огласил еще раз последнюю волю почившей. Наличие завещания меня озадачивало: к крючкотворству Анна всегда относилась брезгливо и не раз чертыхалась в адрес юристов, готовых судить тебя только за то, что ты дышишь. Теперь же, когда она не дышала, выяснялось, что супруга моя обратилась к ним загодя – без какой-либо внятной причины. Дата под текстом меня потрясла: подпись заверена днем как раз накануне отъезда в Марокко. Согласитесь, мне было о чем призадуматься.