Горький сладкий плен - Анна Жнец

казался особенно ярким, привлекающим внимание. Этот боевой трофей совершенно не сочетался с изысканным дамским туалетом из мирной жизни.

— Спи. Я скоро вернусь.

Шелестя юбками, Триса подошла к пленнику и затянула его в поцелуй. Позже Э’эрлинг подумал, что так целуются перед долгой разлукой, но в тот момент он просто наслаждался нежностью и страстью своей любовницы.

Волосы Трисы пахли фиалками, а пальцы, когда она коснулась его лица, — костром и дымом. В целом же воздух в палатке был пропитан привычным ароматом шотленского дождя.

— Мне нравится, как ты выглядишь, — шепнул Э’эрлинг, любуясь ее откровенным декольте. — Но столь неожиданные перемены тревожат.

В глубине зеленых глаз ситхлифы распустилась печаль, но губы сложились в улыбке, и голос прозвучал подчеркнуто беззаботно.

— Поговорим вечером. У меня дела.

И она выпорхнула на воздух, не уточнив, какой из будущих вечеров имела в виду.

Ни о чем не подозревая, Э’эрлинг вернулся в постель досматривать утренние сны, и, пока он спал, лагерь окончательно опустел.

* * *

Дождь лил и лил. Мелкий, навязчивый, неприятный. Ветер гнал по небу хмурые тучи, и они сбивались в фигуры, напоминающие штормовую волну, идущую на берег.

Спустя несколько часов, когда растерянный Э’эрлинг бродил между покинутыми палатками, его окликнула целительница ситхлифы. Кажется, ее звали Канаэ Лиэ.

Эльф тут же кинулся к ней, радуясь, что нашелся человек, которому можно задать свои многочисленные вопросы.

Где все? Когда вернутся? О каких делах говорила Триса и не опасны ли они?

Знахарка подняла руку, нетерпеливо оборвав поток слов, хлынувший из чужого рта. То, что она сказала потом, когда собеседник послушно замолчал, отдалось в голове похоронным звоном.

— Госпожа ситхлифа передала, что ты свободен и можешь уходить.

Э’эрлинг моргнул. После — тряхнул головой.

Эхом внутри черепа пронеслось: «Свободен. Можешь уходить».

Что это значит?

Нахмурившись, он поймал запястье знахарки, которая уже собиралась продолжить свой путь.

— Она… прогоняет меня?

Его голос дрогнул. Во рту стало сухо, будто песка насыпали. В висках застучали стальные молоточки.

Можешь уходить. Уходить. Уходить.

Невидимый призрак сунул ледяную ладонь Э’эрлингу в живот и намотал на кулак его кишки.

Он наскучил своей любовнице?

Она получила от него все, что хотела, и теперь выкидывает его как использованную вещь?

Что, демон побери, значит это «можешь уходить»?

Как и прежде лицо Канаэ Лиэ напоминало восковую маску, но под этой маской на сей раз мелькнуло удивление.

— Госпожа ситхлифа больше не удерживает тебя здесь, — сказала она, освобождая свою руку из хватки пленника, теперь уже бывшего. — Вместе со своими товарищами ты можешь вернуться на базу, только держи язык за зубами. Впрочем, думаю, госпожа позаботилась о том, чтобы никакие важные сведения не просочились наружу.

Ее взгляд отчего-то скользнул по его волосам. Э’эрлинг безотчетно коснулся их и заметил, что одна прядь короче других.

Голова пухла от вопросов, но он знал, что у знахарки ответов нет. Они есть только у Трисы, у этой жестокой женщины, которая соблазнила его, а потом бросила и даже не потрудилась сообщить ему об этом лично. О том, что он ей больше не нужен, она передала через постороннего человека.

Он впал в прострацию, ушел в свои мысли настолько глубоко, что не замечал ничего вокруг. Очнулся Э’эрлинг на краю болота, в котором ситхлифа утопила его пояс верности.

Пояс верности. Если бы он не снял его, всего этого бы не случилось, он бы не стоял сейчас под дождем с разбитым сердцем, не зная, как быть дальше. Триса ворвалась в его жизнь сверкающим вихрем и перевернула все вверх дном, внесла в мысли Э’эрлинга смуту, сломала его моральные устои, а затем исчезла, оставив любовника на развалинах привычного мира. Никогда еще Э’эрлинг не чувствовал себя таким убитым и потерянным. Он слишком изменился, чтобы вернуться к прежней жизни. Снова надеть железный пояс, доиться два раза в месяц, ждать свадьбы с какой-нибудь чванливой эльфийкой, которая возьмет ключ от его члена и засунет поглубже в сейф.

Он не мог!

— Ну? Что будем делать? — раздался за спиной голос, и чужая холодная ладонь легла на плечо.

Вздрогнув, Э’эрлинг обернулся.

Позади стояли плечом к плечу оба его боевых товарища. И выглядели они такими же сбитыми с толка, как и он сам, будто неожиданная свобода не обрадовала их, а лишила опоры под ногами.

Глава 31. Триса

Все прошло как по маслу. Цель появилась ровно в то время и в том месте, которые были указаны в письме, что принес ворон Зрячей. Мои люди перехватили карету Мориуса Аларана на проселочной дороге, петляющей меж холмов, в сорока километрах от нашего лагеря. Они вырезали его слуг и охранников, а затем переоделись в униформу убитых.

С помощью дара ситхлифы я взяла хозяина экипажа под свой контроль, и вместе мы отправились в его фамильный замок, где в глубоком укрепленном подземелье хранился один из самых могущественных артефактов Шотлена. Чтобы не вызывать подозрений, я притворилась фавориткой его светлости.

Задание было выполнено. Мы гнали лошадей во весь опор, возвращаясь в лагерь, а окаменевший разум дракона, завернутый в холстину, лежал у меня в седельной сумке. Надо было сниматься с места и уходить. Нас ждали суровые стены Цитадели.

Дождь, наш неизменный спутник, охлаждал пылающее лицо. Кажется, в этом скверном климате я подхватила простуду. Как невовремя! С каждой секундой держаться в седле становилось все сложнее, и, боясь упасть с коня, я судорожно, из последних сил сжимала поводья.

Проклятый Шотлен! Ни разу не болела — и вот тебе. Даже самое крепкое здоровье даст трещину, если с утра до вечера ходить в мокрых сапогах.

От злости хотелось выть.

Я ненавидела чувствовать себя слабой, но сейчас слабость и вовсе грозила перерасти в беспомощность. Меня лихорадило. Зубы отбивали дробь, а голова напоминала орех, зажатый между ладонями невидимого великана: еще немного — и расколется пополам.

Ко всем этим радостям, я еще и вымокла насквозь. Хотелось в тепло и сухость. Хотелось под бок к…

Хватит! Его там нет.

Я стиснула зубы, гоня ненужные мысли прочь. Но они, эти гребаные мысли, не желали уходить, снова и снова крутились в голове, дохлыми рыбешками болтались в вязкой мути моего разума, охваченного лихорадкой.

Я вернусь в лагерь, а его там нет.

Распахну полог своей палатки, а она пуста.

Рухну на подстилку из шкур, а та окажется холодной, как могила.

И мне придется с этим жить.

Зная, что никто не услышит меня в этом шумной ливне, я тихонько зарычала