Штрафбат. Приказано уничтожить - Андрей Орлов

– Понятно, товарищ капитан. – Колыванцев испытывал нерешительность. Хотя какие только глупые приказы не поступают в военное время… Он поколебался и махнул рукой солдатам – мол, выходи строиться.

Зорин вдруг почувствовал, что начинает задыхаться. Резко сдавило грудную клетку, усилилось покалывание под лопаткой – он вспомнил, что ощутил его, едва колонна мотоциклистов возникла на дороге. Шершавый ком обосновался в горле и никак не желал проталкиваться. Разболелась голова, словно с тяжкого похмелья. И вдруг в ней вспыхнула, образовалась необычайная ясность. Картинка из недалекого будущего сама собой возникла перед глазами.

Он видел, как остатки роты строятся в походную шеренгу, как уходят по мосту в восточном направлении – неважно, куда, хоть в баню, хоть на штурм несуществующей высоты. Как разворачиваются пулеметы в люльках – и беглый кинжальный огонь ударяет в спину доверчивым советским солдатам. И он, бывший сержант Зорин, истекающий кровью, не способный что-то предпринять… Подходили, подволакивая ноги, солдаты его роты, переговаривались, подмигивали мотоциклистам. Предложение прогуляться, судя по всему, казалось заманчивым – мост осточертел бойцам хуже горькой редьки. Физиономия Муромцева слегка разгладилась, но в теле чувствовалось напряжение. Подрагивали мускулы под формой. Он был атлетически сложен, имел горделивую офицерскую выправку – видно, пользовался успехом у женщин. И имелось в облике советского офицера нечто… неуловимо арийское.

Зорин скосил глаза – солдаты в двух последних мотоциклах сидели с каменными лицами. Не поймешь, что у них на душе, и понимают ли они вообще, о чем болтают офицеры. Он перевел взгляд на первый мотоцикл, смотрел украдкой, исподлобья. И не укрылось от внимания, как мимолетно переглянулись белобрысый водитель и пулеметчик в люльке – быстрое движение глаз, еле уловимый кивок, и рука пулеметчика, почесывающая небритую щетину, как бы невзначай улеглась на стальную окантовку люльки, откуда до гашетки рукой подать… А будут ли ждать, пока колонна построится и побредет на ту сторону? Нервы не железные, могут и сейчас огонь открыть – штрафники уже здесь, все собрались, только Ахнович там в своем гнезде все еще с пулеметом возится…

Пулеметчик перехватил беглый взгляд Зорина, насторожился. Пальцы постукивали по окантовке, медленно смещаясь к гашетке. «Не успеет, – прикинул Зорин, – затвор еще нужно оттянуть, неуклюжую конструкцию развернуть, мишень какую-нибудь найти…»

– Как дела, приятель? Все нормально? Слушай, ты не из Москвы, случаем? Уж больно физиономия у тебя, того, столичная. – Он бочком приблизился к пулеметчику, подмигнул дружелюбно. Может, все-таки ошибка? У страха и подозрения, как известно, глаза велики. А мы живем в стране, где недоверие возведено в ранг государственной политики, и всякий подозревает всякого…

У пулеметчика свело скулы. Было заметно, как он растерялся. Выдавил кисленькую улыбку, сделал неопределенный жест плечами. Набрался храбрости, глянул Зорину в глаза… И понял, поскольку не был дураком, что оборванному молодому солдату все понятно, где-то они прокололись, и счет идет на мгновения… Страхом заволокло глаза, он покосился на лжекапитана. А тот ничего не замечал, сохранял серьезно-деловой вид и что-то выговаривая Колыванцеву – наблатыкался по-русски, паршивец! – солдаты подтягивались, забрасывали оружие за спину. Ахнович, отклячив костлявую задницу, складывал треногу от трофейного пулемета. Дрожащая рука окаменевшего в люльке ряженого потянулась к рукоятке…

Зорин скинул с плеча трофейный автомат, вбил очередь в пулеметчика:

– Атас, мужики, это немцы! – чтобы доходчивее было. Тот отбросил голову, отяжелевшую на два свинцовых комочка, свесился. И началось!

Соображали кто как умел: кто-то – быстро, кто-то – не очень. Смекалистые выжили, остальным не повезло. Лжекапитан Муромцев отпрыгнул, оскалив зубы, схватился за кобуру. В него и отправил Зорин вторую очередь. Капитан попятился, подкосились ноги, он рухнул на колени, уперся в Зорина мутнеющим взглядом – мол, что за хрен с горы, почему не знаю? Воцарилась суета, орали люди, хлопали выстрелы. Кто-то бросился обратно – ко въезду на мост, самые прыткие ныряли под обрыв, другие хватались за оружие. Белобрысый молодчик на головном мотоцикле безуспешно рвал из-за спины новый, с иголочки, ППШ. Тугая очередь ударила в грудь, отшвырнула на заднее сиденье – мелькнули ноги, он проделал впечатляющий кульбит и треснулся лбом о накат позади мотоцикла. Сидящие в следующем «Урале» хоть поздно, но сориентировались. Забился в припадке пулемет – стрелок вел стволом слева направо и гортанно орал по-немецки! Шквал огня накрыл тех, кто не успел убраться.

Зорин с Мишкой уже нырнули за мешки. Падали с воплями солдаты. Перепуганный Колыванцев, не успевший выхватить пистолет из кобуры, рухнул на бревна, уходя с линии огня, закрыл голову здоровой рукой. Бойчук проявил цирковую прыть. Свинцовый ливень уже почти добрался до него, когда боец проделал олимпийский прыжок, вцепился в ограждение моста, сотворил переворот и, дергая ногами, крича дурным голосом, полетел вниз – то ли на камни, то ли в воду.

И вновь заговорил пулемет, уже на нашей стороне! Ахнович, красный от избытка чувств, матерящийся, как портовый грузчик, стоял на краю бруствера, держал пулемет на весу, кое-как прижав его к бедру, и поливал, не жалея патронов! Целиться он не мог, пулемет швыряло из стороны в сторону, пули летели по замысловатым, нелогичным траекториям. Но солдат совладал с тяжестью – и ливень огня переместился на мост. Ряженые поняли, что проиграли, и теперь спасались, как могли. Мотоциклы неуклюже разворачивались, сидящие в них огрызались нестройным огнем. Испуганный водитель пережал рукоятку газа, не успев завершить разворот, и стальную машину понесло на ограждение. Удар получился что надо! Перила выдержали, но водителя оторвало от сиденья вместе с бронированным щитком, перебросило через голову. Тоскливо воя, он ушел в свой последний полет. Состояние остальных вполне описывалось словом «дезориентация», а в следующее мгновение они уже тряслись, впитывая столь нужный организмам свинец.

Третий мотоциклист все же сумел развернуть свою машину и с ревом уносился прочь. Сидящий в люльке развернул пулемет, долбил рваными очередями, демонстрируя публике белоснежный оскал. Ахнович замолчал. Мишка высунулся из-за мешка, стал строчить из «шмайссера», держа угловатый магазин параллельно земле. Пули яростно долбили по мешкам.

– Убери скворечник! – истошно завопил Алексей, оттаскивая Мишку.

– Отстань, – отмахнулся тот. – Уйдут же, гады!

Зорин вывалился из-за завала и, лежа на спине, принялся высаживать пулю за пулей в удаляющийся мотоцикл. Тот почти уже перелетел мост. Машину швыряло из стороны в сторону, но худо-бедно водитель удерживал ее от переворота. По мосту уже топали сапоги – штрафники, пришедшие в себя, исполняясь праведного гнева, выбегали на позицию. Рухнул на колено «раскулаченный» Кургаш, прицельно стреляя из карабина. Свалился рядом обалдевший Антохин – с колтуном на голове, в распоротой гимнастерке, принялся строчить из ППШ… И снова мотоциклисту не хватило самообладания. Пули просвистели совсем близко, он дернул руль – а мотоцикл уже летел с наката на грунтовку, его подбросило, заднее колесо оторвалось от земли, а переднее развернулось. Мотоцикл перевернулся на бок и на полной скорости вонзился в травянистый обрыв. Вспыхнул бензин, вытекший из бензобака, и в короткий миг и мотоцикл, и люлька, и все ее содержимое превратились в пылающий костер!

Штрафники бежали по настилу. Захлопали выстрелы – судя по радостным крикам, уйти не удалось никому.

Люди возвращались, качаясь от усталости. И начинали понимать трагизм положения: еще парочка таких молодецких побед, и воевать будет некому. Трое погибших лежали на мосту. Чуть дальше, в глиняной мешанине, – мертвый Ахнович, до самого конца не выпустивший пулемет из рук. Карабкался на обрыв, судорожно ругаясь, мокрый с ног до головы Бойчук. Выбрался, стащил гимнастерку, принялся яростно выжимать ее.

– Сухую надень, – посоветовал Зорин, кивнув на мертвого пулеметчика в люльке. Кровь стекала на землю со свисающей головы, обмундирование не пострадало.

– Ну уж хрен, – передернул плечами Бойчук. – Носить после мертвеца – уж увольте. Брезгливый я что-то, Зорин. Уж лучше пневмонию подхвачу и скончаюсь в страшных муках, чем это дерьмо на себя надену.

– Ловко ты с моста сиганул, – завистливо заметил Мошкин, – испугался, наверное, сильно… Я уж думал, ты там в камень влепился или утоп.

– Не тону, – криво усмехнулся Бойчук. – Плаваю, как дерьмо.

– А-а, это ты вроде как комплимент себе сделал? – расхохотался Мошкин.

К смерти товарищей уже привыкли. Души черствели. О том, что эти люди еще недавно были живы, старались забыть.

– Слышь, Зорин, а как ты догадался, что это фрицы? – уважительно поинтересовался Кладбищев. – У них ведь на рожах вроде не написано. И капитан их шпарил по-русски – заслушаешься. Я и оборотов-то таких матерных не знал.