Римские рассказы - Альберто Моравиа

- Можно?

Мы обернулись - я с одной намыленной щекой, Раймондо с поднятой в воздух бритвой; Сантина, с этакой кокетливой улыбочкой поставив одну ножку на порог и подпирая бедром большую корзину, полную мокрого белья, смотрела на нас. Она сказала:

- Простите, я так подумала, что у вас, верно, в эту пору клиентов нет, так, может, думаю, синьор Раймондо согласится помочь мне отнести эту корзину белья на террасу... Ведь сеньор Раймондо такой сильный... Простите, если побеспокоила.

И что ж вы думаете делает Раймондо? Кладет бритву, говорит мне:

- Серафино, вторую щеку ты уж сам побрей, - быстро сбрасывает халат и... шасть на улицу вместе с Сангиной.

Я и опомниться не успел, как они уже исчезли в воротах дома напротив, смеясь и перебрасываясь шуточками.

Тогда я не спеша, поскольку знал, что времени у меня будет вполне достаточно, кончил бриться, умылся, вытерся, а потом приказал Паолино:

- Иди домой, скажи моей сестре Джузеппине, чтобы она сейчас же пришла сюда... Беги бегом.

Вскоре пришла Джузеппина, испуганная, совсем запыхавшись. Когда я увидел ее, бедняжку, такую нескладную, кривобокую, с этим багровым родимым пятном на щеке, без которого бы верно не было нашей парикмахерской, открытой на ее деньги, - мне стало ее так жалко, что я решил было ничего ей не говорить. Но, во-первых, было уже слишком поздно, а во-вторых, я все-таки хотел отомстить Раймондо. И я сказал сестре:

- Ты не пугайся, ничего такого не случилось... Только Раймондо вот пошел в дом напротив, помогать дочке привратника вешать белье на террасе.

Она сказала:

- Бедная я, бедная... Ну, сейчас я ему покажу! - и сразу же пошла через улицу к воротам дома напротив.

Я снял халат, надел пиджак и опустил железную штору. Но прежде чем уйти, я повесил на дверь табличку, которую мы случайно прихватили вместе с умывальниками из другой парикмахерской; на ней было напечатано: "Закрыто по случаю семейного траура".

Хулиган поневоле

Я ударил его ножом непроизвольно, можно сказать - нечаянно. Джино увернулся, а я, не помня себя от страха, удрал домой. Там меня и арестовали. Но когда через несколько месяцев я вышел из тюрьмы, то заметил, что все смотрят на меня с восхищением, особенно в баре на виа Сан-Франческо а Рипа, где собираются тибрские лодочники. Прежде никто не обращал на меня внимания, а теперь передо мной прямо-таки распластывались. Парни наперебой набивались мне в друзья, угощали вином, заставляли рассказывать, как все случилось, расспрашивали, по-прежнему ли я зол на Джино или уже простил его. В конце концов я возгордился и сам поверил в то, что я отчаянный хулиган, из тех, кому все нипочем и кто за здорово живешь любому набьет морду. И когда мои новые дружки из бара шепнули мне, что в мое отсутствие Серафино завел шашни с Сестилией, я увидел, что все смотрят на меня, словно спрашивая: "Что теперь будет?" Не подумав, я брякнул:

- Известно, когда кошки дома нет, у мышей праздник. Но теперь я наведу порядок.

И только тогда сообразил, что взял на себя обязательство, выполнить которое не смогу. Я сказал: обязательство, выполнить которое не смогу. Объясню почему. Во-первых, Серафино был раза в два выше и толще меня; правда, он не казался слишком уж смелым парнем - он был весь какой-то дряблый, как мешок с тряпьем; бедра у него были очень широкие, плечи покатые, а на гладком бабьем лице не пробивалось ни единого волоска; но все же это был здоровенный парень, и я побаивался его. А во-вторых, я не так уж страстно любил Сестилию, во всяком случае не настолько, чтобы пойти из-за нее на каторгу. Она нравилась мне, это верно, но в меру. По правде говоря, я спокойно мог бы уступить ее Серафино. Просто-напросто я расхвастался. Я видел, что все меня теперь считают отчаянным хулиганом, и у меня не хватало духа заставить приятелей разочароваться во мне. И действительно, едва я заявил, что "наведу порядок", как все они поспешили ко мне со своими советами, предлагали свою помощь. Вскоре мы разработали план действий. Надо сказать, что Серафино давно должен был бы жениться на гладильщице Джулии. Было решено, что Серафино, Джулия, Сестилия, я и ребята из бара соберемся в остерии у ворот Сан-Панкрацио и отпразднуем мое освобождение. Там, выбрав удобный момент, я брошусь с ножом на Серафино и потребую, чтобы он оставил в покое Сестилию и женился как можно скорее на Джулии. Кажется, вся эта идея принадлежала брату Джулии, он кипятился больше всех. Но и все остальные, кто в большей, кто в меньшей степени, тоже имели зуб на Серафино, потому что, как они заявляли, он вел себя не по-товарищески.

Если бы мне предложили что-нибудь подобное шесть месяцев назад, я ответил бы: "Вы с ума сошли... Как это я могу припугнуть Серафино?.. И зачем? Из-за Сестилии?" Но теперь я стал совсем другим человеком. Я был отчаянным хулиганом, я был влюблен в Сестилию - отступать было невозможно. Я напыжился и, расправляя плечи, сказал:

- Предоставьте действовать мне...

Я сказал это так решительно, что какой-то более благоразумный парень счел нужным предостеречь меня:

- Но ты, того, не зарывайся. Ты должен лишь припугнуть его... И смотри не зарежь его до смерти,

- Предоставьте действовать мне, - повторил я.

В назначенный вечер мы отправились в остерию у ворот Сан-Панкрацио: Серафино, Джулия, Сестилия, Маурицио по прозвищу "дядя", брат Джулии Федерико, два брата Помпеи, Террибили, который принес с собой аккордеон, и я. План наш был всем известен: ребятам из бара потому, что мы вместе его разработали, Джулии и Сестилии потому, что их заранее предупредили. Даже Серафино, по-видимому, что-то подозревал. Он шел с нами очень неохотно и всю дорогу молчал. Сестилия и я ни разу не взглянули друг на друга. Мы держались холодно, как чужие. Но преисполненная радужных надежд, Джулия все время прижималась к Серафино. Она не переставая смеялась, как лошадь, обнажая десны. Остальные болтали и шутили, правда, немного принужденно, потому что в воздухе пахло грозой. Я же ужасно трусил. Время от времени я посматривал на Сестилию, надеясь, что вспыхнувшая ревность сделает меня храбрее. И не то чтобы она мне не нравилась, нет, у нее стройная фигурка, царственная походка, черные, обрамлявшие лицо локоны, большие темные глаза, злой рот. Она нравилась мне, но идти из-за нее на каторгу - это совсем другое дело. Я готов был крикнуть Серафино: "Забирай ее, если хочешь, и покончим с этим". Но это говорил во мне прежний Луиджи, Луиджи до ссоры с Джино. А новому Луиджи надо было схватиться за нож и отомстить.

Остерия находилась в начале виа Аурелиа, как раз против стены. Мы сели за столик на террасе и заказали вина и кренделей. Ребята из бара, подвыпив, начали шумно веселиться. Они болтали, пили, кидались кренделями, пели. Террибили заиграл на аккордеоне. Так как обе девушки не захотели танцевать, ребята стали отплясывать самбу друг с другом. Если бы я не трусил, мне тоже, наверное, было бы весело. Стоило только посмотреть, как они плясали один изображал даму, при этом он вихлял бедрами и делал всякие ужимки, а другой, тот, кто изображал кавалера, хватал партнера за талию, приподнимал, кружил в воздухе, а потом швырял на землю. Все хохотали до упаду. Не смеялись только Серафино и я.

Серафино снял пиджак и остался в белой рубашке с короткими рукавами. Я увидел, что руки у него смуглые и пухлые, как у женщины, и подумал, что одного удара такой ручищи достаточно, чтобы уложить меня на месте. При одной мысли об этом у меня тоскливо засосало под ложечкой, и, обозлившись, я шепнул Сестилии:

- Мы еще поговорим с тобой, ведьма!

Она пожала плечами и ничего не ответила.

Время шло, и ребята из бара стали делать мне знаки, то пора начинать. Как будто это было так просто! Надо было припугнуть Серафино, да так, чтоб он больше не рыпался. На словах это, конечно, легко. Тому, кто привык видеть, как герои фильмов нокаутируют и стреляют друг в друга из револьверов, не причиняя при этом никакого вреда, может показаться, что припугнуть кого-нибудь - самое пустячное дело. Но это совсем не так. Чтобы испугать человека, надо заставить его поверить, что ты действительно хочешь его убить. А если ты не собираешься его убивать, как это было со мной, а хочешь только припугнуть, то это очень трудно. По счастью, все знали о моей драке с Джино; тогда это вышло нечаянно, а теперь я к этому сознательно подготовился. Я смотрел на Сестилию, и мне хотелось, чтобы она пококетничала с Серафино - это подзадорило бы меня. Но она скромно молчала и казалась обиженной. Джулия, напротив, прямо вешалась Серафино на шею и, обнажая десны, хохотала по каждому пустяку.

Наконец, когда умолк аккордеон, я не раздумывая - возможно, именно потому, что слишком долго раздумывал перед этим - наклонился над столом и сказал Серафино:

- Послушай, в чем дело?.. Тебя пригласили отпраздновать мое освобождение, а ты не пьешь, молчишь все... Тебя огорчает, что я не за решеткой?

- Ну что ты, Луиджи, - ответил Серафино, - о чем ты говоришь? Просто у меня немного болит живот. Вот и все.