Неотвратимость - Владимир Печенкин

— Коля, ты хорошо рассмотрел того человека, что бежал по вашему огороду?

— Он не бежал, а быстро шел. Я не очень смотрел. Думал, дядя в уборную пошел.

— В чем он был одет?

— Н-не видел. Его ж плетень закрывал,

— Ну, а голову, плечи? Фуражку?

— Он без фуражки…

— Какие волосы?

— Не заметил.

— В пиджаке? В рубахе?

— В пиджаке.

— Какого цвета?

— Серый.

— Точно помнишь?

— Серый.

— А не синий?

— Нет, помню, серый.

— Так, понятно… Так. Вот что, вы посидите здесь, я сейчас…

Не успела учительница возразить, что ребенку непедагогично находиться в милиции долго, Ушинский исчез, а вместо него в кабинет зашел помдежурного по отделу.

Ушинский нашел и привел в соседний кабинет четверых мужчин. Пришедший менять проводку электрик был одет в синюю робу. Другие — посетители паспортного отдела, один в светло-синем пиджаке, двое в серых, разных оттенков. Выстроив их спиной к входу, Ушинский позвал Колю.

— Какого цвета пиджак был у того дяди?

Колин взгляд уверенно миновал синюю робу, один серый пиджак и остановился на втором сером, потемнее.

— Вот.

— Таким образом, по усадьбе Гроховенко шел не Божнюк, а кто-то другой. Ведь Божнюк одет в синее. К тому же Божнюк уверяет, что он бежал по огороду, а по словам мальчика, неизвестный не бежал, а шел, хотя и быстрым шагом. Направление одно и то же — от крыльца, мимо уборной к пролому в плетне. И это объяснимо: у Божнюка и того, неизвестного, одна цель— не выходя на улицу, незаметно покинуть место происшествия. Предполагаю, что кроме двух подозреваемых собутыльников Машихина на месте преступления находился третий. Возможно, убийца.

— Позволь, позволь, Юрий Трифонович, — возразил Загаев. — В имеющихся материалах ничто не подсказывает такую версию. В сером пиджаке, быстро шел к плетню… Чтобы выйти, сначала надо войти. Старик Горобец не видел этого входящего. Откуда он мог взяться в доме? Как сумел не оставить никаких следов? Почему Божнюк и Гроховенко, несмотря на опасность их обвинения, ни разу не проговорились, что присутствовал третий?

— Он мог проникнуть тем же путем — через плетень. Следов по-настоящему не искали. А те двое, они же были пьяны.

— Н-да… Что ж, можно принять как версию. Только не горячись, Юрий Трифонович, чтобы нам не впасть в предвзятость, как у местных вышло. В самом деле, трудно понять, кому выгодна смерть Машихина. Бож-нюку и Гроховенко вроде ни к чему. По пьянке? Личности они мало симпатичные, но убить просто так, за здорово живешь, и тут же заснуть, это… Кому же стоило идти на риск?

— Константин Васильевич, а не поискать ли ответ в доме Машихина?

— Обыск?

— Обыск. Подумай, что получается: от Машихиной узнаем, что у Зини Красного водились деньги. Не выпрашивал трешку, как иные мужья, а шел в магазин и покупал водку. Еще и других поил, часто малознакомых, случайных собутыльников. В сберкассе счета не имел.

— Подозреваешь тайник? Ну, это уж что-то из кино…

— Сам знаю, что маловероятно. Да и не исключено. Тайник, не тайник, хотя бы какой-то намек на таинственный денежный источник Машихина. Поискать-то стоит?

— Пожалуй… Если дадут санкцию на обыск.

— Уговорите прокурора. Надо разрабатывать версию, что в прошлом у Машихина есть темные дела, которые ему и отрыгнулись.

— Темные дела есть. Известно, что он до приезда на Украину жил в Пермской области, в Седлецком районе. Я делал туда запрос, сегодня ответили. Вот, познакомься. Довольно долго Машихин жил в рабочем поселке Малиниха, работал плотником на заводе стройматериалов. За хищение этих самых материалов был осужден на два года, отбывал в колонии на севере. Освобожден досрочно и возвратился в Малиниху, на прежнее место. В конце позапрошлого года уволился и уехал.

— Много он там расхитил?

— Не сообщают. За немного два года не дают.

— Да. Константин Васильевич, так обыск-то будем?

— Версия не лишена, как говорится… Попробую уговорить прокурора.

Прокурор дал санкцию на обыск с большой неохотой і

— Нас могут не так понять: вместо подозреваемых вздумали искать у потерпевшего. Да-да, понимаю, версия… Хорошо, попытайтесь.

Дарья Машихина обиделась сперва:

— В моей хате?! Срам перед народом!

Ушинский ее уговорил, уверяя в сугубой секретности обыска, и постарался эту секретность обеспечить. Понятых подобрал в гостинице, приезжих командировочных: местные не сумеют сдержать языки.

Дарью вызвали утром с работы будто бы для дополнительного допроса. В хату к ней шли не гуртом, сперва Загаев с Ушинским, потом Хилькевич с понятыми. Загаев беседовал с унылой Дарьей, остальные осматривали сенцы, кухню, горницу.

— А что, Дарья Ивановна, вот эта вещица принадлежала мужу? — Ушинский потрогал транзисторный приемник на комоде.

— Не. Шуму Зиновий не любил. Брат с жинкой ночуют у меня, одной-то боязно в пустом доме… Брат живет в совхозе, двенадцать верст отсюда. Каждый вечер на мотоцикле приезжает. Братиево это радио.

Нашлись мужская куртка и сапоги, тоже Дарьиного брата, сорочка его жинки. Все, что принадлежало Зиновию Машихину, было неновым, потрепанным, обыкновенным, подозрений никаких не вызывающим. Ушинский продолжал осмотр спокойно, невозмутимо. Но, хорошо его зная, Загаев видел разочарование оперативника да и сам прикидывал, как станет оправдываться перед прокурором за бесполезный обыск. Ничего уже нс ожидая, толковал он с Дарьей о том о сем. На вдову нахлынули воспоминания, она разговорилась.

— Простая душа, незлобливый был. Компанию любил, даже если не дюже хорошая компания. Везде дружков найдет, садится с ними, бывало, где ни попадя, редко чтоб дома. На свои на кровные поил их.

— Опохмелялся?

— Ну, а как же. Только, бывало, глазыньки продерет да и лезет в подпол рассолом отпиваться. В подполье у меня бочонок с огурцами. Весь рассол выпил, сердешный, аж огурцы портиться стали. Посидит там в холодочке, а опосля в магазин потянется. Добрый был человек Зиня.

— Подполье мы еще не осмотрели. Извините, Дарья Ивановна, обязаны и подполье.

— Мне чего, шукайте, коли пришли.

Ушинский уже поднял люк в полу кухни, позвал понятого.

— Прошу и вас, Дарья Ивановна. Покажите, пожалуйста, как именно имел обыкновение усаживаться ваш муж.

— Як? Сидел, рассол пил… Стакан у него там…

Дарья вздохнула и полезла за Ушинским в подполье.

Загаев сидел в горнице, смотрел в окно поверх занавески на густые вершины яблонь и вишен. Обдумывал, что же теперь делать, где и что искать. Напротив машихинского стоял дом стариков-пенсионеров, покосившаяся хатка с запущенным, задичалым садиком. Загаев представил себе мысленно весь этот квартал: слева, на порядке Машихиных, красовался справный шлакоблочный дом наладчика с швейной фабрики, а справа, метрах в ста, ударными темпами шла стройка, возводили новый корпус этой фабрики. Впрочем, соседи тут ни при чем — Зиновия не дома ведь убили.

Из подполья глухо донесся женский вскрик. Загаев прервал зевок, прислушался. Из люка вылез Ушинский. За ним показалась голова Дарьи, на очень бледном лице застыло изумление — на Ушинского она глядела, как на фокусника. А он, держа за самые краешки, нес к столу, как самоварчик, большую красную жестянку с надписью «Томат-пюре».

— Константин Васильевич, эврика! Тайничок аккуратненький, в бревне, за кадушкой с огурцами. Ай да плотник был покойный!

Дарьина голова все еще торчала из люка. Хилькевич подхватил вдову под мышки, снизу подсадил понятой. Она постанывала, хваталась за сердце.

Все сгрудились у стола, и Ушинский осторожно снял с жестянки самодельную крышку, извлек ветхую тряпицу.

— Ого! Гляди-ка! — перешепнулись понятые.

Под тряпицей деньги. В разных купюрах. Сотенные, полусотенные, четвертные, десятки, совсем немного пятерок.

— Дарья Ивановна, вы знали о тайнике?

Вдова, словно окаменев, не слыша вопроса, смотрела в банку.

— Дарья Ивановна, очнитесь. Вы знали?

— А? Божечки, у него ж и штанов-то путных не было…

— Вы видели эту банку?

— Банка, мабуть, моя. В клуне валялась. Давно ее там не бачу, а она эвон где! Люди добрые! Зиновий-то, при его-то здоровьишке… харчи добрые нужны были… Лекарства…

Считали деньги. Загаев и один из понятых записывали подсчитанные суммы на отдельных листах. Дарья сидела на табуретке, на деньги не смотрела, шевеля беззвучно губами, разглядывала, расправляла юбку на колене.

— Все, — сказал Ушинский. — Сколько насчитали?

— Восемь тысяч семьсот двадцать пять.

— Для плотника-халтурщика многовато. Дарья Ивановна, да очнитесь же! Запомните: про обыск никому ни слова, даже брату. Ради вашей же безопасности, Дарья Ивановна. Вы слышите?