Том 2. Студенты. Инженеры - Николай Гарин-Михайловский

«А вдруг откажут? Вдруг крикнут: пошел вон! Ну, положим, так не крикнут, но все-таки все сразу поймут, что отказали. Не назад ли, чтобы не переживать опять душевной тоски? А переживешь…» — неприятным предчувствием вдруг засосало Карташева, когда, отворив дверь, он очутился в небольшой приемной редакции.

При его появлении из внутренних дверей вышел средних лет господин с брюшком, с одутловатыми щеками, с двумя колючими маленькими глазками и молча уставился на него.

— Я желал бы…

— Рукопись? — уныло перебил господин.

— Да, я желал бы…

— Позвольте.

И, получив рукопись, господин ушел, лениво размахивая ею и бросив резко, как команду, на ходу:

— Через две недели.

Карташев, машинально поклонившись его спине, выскочил в переднюю, оттуда на лестницу, выбежал на улицу и радостно подумал: «А все-таки принял! Может, и напечатают… Неужели напечатают?! Его, Карташева, произведение?!»

Мимо прошел какой-то молодой брюнет с длинными волосами, взглянул внимательно на Карташева и вошел в подъезд редакции.

«Наверно, писатель…»

Карташев оглянулся и посмотрел ему вслед.

— Ехать, что ли? — обратился к Карташеву извозчик.

«Нет, теперь совсем неловко, кто-нибудь из редакции в окно может увидеть, подумает, что денег много… возьмут и откажут… а так, может: бедный студентик… что уж его? Напечатаем… И вдруг гонорар, знакомятся… Надо будет за эти две недели прочитать, что писалось в их журнале, хотя за этот год… Жалко, как раз экзамены… А какой этот господин, который взял рукопись: брр… какой страшный… А может, только с виду, а на самом деле даже очень добрый… особенно, как прочтет… и тема такая подходящая: бедный студент умирает от нужды… и такой ужасной смертью».

Карташев подумал: «Сегодня уж не буду заниматься: пойду к Шацкому, — давно у него не был».

Карташев шел, думал, вспоминал и переживал снова свои ощущения при передаче рукописи. Ему вдруг сделалось грустно; как летит время, — быстро, неудержимо: был давно ли мальчиком, гимназистом, теперь писатель… вся жизнь так пройдет… Мелкие радости, мелкое горе… Если даже и примут: печатают же ведь и плохие вещи… А все-таки…

И опять веселые мысли полезли в его голову: приедет он домой уже на втором курсе, не курит, литератор… Ах, если бы бог дал, чтобы приняли…

Карташев проходил в это время мимо церкви и, подняв глаза на крест купола, подумал: «Святой Артемий, моли бога обо мне, грешном, чтобы приняли мою рукопись…»

Был ясный, но холодный апрельский день, и Карташев с удовольствием, чтоб согреться, прошел весь путь к Шацкому пешком. Не доходя квартала два до квартиры Шацкого, он неожиданно увидал своего приятеля на улице за очень оригинальным занятием. На углу Офицерской и Фонарного переулка стоял высокий Шацкий, расставив широко свои длинные ноги, и, держа в руках старые ботинки, что-то очень убежденно и деловито доказывал татарину.

Костюм Шацкого был не из обычных: вместо пальто на его плечи было небрежно накинуто его тигровое одеяло, сложенное вдвое. Некоторые из прохожих останавливались и с интересом следили за продавцом и покупателем.

Ни Шацкий, ни татарин не обращали на них никакого внимания. Татарин то брал в руки ботинки, осматривая их внимательно, то снова возвращал их Шацкому с пренебрежительным видом.

Карташев остановился на противоположном углу и незаметно следил за всем происходившим.

Продав ботинки и получив деньги, Шацкий облегченно вздохнул и повернул к своему дому.

Карташев подождал немного и нагнал приятеля уже на следующем квартале.

— Лорд…

Шацкий радостно и в то же время пытливо остановился перед Карташевым: видел ли он или нет? Карташев старался сделать самое невинное лицо, но что-то было, и оба приятеля залились вдруг веселым смехом. Затем, взявшись за руки, они пошли рядом, не обращая внимания на глядевших на них прохожих.

— Лорд, погода мне кажется особенно хорошей…

— Не правда ли, граф? Хотя, впрочем, холодно… ладожский лед идет.

Карташев сделал гримасу.

— Да, но пледы нашей Шотландии, лорд…

Карташев заглянул в смеющееся, румяное от холода лицо Шацкого.

Они прошли еще несколько шагов.

— Лорд, вы, конечно, гуляли?

— Как вам сказать? Да-а…

— Хорошая вещь это — прогулка, лорд. Но иногда под видом прогулки происходят ужасные вещи… Вы знаете нашу Шотландию, лорд: убить, например, человека, снять с него ботинки…

Шацкий смущенно хохотал.

— Это не убийство, граф Артур… вы ошиблись… это — нищета…

— А! В таком случае это ничего, лорд. Лучшие роды впадают в нищету, и можно старые ботинки продавать с таким достоинством, какому позавидуют короли…

Они подходили к дому. Шацкий перестал смеяться.

— Не говори только, пожалуйста, Ларио, что я продал его ботинки, а то убьет… я обещал заложить только, но нигде их не берут или дают двадцать копеек.

— Ларио не на уроке разве?

— Какой там урок? Уже прогнали… с городовым… Иди ко мне, я только куплю к чаю.

Шацкий пошел в лавочку, а Карташев поднялся к нему в квартиру.

В комнате у Шацкого на полу в одном нижнем грязном белье ползал Ларио, внимательно высматривая что-то под кроватью.

Увидав Карташева, Ларио смущенно поднялся, прищурился и поздоровался.

— Ты что это? — спросил, раздеваясь, Карташев.

— Понимаешь, курить хочется черт знает как…

— Окурков ищешь?

— Да уж нет ни одного.

— Плохо.

— Совсем плохо… Вот Миша пошел, может, ботинки мои заложит.

— Заложил… сейчас придет.

— Заложил! — встрепенулся озабоченно Ларио, — как бы не пропал теперь с деньгами?

— Сейчас придет.

— Вот, как видишь, всего меня заложил. И сам в одеяле ходит днем, а вечером в салопе горничной.

— А что ж твой урок?

Ларио только рукой махнул.

В коридоре раздался резкий крик Шацкого:

— Самовар?!

Шацкий вошел, бросил чай, сахар, колбасу и хлеб на стол, сбросил одеяло и выжидательно посмотрел на Ларио.

— Нет, Миша, прежде всего покурить.

Шацкий не спеша вынул пачку папирос и бросил их Ларио, процедив сквозь зубы:

— У-у, животное…

Ларио жадно закурил папиросу.

— А-а, — затягивался он с наслаждением, выпуская дым.

Шацкий, присев, отломил себе кусок хлеба и колбасы и принялся с аппетитом есть.

Ларио, накурившись, тоже начал есть, а за ним и Карташев.

Подали самовар.

Утолив голод, Шацкий вдруг побледнел и, на вопрос Карташева о причине, с капризной тоской в голосе ответил:

— Опять живот…

— Зачем же ты ешь колбасу?

Шацкий не удостоил ответом и, угрюмо сгорбившись, побрел к своей кровати.

— Что, Миша, аль издыхать взаправду собрался? — спросил Ларио, впавший было уже в свое молчаливое настроение после еды.

Шацкий лежал молча.

— Что ж, родные так-таки ничего и не посылают? — спросил Карташев.

Он подождал ответа и задал другой вопрос:

— Что же вы дальше будете делать?

— Понимаешь… — смущенно заговорил вдруг Ларио, — и урочишко, как на смех, сорвался… И ему плохо, и у меня ничего.

— У меня есть Георгиевский крест отца, альбом, заложите…

— Нет, — быстро поднялся Шацкий, — ты спроси этого подлеца, как его выгнали.

— Животик прошел, Миша? — спросил повеселевшим голосом Ларио.

— Животное, — ответил ему Шацкий и пересел к дивану.

Ларио любовно смотрел на него.

— Говори, что ты наделал…

Перебиваемый Шацким, Ларио смущенно, скороговоркой рассказал Карташеву запутанную историю своего изгнания.

— Понимаешь… паршивый капитанишка, то есть черт знает что с этой бедной нянюшкой сделал… А тут как раз я дрызнул…

— Нет, постой, как дрызнул?

Ларио пустил свое «го-го-го».

— Ну, понимаешь, уехали они в театр… ну, дети там спать легли, а Шурка… пришла, значит…

— В семейный дом?

Ларио покоробил вопрос Карташева.

— В этот самый семейный дом и в эту самую даже, можно сказать, спальню…

— Ну, ну, дальше, — перебил Шацкий.

— Что ж дальше? За пивом послали… угостили кухарку: женщина бегала, — она и рассказала нам все. Пошли к няньке: сидит в кухне и плачет. Верно? — спрашиваем. Верно. Шурка говорит: «Ну, так я ему, подлецу, все глаза выцарапаю». Ну, а я говорю: «Врешь, я ему выцарапаю, уж коли так». Ну, еще дрызнули… Выпроводил я Шурку, а то ведь действительно, думаю, скандал сделает…

— А сам убить хотел, — перебил Шацкий.

— И убил бы подлеца! — вспыхнул вдруг Ларио.

Карташев с недоверием и страхом смотрел на загоревшиеся глаза Ларио.

— Он и сейчас его убил бы, — проговорил Шацкий, — а что было неделю тому назад.

— Убил бы, убил, Миша…

— У, животное! Вот с этаким в одной комнате и живи. Ты и меня убьешь когда-нибудь?