Юность Ашира - Павел Карпов

Сережа поднял голову, покосился на него одним глазом и опять уткнулся в подушку.

— Вставай, забыл, какой сегодня день? — тормошил его Ашир.

Лениво позевывая, Сережа открыл глаза и потянулся.

— Выходной…

— Правильно, быстрее вставай. Уже музыка играет, слышишь?

Не дожидаясь, пока приятель встанет, Ашир вывалил его из гамака и потащил к крану. Сережа ворчал, отбиваясь руками и ногами.

— Умывайся лучше, — смеялся Ашир. — Пока ты спал, тебе лицо краской забрызгали.

Сережа притворился, будто не слышит. Вдруг он повернулся и плеснул в Ашира пригоршней воды.

— Смой сажу с лица!

— Не балуйтесь возле крана! — крикнула на них Анна Сергеевна. — За это и маленьких бьют.

Нурджамал добродушно улыбнулась и махнула рукой: пусть поиграют, натерпелись беды за эти дни…

По улице с песней проехали на машине ребята и девушки — полон кузов. Из-за борта торчали черенки лопат. Машина скрылась, а слова бодрой песни все еще доносились с улицы:

Товарищи, силы утроим,В работе не зная преград!В короткие сроки отстроимЛюбимый, родной Ашхабад.

Теперь уже Сережа стал торопить Ашира, разыгравшегося с сестренкой Садап:

— Бери лопату и — шире шаг!

— Подождите меня, вместе пойдем, — заторопилась и Анна Сергеевна, отдавая Нурджамал последние распоряжения по хозяйству.

Нурджамал выслушала все, что наказывала хозяйка дома, — где взять продукты для обеда да чем покормить козу с козленком, — выслушала и вдруг решительно заявила Аширу:

— Я тоже с вами пойду, по работе соскучилась!

Нельзя было отказать Нурджамал в ее просьбе. Для неё достали у соседей еще одну лопату. Напомнила о себе и Садап. Накрутив косичку на палец, она подергала — за нее, склонила набок голову и вкрадчиво проговорила:

— И я пойду, я не маленькая!

Айна Сергеевна взяла Садап на руки и озабоченно спросила у нее:

— А кто же будет козленка караулить?

Садап задумалась, посмотрела на мать, и вдруг ее красивое личико засияло. Она обхватила Анну Сергеевну за шею и шепнула ей на ухо:

— У козленка есть своя мама. Пусть она его и караулит.

— Ах ты, касатка, рассудила-то как!.. — Анна Сергеевда посадила Садап на плечо и зашагала впереди всех в сторону вокзала, откуда уже доносились звуки оркестра, громкие голоса, шум начинавшейся работы.

Только в дни больших праздников бывало столько народа на улицах и площадях Ашхабада. Вереницами тянулись за город тракторы с прицепами и машинами, груженные землей и битым кирпичом. Тротуары и дворы расчищали от завалов и тут же поливали водой. На многих улицах сажали деревья. Повсюду виднелись строительные леса.

Ребята с механического завода работали на посадке деревьев. На углу того же квартала строилась новая больница. Там Анна Сергеевна вместе со своим коллективом помогала строителям. С ней была и Нурджамал.

Из-за дощатого забора виднелись подмости строящегося здания. По ним взад и вперед сновали люди. Ашир поглядел в ту сторону и отыскал глазами мать. Она выделялась среди остальных рабочих своим ярким платьем и блестевшими на солнце украшениями.

Нурджамал поднималась по тесовому помосту с тяжелой бадьей в руках. Она часто останавливалась, перехватывала ношу из одной руки в другую и шла дальше. Вот ее догнал высокий парень. Видно, он хотел помочь ей, но Нурджамал отстранила его рукой и втащила бадью на второй этаж. Потом она с Анной Сергеевной принялась таскать на носилках кирпичи и песок. Пробежала с папиросами для кого-то Садап — мелькнули и скрылись в проеме стены ее тонкие косички-кнутики, беспрестанно хлеставшие девочку по плечам.

Ашир с гордостью смотрел на мать — разве могла она не притти сюда в такое время!

По обочинам дорог, в парках и скверах темнела вскопанная земля. Машины не успевали подвозить саженцы. Журчала вода, заливая свежевыкопанные лунки.

Николай Коноплев, Сережа и Ашир высаживали абрикосовые деревья в садике будущей больницы. Ашир снял халат и, оставшись в красной рубашке, принялся рыть между лунками канавку для воды. Размеренными, ловкими движениями он подсекал упругие, как проволока, корневища старой травы, выворачивал жирную, с глянцевитым отливом землю и ровным валиком укладывал ее по бокам канавки.

Николай и Сережа не могли угнаться за ним. У него и лопата была другая, как у колхозного мираба, — длинная, совком, с припаянными усиками для упора ноги.

— Интересно, когда на этих деревьях урюк поспеет? — затеял Сережа разговор, чтобы хоть немного отдохнуть. Черенком лопаты он смерил гибкий прутик, едва доходивший ему до подбородка.

— Поспеет, тогда только уопевай убирать, — Коноплев растер на ладони комок земли. — На такой почве все что хочешь вырастет, была бы вода.

— Будет вода, — уверенно отозвался Ашир. — Об этом и секретарь горкома говорил. Напоит вода досыта нашу землю.

Присев возле посаженного деревца, Сережа осмотрел зеленые клейкие листочки и облизал губы, как будто только что проглотил спелый плод. Ашир увидел подходившего Чарыева и налег на лопату.

— Сколько посадили? — поинтересовался парторг.

— Двадцать пять! — ответил Коноплев.

— Отстаете от кузнецов. Дай-ка, Давлетов, мне лопату!

— Я не устал…

Сережина лопата стояла воткнутая в землю, её-то и взял Чарыев. Он засучил рукава, обнажив мускулистые волосатые руки, и принялся копать. Работал он с азартом, гимнастерка на его сильных плечах натянулась, казалось вот-вот лопнет ло швам.

На что Ашир привычен к лопате — и то с трудом поспевал за ним.

Когда вода залила все лунки, Чарыев положил лопату и, тяжело дыша, посмотрел на часы.

— Быстрее заканчивай здесь, — сказал он негромко Коноплеву, — а потом соберешь ребят покрепче и к двенадцати часам в горком партии. Получите особое задание.

— Что же это за задание? — спросил Николай и тут же устыдился своего любопытства. Будто утирая лицо, он прикрыл ладонью не только рот, но и тонкий с горбинкой нос.

— В горкоме скажут, — улыбнулся Чарыев.

Он написал что-то на вырванном из блокнота листке и протянул его Николаю. Тот спрятал записку.

Принимал посаженные деревья садовник, сухощавый старый туркмен в сапогах, с подоткнутыми за пояс полами халата. Перед тем как приступить к делу, старик достал из-за пазухи продолговатый, в виде бутылочки, глиняный сосудик, вынул из него деревянную пробку и, запрокинув назад голову, насыпал в рот изрядную порцию насу. Он уложил языком табачный порошок за щеку, засопел и передал каскаду Аширу. Из уважения к старику Ашир всыпал в рот полщепотки и сразу же изменился в лице, точно кипятку хлебнул. Из глаз у него полились слезы, он закашлялся и выплюнул крепкое зелье.

— Сагбол, яшули! — Ашир едва смог поблагодарить старика.

Глиняный сосуд он передал Сереже. Тот подержал его, поднес к носу, понюхал и передал Коноплеву. Не решился коснуться дьявольского порошка и Николай.

Он тоже повертел каскаду в руках и возвратил садовнику. Тот заулыбался, не размыкая губ.

Переходя от одного деревца к другому, старик нагибался, даже ковырял пальцами землю. Так он осмотрел все деревья, ощупал на них каждый отросток и, после того как помыл руки в арыке, произнес с доброй стариковской улыбкой:

— Сад будет якши, Ашхабад будет якши!

Чарыев не говорил, надо ли брать с собой лопаты, но Коноплев оказал, что они не понадобятся. Сережа и Ашир сдали их на хранение Садап и вместе со всеми, в строю, под командой комсорга, отправились в центр города.

Всю дорогу Ашир думал о том, какую работу поручат им в горкоме партии, справятся ли они с этой работой. А вдруг поручат что-нибудь такое, что они не сумеют сделать? Но Коноплев уверенно шагал сбоку своей небольшой колонны, и его уверенность понемногу передалась Аширу.

Здание горкома партии можно было узнать не столько по надписи на дверях, сколько по скоплению машин и людей возле дома. Горком в эти напряженные для Ашхабада дни был боевым штабом, руководившим всей сложной, многообразной жизнью столичного города, перенесшего тяжелое бедствие.

Коноплев остановил колонну в тени развесистого дерева и разрешил покурить. С собой он взял одного Ашира. Сережа и остальные ребята внимательно посмотрели им вслед, а они поднялись на ступеньки и зашли в прохладный коридор.

Горком занимал временное помещение, но все здесь было сделано прочно, удобно., полы устланы ковровыми дорожками, на окнах занавески. Пожалуй, давно Ангар не видел такой чистоты, заботливо поддерживаемой всеми, кто входил в это просторное, разделенное на много комнат помещение.

В приемной Коноплев показал записку парторга, и им разрешили пройти в кабинет секретаря.