Сомнения любви - Мэри Патни

Может, амнезия была ниспослана ему как дар утешения, как лекарство? В забвении растворилась горечь потери, ибо постоянно носить в себе эту горечь, постоянно помнить о ней было для него невыносимой мукой… Мария была его якорем в бурном море, но она знала о нем на удивление мало. Она объясняла это тем, что они пробыли вместе совсем недолго, но он подозревал другое. Наверное, она так мало знала о нем потому, что он почти ничего ей о себе не рассказывал.

Может, он совершил преступление? Или пережил страшную трагедию? Если так, тот удар по голове, лишивший его прошлого, был его спасением. Судьба дала ему шанс начать жизнь с нового листа.

Чувствуя себя разбитым, он сел в кровати, подоткнув под спину подушки. За окнами было темно, но он понимал, что едва ли сможет уснуть до утра. Адам лег на спину и закрыл глаза, но для медитации он был слишком возбужден, слишком неспокоен был его ум, пытавшийся найти порядок в хаосе. Он погладил голову собаке. Несмотря на то что Бхану не стала красивее с тех пор, как ее нашли, теперь она была значительно чище.

– Кто сказал, что ты можешь спать на кровати? Я думаю, мы обсудили, где тебе позволено спать, и решили, что твоё место — на ковре перед камином.

Бхану с обожанием посмотрела ему в глаза, не обращая внимания на ту чепуху, какую он говорил. Бледный лунный свет, падавший из окна на ее черно-белую морду, делал ее похожей на маску клоуна. Адам против воли улыбнулся. Разумеется, он предпочел бы спать в теплой компании своей красивой жены, но спать в теплой компании любящей Бхану все же лучше, чем спать одному. По крайней мере этой ночью.

– Хочешь пойти в библиотеку?

Бхану навострила уши.

– Ты думаешь о прогулке и еде. Прогулкой поход в библиотеку не назовешь, но я найду тебе кое-что перекусить. — Он встал с постели и накинул теплый халат. Сунув ноги в тапочки, которые были ему велики, он взял со стола лампу и направился в библиотеку. Возможно, там он сможет найти книгу, которая даст ответ на его вопрос.

Как и все в этом поместье, библиотека прозябала в небрежении. Книг было мало — всего несколько полок, да и те скорее всего были приобретены, чтобы создать иллюзию того, что хозяин чему-то учится. Половину коллекции составляли проповеди и подшивки старых и неинтересных журналов. Абсолютно случайный подбор книг уже давал надежду на то, что среди них найдется та, которая откроет ему тайну его сознания. Адам подкрутил лампу, сделав свет ярче, и принялся изучать книги.

Мария шла на кухню перекусить, когда услышала какой-то шорох в комнате, названной слишком помпезно библиотекой. Подумав, что Бхану, возможно, бродит по дому в поисках доброй души, чтобы выпустила ее на улицу, она заглянула в библиотеку и увидела там Адама, который методически обшаривал полки с книгами, подсвечивая корешки лампой.

Подняв свою лампу повыше, Мария спросила:

– Адам, ты ищешь что-то конкретное?

Увидев ее, Бхану запрыгала, радостно приветствуя хозяйку. Адам встретил ее без особых проявлений радости. Он повернул к ней голову, и она увидела его лицо — сосредоточенное и серьезное.

– Мне приснился еще один сон. На этот раз в нем присутствовали странные существа и символы. Они показались мне знакомыми, словно они — часть моего прошлого, и все же я не могу вспомнить. — Выражение его лица изменилось. — Я не могу вспомнить! Я говорю себе, что вскоре я смогу, что фрагменты мозаики лягут каждый на свое место. Днем я верю в это. Ночью… верить сложнее. Что, если я никогда не вспомню прошлого? Что, если я обречен на полное одиночество в своем сознании?

До этого момента он казался таким невозмутимым. Создавалось впечатление, что он относится к тому, что случилось с ним, с философским спокойствием. Тем сильнее потрясла ее боль, которую она увидела в его глазах. Если не считать почти пропавшие синяки, внешне он никак не походил на человека, прошедшего через ад. В повязке на голове уже не было нужды, потому что рана хорошо заживала. Надломленным оказался его дух.

Мария поставила лампу на стол и взяла Адама за руки.

– Может, ты никогда не вспомнишь себя прежнего, — сказала она убежденно, — но это не значит, что ты одинок. А как же те воспоминания, какие мы создали за последние несколько дней?

Ему явно стало легче.

– Я не знаю, что я делал бы без тебя, Мария. Даже представить страшно, каково было бы мне, если бы волны вынесли меня в чужое мне место, населенное совершенно чужими мне людьми, где некому было бы сказать мне, как меня зовут, где всем было бы все равно, умру я или выживу.

Слова его были одновременно как острый нож в сердце и как целительный бальзам. Эти слова решили ее сомнения. Как бы ни терзала ее ложь, с каждым днем разраставшаяся, словно уродливая опухоль, как бы ни претил ей этот пошлый маскарад, признаться ему в том, что она ему чужая, что дом этот ему чужой и что даже имени его она не знает, Мария после таких его слов не могла. Он должен был во что-то верить. И он верил ей. Предать эту веру значило предать его.

Что, если он никогда не вспомнит, кто он такой? Тогда если он захочет провести жизнь с ней, то она, видит Бог, станет ему женой, настоящей женой. Если даже у него есть где-то жена, со временем та женщина примет свою судьбу и вдовство и, возможно, найдет себе другого мужа.

Если Адаму назначено судьбой быть человеком без прошлого, то он будет ее, ее навеки. Мария много на своем веку встречала мужчин, подходящих ей и неподходящих, и Адам был тем единственным, кого она бы выбрала для себя. Он был добрым, остроумным и тонким — в нем присутствовали все те черты, которые она хотела видеть в муже. Если он никогда не вспомнит, кем он был, ну что же — здесь он найдет себя нового.

Вместе они приведут Хартли-Мэнор к процветанию. Здесь будут жить они в мире и покое. Хотя брачный обряд все же придется совершить. Она скажет Адаму, что раз он стал, в некотором смысле новым человеком, брачные клятвы придется обновить.

Смущенная своей готовностью лгать и изворачиваться, Мария сказала:

– Прошлое делает нас такими, каковы мы есть сейчас, но что самое важное, так это настоящее и будущее. Главное все еще при тебе, и оно будет таким, каким ты его сделаешь.

– Твоя мудрость соперничает с твоей красотой. — Приковав ее к месту взглядом, он взял в ладони ее лицо и поцеловал ее жадно. Отклик ее был спонтанным и страстным. Полумрак облегчал выражение чувств. Ее мужчина, подаренный морем, был так ей дорог, он был таким ласковым и мужественным одновременно. Она считала его человеком среднего роста и телосложения, но сейчас, когда он ее обнимал, он казался очень большим и очень сильным.

Она смутно осознавала, что спиной вжимается в полки с книгами, что руки его шарят по ее телу. Развязав пояс ее халата, он накрыл ладонями ее грудь. Интимность его ласки одновременно шокировала и возбуждала. Губы ее приоткрылись навстречу его губам, и языки их слились в танце. Она прижалась бедрами к его бедрам. Твердь и жар его тела возбуждали тревогу, но и влекли, как влечет песнь морской сирены.