Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

— Безродушка, а что, этот бычок у тебя до бурелома хоть раз добегал? — Тычок пальцем презрительно показал на Рядяшу и скорчил такую кислую рожицу, что здоровяк зашёлся беззвучными корчами хохота. Ржач в голос пойдёт чуть позже, когда дыхалка вернётся.

— Сколько раз говорил, сюда ни шагу, — Сивый покачал головой, вернул меч в ножны, показал Рядяше «пока всё». — Сгинуть хочешь на старости лет?

— Так я это… — старик сбил холстяную шапку на глаза, спрятал взгляд, закашлялся, — в посадку-то не полез. Что я дурень здоровенный что ли?

Утирая пот, из-за сосен один за другим вышли остальные заставные, по двое с дорожки.

— Ледок, просто красавец, — Щёлк одобрительно закивал, хлопнул вострослуха по спине, — выше головы прыгнул.

— В следующий раз догоню, — мрачно пообещал тот, — ушёл-то всего шагов на двадцать.

— Уф-ф-ф, — старший Неслух тяжело рухнул около Рядяши, толкнул того в плечо, — Слышь, чуть дух не отпустил! Про ловушку едва не забыл. В последний миг вспомнил! Как ещё жив остался!

— Дурак ты, братец, — подошёл старший, постучал себя по лбу, — на знаки совсем не смотришь?

— Я и говорю, — Тычок тут как тут, повис у старшего Неслуха на руке, — Отдохнуть всем надо, а лучше бражки голову не прочищает ничто! Уважим купечество, а, Безродушка? А братцы? Грянем в тридцать голосов: «Девка да бражка — сложится сказка»⁉

Сивый усмехнулся, скривился.

— Ты ведь не отстанешь?

— Оскорбить норовишь⁈ — старик взвизгнул, — я о вас, дураках забочусь! Думаю, не дай бог, замотаются парни, потеряют бдительность, знака не увидят! Пропадут ведь ни за что! Совсем о людях не думаешь!

Сивый обречённо отвернулся, оглядел своё воинство. Парни еле сдерживали гогот, те, что устали поболее других, на траву попадали сразу — от смеха колени растрясло и будто хребет из тела вынули. Не стоится.

— Может и впрямь, пусть бражки попьют? — задумчиво предложил Щёлк. — Если в меру, думаю, вреда не будет.

— Не получаются у меня посиделки с торгашами, — скривился Безрод, — ровно кошка мы с собакой.

Но Тычок так жалистно играл бровками, такими неземными скорбями были полны его хитрющие глазки, что Сивый усмехнувшись, махнул рукой. Быть пирушке. Егоз тут же подобрался и рванул обратно, через несколько скачков повернулся, на ходу крикнул:

— Безродушка, я тут это… всё подготовлю, за всем прослежу! Купчик, он ведь такой! Не схитрит — не проживёт!

Пробежал ещё несколько шагов, повернулся, показал кулак.

— Вот они где у меня буду! Самое лучшее на стол метнут!

А Безрод, качая головой, показывал парням: «На него не смотри, береги дыхалку — вдох… выдох…»

Пировать затеяли на улице, благо вечер обещался быть тёплым и сухим, всего-то и нужно бросить несколько досок на к о злы. Первоначально купцы хотели столы выстроить по боярскому обыкновению, главный стол поперёк, остальной или остальные торцом к главному, впритык, но Тычок, невольно косясь в сторону заповедной части острова, решительно замахал руками.

— Отец родной, ты чего удумал? К чему нам такие сложности? Ставь четырехугольником и все дела! Всяк равен всякому, каждый на глазах.

«Отец родной» младше Тычка десятка на три лет, выше на голову и могучее втрое, было нахмурился, но старик, подхватив купца под локоток, заговорщицки отвёл в сторонку.

— Мы тут люди простые, равные один другому, и нет на этом острове человека выше воеводы заставы, а такой он, понимаешь, рубаха-парень, что нипочём не сядет от своих наособицу. А если сам не сядет, то и вам не след. Ага?

Гордяй испытующе смотрел на Тычка, хмурился, вспоминал, что говорили на Большой Земле об этом чудн о м старике. Ну говорили, что дружинный счетовод, при заставе пошлинным столом ведает, кто с товаром пришёл, отдай сборы заставный и путевой, раскрой чрева ладейные, покажи княжескому человеку, что привезено. Ещё говорили, чтобы надурить не пытался, сам в дураках останешься. Пробовали как-то — Спесяй кстати — так не вышло ничего, ещё и должен остался. А нечего было выдумывать… Хотя, положа руку на сердце, придумал Спесяй здорово. Он давно хотел такое отчебучить, да только недавно стало возможно: когда новую ладью закладывал, особливо повелел доски, что ниже уровня воды лежат, с внешней стороны оставить с сучками. Много не велел, трех сучков на длину доски, говорил, хватит. Вот подходишь к пошлинному столу, а твои люди загодя в воду бултых, к сучьям под водой привязывают шесты, а к шестам в просмолённых и навощённых мешках — что подороже. Если отсюда пришёл в какое-нибудь Торжище Великое — ну соболей, там, песцов, куниц, короче, то что поценнее и не сильно огромное, если оттуда сюда — едальные приправы острее да пожгучее, драгоценные камни, дорогое оружие. Что везёшь? А ничего, мелочь всякую, будь любезен, получи, добрый человек, положенные сборы. А ночью твои шасть, и драгоценности из воды тихонько, без шума и плеска достают на сушу. А уже всё — пошлины уплачены, остаёшься в чистом достатке! Вроде невиданная уловка, но этот махонький, худой дедок разгадал, даром ли глазюки хитрющие? Когда в Сторожище людишки Спесяевы полезли ночью в воду, их на суше уже ждали, приняли самих и драгоценный товар под белы рученьки. Ещё и лицедейство затеяли, дескать, ой, ты гляди, потерял товар кто-то, благодарим, что замочиться не побоялись, достали. И попробуй скажи, что твоё — в пошлинном списке у тебя ничего такого не записано, значит, закрой рот и даже не сопи. Только и обмолвился кто-то из стражи, мол, ну Тычок, ну пенёк островной, это ж надо до чего нюх у дедка остёр! Спесяй потом спьяну разорялся, дескать, для чего нужно два пошлинных стола, ведь от Скалистого до Сторожища ходу всего-то ничего, один чих и попутный ветер. Насилу тогда угомонили, объяснили умному дураку, что на острове он платит лишь заставный сбор и путевой, всё остальное — в городе, а в том свитке, который он, Спесяй, самолично передаёт запечатанным начальнику пошлинного стола в Сторожище, Тычок и растолковывает, что и как может быть не в порядке у честнейшего купчины Спесяя, свет Поляевича. Как старик это делает? Ничего, напоим, выведаем. Сам хлипонький, много не выпьет, а как выпьет, запоёт, чище соловья.

— Говоришь, любит ваш воевода по-простому?

— Ага. Сам не прост, но любит по-простому.

Гордяй согласно кивнул. Хорошо, поставим столы четырёхугольником.

— Что на стол метнёте, гости дорогие?

Купец улыбнулся, пальцы на ладони растопырил, начал загибать.

— Ути жареные, гуси пареные, стерлядка дымовая, белуга кашевая…

Тычок поднял брови, рожицу скорчил, налево скривился, направо усмехнулся. Гордяй осёкся.

— Что не так, старинушка?

— Вроде умный ты, Гордяй, белый свет повидал, а судишь как дитё малое. Ну чего тут на заставе наши не пробовали? Нешто в стерлядях нехватка? Думаешь, вы тут первые такие с пирком да мирком? Да и ладно стерлядка, рыбень стоящая, но если хочешь удивить парней — самое время.

Гордяй загнал брови на лоб едва ли не выше Тычка, борода колом встала — так подбородок выпятил, рот вообще раззявил.

— И чем же нам парней удивить?

— Ну не знаю, — старик уволок глазки в небо, пожал плечами, шумно выдохнул, — обсыпь чем-нибудь, дай другой вкус, налей заморской бражки…

— Ну чего? — через какое-то время Спесяй, Скоробогат и Глина обступили Гордяя, едва за грудки от нетерпения не взяли.

— Одного я не понял, — мрачный Гордяй кивнул себе за спину, — кто из нас купец? Доставай, братва, пряники заморские, от каждого поровну.

Гордяй с чаркой в руке поднялся со скамьи. Четырёхугольный стол стоит в самой серёдке поляны, сразу за гостевыми хоромами. Дружинные Сивого здоровьем не обижены, пьют и едят за милую душу. Вон смотрят, ровно иглы в тебя загоняют, ждут купеческого слова.

— Много интересных историй хозяева рассказали, уж не взыщите, теперь наш черёд. Ходили мы как-то с торговым походом в заморские края, людей посмотреть, себя показать. И уж насмотрелись на тамошние нравы так, что иной раз поперёк горла вставало.