Сквозь время - Олеся Шеллина

друг на друга, словно впервые увидели. Она была настолько маленькой, что ей приходилось задирать голову, чтобы посмотреть мне в лицо. И как осознание того, что так упорно они оба старались не замечать — Зоя Палеолог и Иван Молодой были практически ровесниками.

— Отпусти, ты делаешь мне больно, — наконец, прошептала княгиня, пытаясь вырвать руки из моей хватки. Хорошо хоть «сын мой» не добавила, и то хлеб.

— Тебе больно? — я усмехнулся, и пошел к окну, таща за собой упирающуюся княгиню. — Смотри, видишь пес лежит, издохший? Он съел пирог, который мне предназначался. Думаешь, мне не было бы больно, если бы я, как тот пес валялся по земле суча ногами?

— Что ты такое говоришь? У меня и в мыслях не было…  — она сделал еще одну попытку вырваться, но не преуспела, я держал крепко.

— Да неужели, — я все-таки отпустил ее руку, и прошел на середину комнаты. — Хочешь сказать, что Ваську своего старшего не видишь на моем месте? И не пошла бы на все, чтобы твой настоящий сын получил желаемое?

— Иван, я клянусь…

— Оставь, клятвы, произнесенные под сенью Ватикана, не стоят даже бумаги, на которой их пытаются записывать. Только не говори, что при папском дворе тебя не научили основному постулату — каждый сам за себя. И только не говори, что бедная овечка Клариче Орсини не поделилась с тобой запасами весьма сильнодействующих средств, помогающих этот постулат поддерживать? Как же хорошо иметь подругой дочь и жену аптекарей, правда? Половина проблем в виде нежелательных личностей сама собой отпадает. Ведь нет человека — нет проблем с его существованием связанных, — гнев все еще застилал мне глаза, но я прекрасно осознавал одно, говорили мы с ней на латыни. И это хорошо, потому что на певучем русском столько сарказма на голову собеседника невозможно вылить.

— Медичи не аптекари, — я даже моргнул, когда услышал, что Зоя, из всей моей речи услышала только то, за что ее разум, пребывающий в смятении, зацепился.

— Сейчас, да, а раньше вполне себе были. Ну, это, примерно, как ты, княгиня, когда-то, возможно и стала бы византийской царевной. Но царевна без царства…

— Послушай меня, Иван, — она выпрямилась, и теперь стояла передо мной бледная, но гордая с высоко поднятой головой, что ни говори, настоящая княгиня. Быстро же она оправилась, мелькнуло в голове, и я не знал, то ли злиться, то ли восхищаться этой женщиной, несмотря на то, что она с маниакальным упорством пытается избавить этот мир от моего присутствия. — Ни для кого не секрет, что я мечтаю видеть одного из своих сыновей на великокняжеском троне, после его отца. Но я никогда не опустилась бы до такой безвкусицы, чтобы отравить тебя на глазах у всего подворья. Потому что первое, что пришло бы на ум каждого из свидетелей, что это я насыпала щедро яду, куда там ты говорил — в пирог? И то, что ты стоишь здесь передо мной — пример тому. Я не умалишенная и никогда ею не была, и ты прав, при папском дворе я постигла одну простую истину, можешь творить что хочешь, но лишь при одном условии — не попадайся. Не попадешься, и сможешь купить индульгенцию за десяток дублонов. Но если попадешься, или хотя бы тень подозрений падет на твою голову — берегись. Весь гнев и судей, и толпы падет на твою голову. Я никогда не совершила бы такую глупость, — и она показала пальцем на окно. — Я не знаю, откуда ты узнал про Орсини и Медичи, наверное, этот пустобрех венецианский посол проболтался, но уж они бы научили меня, как можно отравить кого-то незаметно. Не знаю, как Орсини, а Медичи в этом большие мастера.

— Но, если это не ты, княгиня, то тогда кто хотел меня вот так безвкусно, как ты говоришь, убить? — я устало прислонился к дверному косяку. Сам не понял, как очутился у двери, наверное, так сильно хочу выбраться отсюда на свежий воздух. Ненавижу местные дома, даже дворцы, просто ненавижу. Вот выгоню дядю Мишу из Твери, сяду на княжение и построю себе нормальный такой дворец, итальянца какого-нибудь найму в крайнем случае.

— Не знаю, — Зоя подошла к своему рабочему месту и села на стул, стоящий перед пяльцами. На холсте был наполовину вышита часть Рима, относящаяся к Ватикану. — Заново посмотри на свое окружение, может кто злобу на тебя затаил.

— Кого бы ты назвала первым? — мы уже даже не титуловали друг друга. Означает ли это, что наши отношения вышли на новый лад? Хрен знает, может и означает, а может они и вовсе усугубились.

— Ты просил правду? — она резко развернулась, глядя на меня снова снизу вверх. — Хорошо, тогда услышь правду. Больше всех в Москве, даже больше, чем я, смерти тебе желает лишь один человек — твоя жена Елена, прозванная Волошанкой. — И она снова отвернулась, и потянулась за шелковой нитью.

Я же, с минуту глядел, как она подбирает нити и складывает их на пяльцы, чтобы увидеть, цвет будущей вышивки. А затем резко развернулся и вышел, столкнувшись на пороге со стайкой барышень, спешащих к своей княгине, чтобы развлекать ее за работой.

Был ли я потрясен, услышав про Елену? Не знаю. Не уверен. Как не уверен и в том, что эта римская змея не пыталась оговорить ее. Поговорить с Еленой? И что ты, Ваня, хочешь услышать? Правду она тебе все равно не скажет, а вот то, что она тебя явно недолюбливает, если не сказать больше, ты прекрасно за несостоявшимся обедом разглядеть сумел. В этом гадюшнике есть хоть один человек, который не хотел бы меня убить, максимально болезненно и жестоко? И самое главное, за что?

Выйдя из терема, я подошел к мрачному Волкову.

— Нашел? — я не уточнял кого, да этого и не требовалось. Он покачал головой.

— Найди остальных, собирайтесь, и мои вещи собирай. Поедем к войску, там остальных дворовых дождемся, — и я решительно двинулся в сторону княжеских палат. Надо предупредить великого князя, что я отчаливаю. Чтобы не гневался больше положенного.

Вообще поездка за город к войску, была не самой дурной. Там меня вряд ли травануть попытаются, потому что я близко никого к своему котлу не подпущу, а уж кашу я как-нибудь сумею