Полное собрание сочинений. Том 22. Прогулки по опушке - Василий Песков

Установлено: вампиры – отменные акробаты, и не только в воздухе, но и там, где они приземлились «поужинать», хорошо бегают, прыгают, лазают. Самцы и самки живут порознь и даже в разных местах, но собираются вместе на время шумных осенних свадеб. После спаривания семя вампира консервируется в организме самки и оплодотворяет яйцеклетку только весной. Одного детеныша мышь постоянно носит на теле и, как все матери, трогательно о нем заботится. Биологи, изучающие вампиров в неволе, утверждают, что эти существа с отвратительной внешностью довольно спокойны, миролюбивы – могут садиться на руку, проявляя свойственную млекопитающим сообразительность. И они единственные из всех млекопитающих имеют иммунитет к бешенству, являясь его носителями.

Последняя новость. Обнаруженное в слюне вампиров вещество, быстро растворяющее кровяные тромбы, кажется, удалось синтезировать. Лекарство это может быть эффективным при инсультах. Возможно, вампиры продуцируют то же самое вещество, которое используют и пиявки. Человек из всего умеет извлекать для себя выгоду.

• Фото из архива В. Пескова. 7 ноября 2003 г.

Ночная молитва

Имею дурную привычку читать в постели. Иногда это помогает быстро уснуть, иногда же – наоборот. И тогда нужны какие-то средства. Их два: таблетка или, как я называю, «ночная молитва».

Как немец всю жизнь ходит в одну пивную, так и я за сорок три года жизни в Москве хожу в один лес. Иногда кажется, что знаю в нем каждое дерево, каждую тропку, поляну, заметные пни, муравейники. Лес этот – пространство между шоссе на Киев и на Калугу. Я называю его «Моя Месопотамия». (Настоящая лежит между реками Евфрат и Тигр.)

Ходить в этот лес я начал, когда со станции метро «Юго-Западная» попадал на пшеничное поле. Сбоку шоссе, а тропинка по полю вела в деревню Тропарево, теперь уже давно Москвой поглощенную. По Киевскому шоссе на автобусе еду до деревеньки Картмазово. Тут начинается мой воскресный маршрут. И все, что я видел на нем, вспоминать так приятно, что это стало средством против бессонницы.

Вспоминаю сразу деревню Картмазово, состоящую из одной улицы. Тут в каждом доме – знакомые. С одним поздоровался, с другим поговорил о «текущем моменте», третий зовет на крылечко к тарелке с крыжовником, четвертый тоже любит природу и выносит на ладони жучка, уверенный, что я должен его хорошо знать. Старушка в крайнем дворе (царствие ей небесное!) всегда говорила: «Пошел… Ну иди, иди с Богом».

Я помню, как в Картмазове устанавливали памятную доску с именами погибших в войну. Вокруг нее посадили четыре елки. Были они мне как раз по плечо. Теперь разглядываю шишки на них, задрав голову, – огромные дерева! Время с годами чувствуешь остро: не бежит, а летит.

За деревней был луг. Весной над ним всегда с криком «чьи вы?!» летали чибисы. Сейчас не верится даже, что луг тот был, – все застроено трехэтажными домами богатых людей. Дома стоят теснее, чем избы в деревне. Этот «Вавилон» тщеславия и безвкусицы заставляет обойти его стороной. Скорее, скорее в лес!

В лесу с высокими соснами чувствуешь себя, как в храме. Хор зябликов сопровождает весною. Осенью верещат на рябинах дрозды. Стучат дятлы. В ноябре низко, небоязливо летают над лесом вороны – запоминают, где что лежит, пока не засыпало снегом. Однажды в этом лесу вниманье привлек странный сучок на знакомой березе. Вгляделся – сова! Вытянулась в струнку возле ствола, уши кверху – сучок! А там, где тропинка кончается перед новой опушкой, летом мы как-то встретились с бабкой-грибницей. На ногах кирзовые сапоги, на руке, где носят обычно часы, – компас. В корзине поверх сыроежек и подосиновиков лежали три мухомора. «Едите?» – без удивленья спросил я бабку. «Ем!» – ответила она с вызовом. Мы побеседовали. Старуха рассказала, как варит она мухоморы, а я вспомнил встречу с лесниками в Германии, демонстративно они клали в котел мухоморы, и я тогда впервые узнал: кипячение разрушает яд у многих грибов. (Но только не у бледной поганки!)

Лес средней полосы от тайги отличается тем, что чащи в нем перемежаются полянками. Идти по такому лесу весело и приятно. И на открытых местах можно увидеть животных, хотя днем полян они избегают. Выходя из леса на поле, у края которого вертится спрятанная в полупрозрачном шаре гребенка локатора Внуковского аэродрома, я увидел, как пара воронов, пикируя, сопровождала кого-то бежавшего в травах. Кабан! Занятно было наблюдать эту картину на фоне торчавшей из-за горизонта башни Московского университета. На этой же поляне спугнул я однажды всегда неохотно взлетающего коростеля. В вихляющем полете он выскочил почти из-под ног и, поспешая, ударился о загородку садового поселенья. Помню струнный звук проволоки. Но коростель остался жив или по крайней мере сумел скрыться в траве.

Далее поляну обтекающий ее лес украшает стайка берез. В первые годы хожденья на березах зимой я видел тетеревов. Позже весной находил места их ночлегов в снегу. Было это почти что рядом с Москвой. Сейчас в это трудно даже поверить.

А за поляной – снова лес, обезображенный на краю громадной свалкой. Тут кормятся тучи московских ворон и одичавшие собаки, а в последние годы и люди. Некоторые летом устраиваются жить в лесу. На моем маршруте возле ручья появились четыре землянки. Входы в них завешаны мешковиной, а одна – с дверью, принесенной со свалки. На ней сохранилась золоченая по стеклу надпись: «Отдел кадров».

Воспоминания ночью, все это знают, цепляются друг за друга, как конторские скрепки. За лесным пристанищем бездомных однажды поздней осенью мы с внуком увидели зайца. Он готов был встретить зиму – сиял белизной. Но снега не было, и заяц понимал, как заметен в черном лесу, – лежал, прижавшись к коряге, и вскочил ошалело почти из-под ног. Мы долго видели мелькавший между деревьями белый комок. Кстати, белеют зайцы не от холода, как многие полагают, а от сокращения светлого времени суток.

О грызунах: для семейства мышей – на всю зиму, для нас же – на вечер.

Ослик пережил деда-хозяина.

А если пойти в сторону, куда побежал заяц, то наткнешься на две оплывшие, заросшие бурьянами воронки. С этой стороны летом 41-го года летели ночами к Москве немецкие бомбардировщики. Им преграждали путь истребители, и немцы спешили «разгрузиться» – бросали бомбы куда попало. Две из них оставили след в «моем» лесу. Я непременно возле этих «ямочек» останавливаюсь – отхлебнуть чаю из термоса и оглядеться. Однажды вздумал фотографировать ос, поселившихся в одной из воронок. Одна меня укусила в запястье – ранка не заживала дней десять.

Вблизи воронок в июне всегда найдешь землянику. Однажды я всматривался в траву – не поспела ли? Решил, что рано еще. А глянув в бинокль на дупло дятла, увидел подлетевшую птицу с красной ягодкой в клюве – дятел уже проведал: поспела.

От следа войны тропинка ведет меня к текущему лесом ручью. Ширина его – можно перешагнуть, но пригнувшись, видишь маленьких рыбок. Живут! На косогоре возле ручья кучно растут дубы. Глядя издали, скажешь, что это одно громадное дерево с роскошной кроной. На самом деле это семейка дубов. Я называю ее «Двенадцать братьев». Человек ли закопал тут расчетливо в землю дюжину желудей или, может быть, сойка или залетная из таежных краев кедровка спрятала желуди и забыла о них. И вот живет уже поди больше ста лет семья великанов. Два крайних дуба начали сохнуть, и кто-то пометил их красной краской – знаки, что надо срубить. Но время такое – не сделали эту работу. Стоят старики уже лет десять помеченными. Подходя, я провожу ладонью по их шершавой коре: «Живы? Я рад вас видеть!»

Вблизи от дубов как-то сразу, в одну весну, возникла «слобода», как я называю «старых русских». Лесную поляну вскопали под клочки огородов и заставили шалашами, домишками из фанеры или просто укрепили кровлю на шатких кривых столбах. С весны до осени копошатся тут люди: что-то сажают, поливают, накрывают пластиком. Как положено, есть тут чучело – отпугивать птиц, проволочные ограды, увешанные жестянками от консервов, – отпугивать кабанов. На одной из «фазенд» фанерный лист с надписью «Шестизвездный отель».

Летний приют от житейских бурь нашли тут старый геолог, пенсионеры-учителя, несколько рабочих с закрывшегося московского завода – всего человек сто. Хорошие, добрые люди! Печально, что многим из них уже не придется увидеть ничего радостного, кроме этих маленьких огородов и «цыганских» построек, где можно укрыться от солнца или дождя. Наведывался сюда лесник – сказать, что место захвачено не по закону, что всех отсюда приказано сковырнуть. «Вы ИХ вон сковырните сначала!» – сказал леснику геолог, указывая в сторону невидимых за лесом кирпичных замков возле Картмазова.