Крымский цугцванг 1 (СИ) - Леккор Михаил

Предложение было довольно неожиданным, хотя и не на все сто процентов. Нечто подобное Романов предполагал. Если бы он был политик, то посадить его в МИД на второстепенную должность (а может и не совсем второстепенную) и тем самым заткнуть рот было лучшим вариантом. И Запад не обидится за прессинг оппозиции. Но он же не политик. На всякий случай? Вряд ли МИД вдруг понадобился дипломат — любитель.

Что ж, спасибо за предложение.

И все равно нет. Он прекрасно знал, что, по крайней мере, последние несколько веков министерство иностранных дел представляло собой замкнутую касту. Войти в ее ряды можно было либо с нижних ступенек карьерной лестницы. Либо сверху, с самых высших. Для первого пути он стар, для второго слишком мал его политический вес.

— Нет, — категорически отказался он, найдя реальную отговорку, — наши с вами взгляды на международную обстановку и внешнюю политику России кардинально расходятся.

— Но интересы России требуют… — начал возражать Мануйлов.

— Ваши, Анатолий Георгиевич, ваши, — перебил Романов, — я уже говорил однажды Алексею Антоновичу, что меня громкими словами не пробьешь. Родина требует, Родине надо… Да плевать нашей сермяжной России на все это.

Мануйлов оторопело замолчал, а потом неожиданно расхохотался.

— Поддели вы меня, — признался он, — молодец! Я, — признался Мануйлов, — тоже циник и на вещи смотрю трезво. Но должность обязывает, вот и заносит порой на патетику.

Президент как-то иначе посмотрел на Романова, как на равного, что ли.

— Давайте так, — предложил он, — я вам ничего не предлагал, а вы ни от чего не отказывались.

Дмитрий Сергеевич, замялся, ища в словах Мануйлова очередной подвох.

— Ну же, — помог ему президент.

— Хорошо, — выдохнул Романов, — только без подкопов, — предупредил он.

— Вот и замечательно, — подытожил Мануйлов и предложил: — Поскольку нам еще долго лететь, может, поговорим о внешней политике, о Западе. Это же ваша тема. Просто так, без всяких последствий и выводов. Под стаканчик чаю и булочку.

Романова это устраивало — и разговор, и чай, и он согласился. Не сидеть же букой несколько часов.

— Мне вот что не понятно в вас, — продолжил президент, принимая чай у бортпроводницы. — Человек с трезвыми взглядами, я бы даже сказал, циничными, а так восторженно смотрите на Запад. Вы думаете, то же англосаксонское государство, откуда мы летим, является добрым дяденькой?

От взрыва чувств Романова Мануйлова спасла чашка горячего чая в руках собеседника. Дмитрий Сергеевич нянчился с ней с капризным ребенком — чай был чересчур горячим и жег руки, а надеяться на небольшой столик было опасно — самолет то и дело потряхивало, чашка могла съехать на пол.

Исхитрившись отпить глоток, Романов сдержанно-зло сказал:

— Сколько ж можно говорить — я сторонник западной цивилизации, и даже не так, я сторонник западного пути развития, а отнюдь не государства. Английское государство, конечно, лучше, чем наше, но не намного. И восторгаться тут нечем. Любое государство — это пресс. И оно, прежде всего, блюдет свои интересы как во внутренней, так и внешней политике. Это даже ваш министр иностранных дел знает.

— Да вы еще и марксист, — с любопытством заметил Мануйлов.

— Да ну вас, — отмахнулся Романов, понимая, что его просто подначивают.

Мануйлов хмыкнул и заговорил уже серьезно:

— Надо сказать, вы меня удивляете. Я полагал увидеть в вас вздорного восторженного Западом интеллигента, а вы куда сложнее. То есть вы не считаете Английское государство как своего рода паладина в современном мире?

Романов отпил чай.

— Более того, я считаю, что оно готово сейчас подсунуть нам хорошую свинью.

— Вот видите, — едва не встал Мануйлов, — как же с ними теперь общаться.

— А вот тут извините, — не согласился с категорично-отрицательной оценкой президента Дмитрий Сергеевич. — Запад к нам относится не очень хорошо, но Россия, то есть российское правительство, виновато не меньше. Пора уже, наконец, перестать висеть в воздухе — с одной стороны стремится в западное сообщество, а с другой обговаривать свое особое положение. Ведь вы в ходе переговоров не сделали ни одного шага вперед.

Мануйлов не согласился:

— Вам легко говорить. Знаете, теоретические рассуждения хороши, но они, как правило, никак не прилагаются к реальности. Практические отношения в дипломатии совсем другие. Попробовали бы, сразу надорвете.

— Да запросто, — сгоряча ляпнул Дмитрий Сергеевич.

— Ну вот и переходите в МИД, — простодушно предложил Мануйлов.

— Тьфу на вас, — взъярился Романов, — опять вы о своем.

Мануйлов в ответ только иронично заулыбался в чашку. Один — ноль в его пользу.

— Во внешней политике России сейчас много трудных, я бы сказал кризисных явлений, — поостыв, сказал в раздумье Дмитрий Сергеевич. — Наследие прошлых десятилетий. И, я боюсь, никто не готов уступать — ни Россия, ни Запад. А бывшие союзные республики, скорее всего, будут провоцировать еще многие годы. Россия же сейчас слаба, весьма слаба.

Мне кажется, Анатолий Георгиевич, вас ждут впереди далеко не радостные минуты во внешней политике. И разрядить эту подспудную напряженность способен сильный международный кризис. Лишь бы он не ударил хвостом по нашей стране.

Мануйлов посмотрел на ставшее серьезным лицо Романова.

— Никак не ожидал услышать такого от теоретика. Впрочем, вам виднее, вы специалист. Неужели все настолько плохо?

Романов пожал плечами.

— Я рассматриваю самый пессимистичный вариант. Но знаете, что самое плохое? Мы никак не можем существовать без Запада, а вот он без нас, не знаю. Может быть тоже, но пока там это поймут, Россия развалится под грузом забот. А может, Запад и проживет. В любом случае, России без Запада станет очень трудно.

Под этот пессимистичный вывод, который президент даже не попытался оспорить, они допили чай. А там и самолет прибыл на аэродром.

Разговор с Мануйловым навеял на Дмитрия Сергеевича какую-то тревогу. Будучи человеком западных демократических взглядов, он не очень-то беспокоился о российском государстве. Но Россия — это другое. И он не знал, как ее сделать европейской без моря крови и огромных расходов. Эпоха Петра Первого в ХХI веке невозможна. Ведь тогда, в годы реформ, население России сократилось на 25 процентов. Так что Великий-то он безусловно, но очень уж дорого обошлись его преобразования.

После того, как самолет приземлился в Москве, он отказался от предложенного Мануйловым автомобиля, решив воспользоваться общественным транспортом. Хватит ему зависеть от власти.

Метро протащило его через практически всю столицу. На поверхность он вышел уже вечером. Недолгое зимнее солнце спряталось за высокими небоскребами, темнело.

Холодный ветер бил в лицо, продувая насквозь. После осенне-снежного Лондона московская морозная погода с пронизывающим ветром была особенно тяжела. Романов поежился, машинально посмотрев, куда бы ему спрятаться. И увидел знакомую церквушку. Давненько он в ней не был, почитай дней пять, а кажется, целую вечность.

Он осторожно отворил дверь. То ли праздник какой нашелся, — Дмитрий Сергеевич не отличался знанием церковных обрядов, — то ли просто так попал, но на этот раз было много народу. Хотя как много — для небольшой площадью церкви и десять человек были толпой.

Старушки, молящиеся во здравие и за упокой, — кому как Господь даровал, старичок, то ли дремлющий, то ли медитирующий под шепотки бабушек, девушка, по виду студентка — Романов посмотрел на нее с любопытством, — вот весь коллектив. Он осторожно пробрался в угол. Стена церкви к вверху ссужалась, наклоняясь, поэтому высокому Романову было неудобно, приходилось сильно горбатиться. Он кое-как устроился, но когда обратился к Богу, то забыл о неудобной позе, и о плавающих по церкви шепотках и различных запахах.

Бог смотрел на него с некоторой укоризной и печалью, проникая своим взглядом в такие сокровенные слои души, о которых Романов и не подозревал, что они есть. Дмитрий Сергеевич торопливо и неловко перекрестился.