Царская невеста. Любовь первого Романова - Сергей Степанов

Досаднее всего, что прием послов намечался в варшавском дворце Сапеги, то есть там, где находился под стражей Филарет.

– Допустят нас ляхи до митрополита али нет? – вопрошал подьячий и сам себе отвечал: – Навряд ли! А ежели допустят, то наедине потолковать не дадут! Велят при послухах говорить, чтобы ничего мимо них не прошло.

Настал долгожданный день большого приема. С раннего утра вокруг дома на Гнойной началось движение. Примчался кавалер Новодворский, одевший ради торжественного случая красную мантию и нацепивший золотые шпоры. За ним прискакала свита шляхтичей в праздничных приталенных жупанах и алых кунтушах. У многих поверх жупанов были накинуты широкие дели на манер венгерских. Жолнеры с мушкетами, пешие и конные, заполнили узкую улочку. Русские послы постарались не ударить лицом в грязь. Марья ахнула, когда увидела дядю в собольей шубе. Он был на голову выше подьячего, надевшего сразу две шубы, нижнюю, короткую и верхнюю, с длинными полами и рукавами до пят. Лошади, запряженные в посольский возок, были любовно вычищены накануне приема. Марья упросила конюха допустить ее до этого священнодейства, несколько часов тщательно расчесывала и заплетала конские гривы и теперь любовалась делом своих рук. Спины лошадей были покрыты узорчатыми кизилбашскими коврами бирюзового цвета.

Праздник омрачало то, что Марья оставалась дома. Ей строго наказали шагу не ступать с опостылевшей Гнойной. Провожая посольство, она горько вздыхала.

– Эй! – окликнул ее дядя, уже севший в возок. При посторонних он опасался называть ее женским именем, а вымышленное мужское упоминать не хотел, чтобы не грешить лишний раз. – Эй, принеси-ка еще один ковер для кучера.

Марья со всех ног бросилась в дом. Как она не догадалась положить ковер на козлы, чтобы поляки подумали, что у русских кучер восседает на коврах. Но пока она нашла ковер, спрятанный в дальнем чулане, посольство уже двинулось вдоль Гнойной улицы. Впереди выстроились трубачи, потом приставы, а за ними стрельцы в красных кафтанах и слуги, нагруженные посольскими дарами. Возок с посланником и его товарищем был в середине шествия. Марья попыталась пробиться к возку – бесполезно, попыталась вернуться назад – путь преградили жолнеры. Один из них приказал ей вернуться в процессию, сопроводив свои слова чувствительным тычком. Марье пришлось подчиниться. Впрочем, она и не имела охоты сопротивляться. «Так даже лучше, чем дома скучать, – радостно думала она. – Дядя простит. Главное, не попасться на глаза злыдню-подьячему».

На узких улочках жолнерам приходилось пускать в ход приклады мушкетов, чтобы проложить дорогу среди зевак. Мальчишки бежали следом, передразнивая важных послов. Женщины в светлых рантухах, накинутых на голову и драпирующих все тело, хихикали и лукаво поглядывали в сторону бравых шляхтичей, гарцевавших на конях. Кроме обычного любопытства, в глазах варшавян читался немой вопрос: «Скоро ли заключат мир?» Война обогатила только наемников, для простого люда она была разорительной. Большинство поляков ждали мира, и приезд русского посольства оживил эти надежды.

Посольство медленно и торжественно подъехало к резиденции Великого канцлера Литовского. Во дворе шествие остановилось, трубы смолкли. У парадного входа посланников встретили несколько депутатов Литовской Рады, чтобы с почетом провести во дворцовую залу, где посланников должны были расспросить о здоровье государя и бояр. Марья ничего не видела из-за спин рослых жолнеров. Процессия долго стояла, пока дядя правил обстоятельную речь, толмач переводил, а сенаторы отвечали. Наконец посольство вступило во дворец. Марья вошла, изумляясь ширине дверного проема и высоте потолков. Но пройти за свитой ей не удалось. Какой-то служитель расставил перед ней руки и прошипел по-польски «Куда! Куда? Пахоликам ждать в боковой галерее». Марья не знала, что такое галерея. Повинуясь указующему жесту, она повернула направо и оказалась в длинном помещении с высокими окнами от пола до потолка. Никогда она не видела таких застекленных окон. Однако удивляться было некогда.

Прямо перед ее глазами происходила громкая ссора. Два молодых пажа задирали друг друга, словно драчливые петушки. Юнцы метали грозные взоры, крутили несуществующие усы, угрожающе хватались за эфесы сабель. Перья на их рогатывках – шапочках с разрезом – качались, совсем как петушиные гребешки. Их окружали две дюжины таких же безусых юнцов, которые подбадривали товарищей колкими репликами. Дело шло к вызову на поединок, но тут вниманием подростков завладела Марья.

– Ого! Новый пахолик! – вскричал кто-то ломающимся голосом, и все в предчувствии нового развлечения окружили девушку в мужском одеянии.

– И какой миловидный! – продолжал другой паж, ущипнув девушку за щеку. – Ты чей? Кто из панов любит хорошеньких мальчиков?

Под сводами галереи раздался взрыв оглушительного хохота, причину которого Марья не могла понять.

– Дай угадаю! – ломался нахальный паж. – Ясновельможный пан Крицкий? Или коронной гетман Ходкевич?

– Нет, – выкрикнул кто-то из задних рядов. – Наверняка он пахолик ксендза Бернаша Мацеевского, епископа краковского и кардинала.

От этой скабрезной реплики половина юнцов повалилась на пол от смеха, другая половина отозвалась возмущенным ропотом.

– Святотатство! – кричали одни.

– Пахолик епископа! – надрывались другие. – Вот к чему целибат приводит! Епископ делит ложе со смазливым пажом!

– А он правда как барышня! Даже сабли на боку нет.

Множество рук грубо тормошили и вертели Марью. Она сопротивлялась как могла, изо всех сил натягивая на уши шапочку, чтобы из-под нее не выпали девичьи косы.

– Зачем ему шляхетское оружие? У него только шелковые ножны сзади в дупе. Для епископской сабли! – грязно потешались пажи.

– К царьку его! К русскому царьку! Будет хорошая парочка! – раздался выкрик.

Призыв пришелся по душе веселящейся молодежи. Марью потащили в дальний угол галереи, грубо толкнули навстречу мальчику лет пяти. Он был в богатой одежде, в какую наряжали сыновей знатных вельмож, но юнцы обращались с ним презрительно и бесцеремонно.

– Царик! Царик! – кричали они мальчику. – Вот тебе товарищ. Поцелуй его!

Неизвестно, чем закончилось бы бурное веселье, если бы в другом конце галереи не раздался хриплый голос:

– Пан маршалок Дростальский требует своих пахоликов.

Юнцы всей гурьбой бросились на зов, точь-в-точь как стая гусят, завидевших птичницу с кормом. Они вытягивали шеи и кричали:

– А меня мой пан не звал? Нет ли для меня какого поручения?

Оставленные в покое Марья и мальчик, которого дразнили цариком, оглядели друг друга. Мальчик отодвинулся от девушки и важно объявил: