Футуризм и всёчество. 1912–1914. Том 1. Выступления, статьи, манифесты - Илья Михайлович Зданевич

притаившейся под колёсами до часа отмщения, и спавшие орудия проснулись и плюют на врага259.

Обновлённая жизнь требует новой общественности и нового проповедничества.

Наша раскраска – первая речь, нашедшая неведомые истины. И пожары, учинённые ею, говорят, что прислужники земли не теряют надежды спасти старые гнёзда, собрали все силы на защиту ворот, столпились, зная, что с первым забитым мячом мы – победители.

Ход искусства и любовь к жизни руководили нами. Верность ремеслу поощряет нас, борющихся. Стойкость немногих даёт силы, которых нельзя одолеть.

Мы связали искусство с жизнью. После долгого уединения мастеров мы громко позвали жизнь, и жизнь вторглась в искусство, пора искусству вторгнуться в жизнь. Раскраска лица – начало вторжения. Оттого так колотятся наши сердца.

Мы не стремимся к одной эстетике. Искусство не только монарх260, но и газетчик и декоратор261. Мы ценим и шрифт и известия. Синтез декоративности и иллюстрации – основа нашей раскраски. Мы украшаем жизнь и проповедуем – поэтому мы раскрашиваемся.

Раскраска – новые драгоценности народные, как и всё в наш день. Старые были бессвязны и отжаты деньгами. Золото ценилось как украшение и стало дорогим. Мы же свергаем золото и каменья с пьедестала и объявляем бесценными. Берегитесь, собирающие их и хранители, – вскоре будете нищими262.

Началось в <19>05 году. Михаил Ларионов раскрасил стоявшую на фоне ковра натурщицу, продлив на неё рисунок. Но глашатайства ещё не было. Ныне то же делают парижане, расписывая ноги танцовщиц, а дамы пудрятся коричневой пудрой и по-египетски удлиняют глаза. Но это – возраст263. Мы же связываем созерцание с действием и кидаемся в толпу.

Исступлённому городу дуговых ламп, обрызганным телами улицам, жмущимся домам – мы принесли не бывшее: в оранжерее взошли неожиданные цветы и дразнятся.

Горожане издавна розоват ногти, подводят глаза, красят губы, щёки, волосы – но все подражают земле264.

Нам же нет дела до земли, созидателям, наши линии и краски возникли с нами. Если бы нам было дано оперение попугаев, мы выщипали бы перья ради кисти и карандаша.

Если бы нам была дана бессмертная красота – замазали бы её и убили – мы, идущие до конца265.

Татуировка не занимает нас266. Татуируются раз навсегда. Мы же раскрашиваемся на час, и измена переживаний зовёт измену раскраски, как картина пожирает картину, как за окном автомобиля мелькают, внедряясь друг в друга, витрины – наше лицо. Татуировка красива, но говорит о малом – лишь о племени да подвигах. Наша же раскраска – газетчик.

Выражения лица не занимают нас. Что из того, что их привыкли понимать, слишком робких и некрасивых267. Как взвизг трамвая, предостерегающий торопливых прохожих, как пьяные звуки великого банго – наше лицо. Мимика выразительна, но бесцветна. Наша же раскраска – декоратор.

Бунт против земли и преображение лица в прожекторе переживаний.

Телескоп распознал затерянные в пространствах созвездия, раскраска расскажет о затерянных мыслях.

Мы раскрашиваемся – ибо чистое лицо противно, ибо хотим глашатайствовать о неведомом, перестраиваем жизнь и несём на верховья бытия умноженную душу человека.

Раскраска лица

(Беседа на Гауризанкаре)

I268

После того как футуристы269, обуреваемые тоской бунта, провели победный военный рельс на вершину Гауризанкара, по нему хлынули гиены270, по склону ползут фуникулёры, корона увенчана зданиями, несущими шпили, словно штандарты, и заплатанный улыбками стёкол огромный ресторан раскинулся над обрывом посреди кубиков льда, сине-зелёных и голубых, расплёвывая по морозу и в разреженной атмосфере потоки электричества. Там, где дрались бойцы, завоёвывая последовательно пядь земли, где согревали они в пламенеющих руках замерзающее солнце – там ныне расположились нечестивцы и пьяницы, посасывая коньяк и самодовольные в умной глупости. [Ну что же, говорят они, другие постарались, мы наследники их, значит – расточители.]

Pon-ha! Долой! Неужели не найдётся людей, которые кинули бы бомбу в залу и разворотили мозги дуракам. Право, тащите пироксилину, чтобы показать им, что Гауризанкар завоёван не для пьяной тоски.

Мои друзья – Н.С. Гончарова, Ларионов и я покинули вагон. Гарсон поднял лифт, и мы вошли в зал, наполненный народом. Наши костюмы вызвали смех. Пройдя к столу, стоявшему на возвышении, мы уселись за него. Человек – меню. Принесите нам борьбу за искусство и презрение к врагам. Желание строительства, пожар душ с подливкой из энтузиазма. Мы проголодались среди дряблости, трусости и привычек, нам нужен мелинит271, а его добудем, насытив голод борьбой за искусство. Ступай.

Но вот кто-то из толпы закричал: – кто вы, зачем вы пришли сюда. Вы, кажется, мастера, но ваш вид, ваше поведение говорит о ненависти к нам. Вы приносите раздор, вы вмешиваете искусство в жизнь, гоните его в те области, где ему нет места. Зачем вы не хотите походить на нас и ваших отцов.

Н.С. Гончарова встала и сказала —

«Я думаю, ваши взгляды на искусство не годятся, ибо суживали его назначение. Говорящие: искусство для жизни, делали его гарсоном распутного дома, говорившие: искусство для искусства – калошей с витрин. Я полагаю, а со мной и мои друзья, что мастеру не приходится думать о чём-либо кроме мастерства – всё для него материал и поэтому жизнь для искусства. Толпа переставляет формулы или пытается переставить. Поэтому искусство есть поле борьбы мастера и толпы, и каждый тянет в свою сторону. Не так давно мастера лежали под ногами толпы, затем они бежали от неё и заперлись в укромном месте. Это называлось искусством для искусства. Пора выходить, пора диктовать условия, пора скручивать баранов так же, как скручены их рога. Мы не мыслим артистической деятельности вне вечного насилия над толпой и навязывания ей того, что мы находим нужным. Быть мастером, значит, быть насильником – это имя мы принимаем охотно. Только признав это, вы поймёте нас и наши дела».

Кто-то закричал – ваша деятельность немыслима без борьбы, но ваша борьба без внутреннего огня и подъёма. Вы шарлатаны, сознательные или нет – неважно, вы держите внимание толпы в руках, и чтобы удержать его, изыскиваете новые средства. Вы боретесь во имя славы у тех, кого бичуете, и ваша борьба недостойна ореола. Наглецы, где ваша правда. Вы, прославляющие насилие во имя утверждения ценностей, Вы, как только что-нибудь понято и узнано, бросаете его и бежите вперёд. Вы валите на нас все глупые потуги вашего дряблого ума, не пытаясь, чтобы семена взошли. Где ваша правда?

Ларионов вскочил и, ударив кулаком по столу, закричал: – Эй, вы, Подагра и Паралич, переселившиеся с