Сердце матери - Зоя Воскресенская

Саша сидел и, запустив пальцы в кудри, пытался разгадать мамину хитрую загадку.

— Ну что, сдаетесь? — спросила она весело.

— Сдаемся! — хором закричали дети.

— На этом листке написано четверостишие из «Руслана и Людмилы», — торжественно объявила мать.

— Но это надо еще доказать! — возразил Володя.

— Изволь, — согласилась Мария Александровна. — Для этого мне нужна волшебная лампа Аладдина. Принесите ее из папиного кабинета.

Саша принес лампу под зеленым абажуром и поставил ее на ломберный стол. Аня спустила лампу-молнию, погасила ее. Глаза матери лукаво щурились. Она подняла двумя пальцами листок, поводила его над лампой и, сделав таинственное лицо, прошептала:

— Появитесь, волшебные строки!

Дети, затаив дыхание, следили за руками матери.

— Раз, два, три… — Мария Александровна медленно опустила листок на стол, провела по нему ладонью, дунула и перевернула.

Дети ахнули.

На чуть опаленном листке ярко проступали коричневые строчки:

У лукоморья дуб зеленый;Златая цепь на дубе том:И днем и ночью кот ученыйВсе ходит по цепи кругом…

— Химические чернила! — восхищенно воскликнул Саша. — Но чем ты писала?

После долгих уговоров мама наконец согласилась открыть секрет.

— …Таинственными чернилами было простое молоко. Дети весь вечер играли в почту-загадку и перепалили над лампой изрядное количество бумаги, хорошо развлеклись, — заключила свой рассказ Мария Александровна.

Надежда Константиновна неожиданно пылко обняла Марию Александровну и покрыла ее лицо поцелуями.

— Спасибо, спасибо! Я теперь все понимаю. Спасибо за чудесный подарок!

— Но я ничего не понимаю, — пожала плечами Мария Александровна.

— Это нужно ему для работы. В следующий раз я принесу ему сырое молоко.

Мария Александровна встревожилась:

— Но ему нельзя пить сырое молоко, у него больной желудок.

— Я знаю, — улыбнулась Надежда Константиновна. — Он его пить не будет. Это нужно для работы.

— Уж очень много Володя работает, — посетовала Мария Александровна, — целые дни сидит в камере за книгами. Я боюсь, он подорвет свое здоровье…

— Владимир Ильич каждое утро и вечер занимается гимнастикой, делает по сто земных поклонов, вышагивает по камере тысячу шагов. Письма пишет веселые, бодрые… товарищам по работе пишет, — поспешила добавить Надя.

Мать вздохнула:

— Чем все это кончится? Я подавала прошение в департамент полиции, просила отпустить его мне на поруки под денежный залог. Сослалась на его плохое здоровье, даже схитрила, — улыбнулась Мария Александровна, — написала, что от рождения рос хилым и слабым ребенком.

Девушка звонко рассмеялась. Хилость и слабость так не вязались с образом живого, неутомимого Владимира Ильича!

— Была я на личном приеме в департаменте полиции, — продолжала Мария Александровна, — мне ответили, что «ввиду упорного запирательства Ульянова» в моей просьбе отказано. Дали понять, что, если он признается, зачем ездил за границу, сообщит фамилии членов «Союза борьбы», тогда к моему прошению отнесутся более благосклонно. Я заверила, что за границу он ездил лечиться по совету врачей и моему настоянию. Не поверили. Что будет? Что будет?

— Уверяю вас, ничего страшного. — Девушка понимала тревогу матери, уже потерявшей одного сына. — Им и в голову не приходит, — кивнула она на тюрьму, — что книги Владимира Ильича для них опаснее бомб, что он организует поход не только против царя, но и против всего старого мира. Я уверена, что ему дадут несколько лет ссылки.

— Несколько лет ссылки! — повторила Мария Александровна. — Легко сказать! Загонят в глухую сибирскую деревню, обрекут на полное одиночество.

— О, у него на случай ссылки грандиозные планы. Он там скучать не будет. Большую работу задумал — написать книгу о развитии капитализма в России. Владимир Ильич не знает, что такое скука, уныние. А как он умеет мечтать! — с жаром воскликнула Надя.

Мать жадно слушала. Она готова была слушать о своем сыне без конца. И Наде очень нужно было, просто необходимо, поделиться своими мыслями с родным Владимиру Ильичу человеком.

Они остановились на углу улицы.

— Мы часто ходили с ним по ночному Петербургу, мечтали вслух. Дома я всегда заставала его за письменным столом. «Вот посмотрите, — говорил он и показывал таблицу, всю испещренную цифрами, показывал, как художник свое произведение. — Вот она какая, Россия-то! Обратите внимание, как бурно развивается промышленность, как растет пролетариат». И я уже не видела цифр, а видела этого нового хозяина мира — класс, призванный совершить великое дело. Только один Владимир Ильич умеет так много видеть за скучными цифрами, заставить мечтать так, что дух захватывает.

Мать с нежностью смотрела на девушку, на ее чистый профиль, на потемневшие и ставшие совсем синими глаза.

— Я видела, как этот класс-гигант встает, разрывает цепи, крушит гнилое, старое, утверждает на земле высокие идеалы. И тогда мы, взявшись за руки, шли с ним по набережной Невы и говорили о будущем. Нам никогда не хватало времени, чтобы обо всем переговорить… Но что я, право, заболталась, — спохватилась Надя и, зардевшись, взглянула на Марию Александровну, встретила ее добрую, ясную улыбку и заторопилась: — Сейчас их поведут гулять. Давайте встанем вот здесь. Я несколько дней стояла чуть правее, и Владимир Ильич не видел меня. Такая досада!

Надя точно примерилась, где ей встать.

— Посмотрите, окно на третьем этаже, оно выходит из коридора. Когда их поведут на прогулку, он увидит этот кусок улицы. Встаньте рядом со мной.

Надя поправила бантик на блузке, быстро пробежалась тонкими пальцами по волосам и, подняв голову и чуть прикрыв глаза пушистыми ресницами, словно боясь расплескать радость, всматривалась в зарешеченное окно.

— Наверно, в этот момент их ведут, — прошептала она, взяла под руку Марию Александровну и замерла.

Мария Александровна едва заметно кивнула — украдкой здоровалась с сыном.

— Ну, а теперь можно идти, — словно очнулась Надя и, вконец смущенная, пожала плечами. — И зачем понадобилось Владимиру Ильичу, чтобы я каждый день приходила на этот угол? Право, не понимаю!

«А я, кажется, понимаю, кажется, понимаю». — Сердце матери наполнилось радостью. Она уверенно оперлась на руку Нади.

Был субботний день, когда заключенным передавались книги и получались от них прочитанные.

Теперь у тюремного окошка встречались две матери: Мария Александровна и Елизавета Васильевна Крупская.

Надежда Константиновна в августе 1896 года тоже была арестована по делу «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Елизавета Васильевна очень беспокоилась за единственную дочь, с которой никогда не расставалась.

— Чем все это кончится? Какой приговор ждет Надю? — тревожилась она…

Мария Александровна успокаивала, утверждая, что обоим дадут по нескольку лет ссылки, и что в ссылке можно отлично работать, и что такие люди, как Володя и Надя, унывать не умеют. Обе матери решили ехать в ссылку вместе со своими детьми. Мария Александровна делилась с Елизаветой Васильевной своим богатым опытом — и как обмануть бдительность тюремщиков и передать зашифрованную записку, и как обнаружить в книге условные знаки и тайнопись, — советовала, чтобы Елизавета Васильевна передала дочери «Гимнастику Мюллера», и что для сохранения здоровья необходимо делать тысячу шагов по камере и по сто низких поклонов. Елизавета Васильевна внимательно прислушивалась к ее советам…

Заскрежетали ржавые петли, открылось окошко.

Мария Александровна передала книги для Владимира Ильича и получила от него прочитанную. Обе матери отошли в сторону, чтобы незаметно для тюремщика просмотреть книгу.

— Есть условный знак, означающий «весьма важно», — сказала Мария Александровна, листая страницы, — и второй знак, что книгу надо передать Наде.

— Как хорошо, что мы с вами здесь встречаемся и можем немедленно выполнять поручения наших детей! — Елизавета Васильевна подошла к окошку, протянула книгу и с замиранием сердца следила, как тюремщик перелистывал страницу за страницей.

Затем он небрежно кинул книгу на стол, и у матери отлегло от сердца.

Обе матери постояли, посмотрели на тюремные стены, словно видели сквозь них своих детей, и пошли на набережную Невы. Можно было вдоволь наговориться, не таясь высказать тревоги и предположения. Мария Александровна и Елизавета Васильевна хорошо понимали друг друга и за эти дни стали большими друзьями.

Надежда Константиновна поминутно смотрела на часы и с нетерпением ждала, когда в камеру принесут чай. Сидела, перелистывала книгу и очень волновалась. «Какое-то важное сообщение. Неужели еще кто-то арестован? Или, может быть, Владимиру Ильичу объявили приговор?» — думала она и поглядывала на дверь.