Утро звездочета - Сергей Дигол

Улыбаясь одними глазами, мы переглядываемся, и это не проходит незамеченным от шефа.

— Ну, не «Итоги», — соглашается он с нашим молчаливым скепсисом. — Какой-нибудь «Русский Ньюсуик». Я о принципе говорю: где надо, журналисты пролезут, извините, без мыла. Смелые, принципиальные, креативные. Что хочешь отроют. А здесь что? — спрашивает он и сам же отвечает. — Ни-че-го.

— Выходит, действительно был не нужен, — повторяет сказанное десятки раз Дашкевич.

— В том-то и дело, что для журнала Карасин — совершенно уникальный случай, — не соглашается Мостовой. — Он вообще аномалия для театральной критики. Единственный театральный обозреватель, из-за которого покупали целый журнал. Если я и утрирую, то совсем немного.

— Журнал входит в самую серьезную медиагруппу страны, — замечает Дашкевич, — они в любом случае выкрутятся. Даже если предположить, что читали их только из-за театральных статеек.

Мостовой несогласно мотает головой.

— Журнал был убыточен даже с живым Карасиным, — говорит он. — И прикрыть его могли в любой момент. Поставьте себя на место Дыбского. Надо ли обладать высшим журналистским образованием, чтобы понять, что потеря самого рейтингового автора может переполнить чашу терпения акционеров? Хоть чем-то продемонстрируйте, что вам не похер. Расследуйте же, мать вашу! Пусть без толку, пусть, блять, по башке дадут, но делайте хоть что-то!

Едва расправившись, пружина внутри меня снова начинает сжиматься. Пару раз я уже переживал это счастье — слушать Мостового, в речь которого внезапно врывается мат. Затем следовала еще пара убойных предложений, после чего брань исчезала, так же внезапно, как появлялась. Я же, выходя от него, чувствовал себя альпинистом, чудом увернувшимся от лавины.

— Учитесь у государства, — говорит шеф. — Программа самых рейтинговых телешоу утверждается на самом верху — я имею в виду не руководство телеканалов. Государство понимает, что значит рейтинг. Вы что думаете, они программу «Время» мониторят, что ли? В программе «Время» и так все в порядке. Без подсказок сверху. А вот шоу… Кстати, — он снова смотрит на меня, — вы в курсе, что эфир «Пусть говорят» был моей инициативой?

Мы все молчим, возможно, кое-кто подумал то же что и я. А я подумал, что ослышался.

— В воскресенье, — как ни в чем не бывало продолжает шеф, — четвертого, получается, июля… Да, четвертого, когда стало ясно, что дело передано нам, у меня была встреча с Багметом. Собственно, тогда он мне и сообщил о том, что поручает дело нашей группе. У меня возникла ответная просьба — содействовать организации хотя бы нескольких интервью с деятелями культуры. Я не был уверен, что с их стороны хоть какие-то комментарии последуют, а нам же нужно знать, что они обо всем этом думают. Когда Багмет спросил меня, устроит ли нас программа Малахова, я, честно говоря, был потрясен, — Мостовой пожимает плечами. — Конечно, устроит — что еще я мог ответить? Можно ли мечтать о чем-то большем?

Нет, нельзя, хочется мне ответить, и я впервые чувствую, что мы и в самом деле можем на равных противостоять ФСБ.

— Вот и получается, — говорит Мостовой, — что интерес к убийству был во многом искусственным, мы сами его спровоцировали. Я, — кивок представляющегося публике конферансье, — его спровоцировал. С другой стороны, если бы реакции наших знаменитостей вообще не было, или бы она была слишком вялой, это могло иметь не менее интересное продолжение. А что получили мы? Все в один голос утверждают, что Карасин ничего из себя не представлял, публикации его так себе, и вообще, театральная критика существует лишь потому, что определенная часть людей не нашла себе более приличного применения в жизни. Не знаю как вам, а меня такая реакция не может устроить. Кроме одной передачи, мы не устроили ни одной провокации. А должны были, Сергей, — говорит он, но при этом смотрит в стол, — должны были. Неужели не ясно, что всем им выгодно, чтобы все поскорее затихло? Чтобы забылось поскорее? Волки выхватили одного барана, стадо, не обращая внимания, бежит дальше. Вопрос вот в чем — не выпихнуло ли стадо барана и кто именно подтолкнул его в бок? Догилева, Табаков — это все следы из программы Малахова. Почему же, Сергей, не действовать активнее? За неделю поработать не с двумя-тремя, а с пятью-семью людьми? Если постараться, можно и с десятью. Сам не успеваешь — ставь вопрос передо мной, я подключу твоих коллег.

Так происходит каждое совещание: я жду, что все стрелки сойдутся на мне, и я окажусь виноватым. Сегодня это действительно происходит. Провальную неделю шеф списывает на меня, но я к такому повороту оказываюсь совершенно не готовым.

— Что мешало, Сергей? — не отстает Мостовой. — Что тебе вообще мешает эффективно работать?

Ответа от меня не требуется и я об этом знаю. Потому и молчу, потупив, как и положено провинившемуся подчиненному, голову. Похоже, из-за дела Карасина у шефа большие неприятности, которые не мог предвидеть он сам. Мне даже кажется, что Мостовой запутался в собственной системы координат — настолько неожиданным оказывается его лобовая атака на меня. Кто-то наверху устроил шефу приличную выволочку, и теперь лавина нисходит и до меня, грешного, набравшись гнева и обиды Мостового. Шеф же, похоже, созрел для того, чтобы вытереть об меня подошвы своих итальянских туфель. Словно забыв о моей воображаемой роли, он не пытается просчитать последствия.

— У нас же этих актеров-режиссеров миллион и маленькая тележка, — рождает он новую идиому. — Просто удивительно, как страна до сих пор не обанкротилась. Кого ты еще собираешься опросить, можешь уточнить?

Поднявшись, я ворошу свои бумаги. У меня и в самом деле есть список, и составил я его — мелким почерком и на вырванном из блокнота листе, — лишь вчера вечером. Я не думал о собрании, я действительно не представлял, к кому приткнуться, и теперь оказывается, что лучший способ не прогневить шефа — хотя бы иногда делать свою работу вовремя.

— У меня целый список, — поднимаю я найденный листок, в котором на данный момент всего шесть фамилий. — Зачитать?

Шеф кивает с некоторым недоумением. Он уже планировал завершить собрание, оставались, видимо, произнести еще несколько слов, столь же унизительных для меня, сколь и воодушевляющих. Но теперь отступать некуда, хотя, возможно, Мостового настигает то, что нагоняло на меня мрачность в это яркое утро: осознание того, что субботний день ты посвящаешь совершенно неинтересным тебе людям, у которых твоя персона вызывает не меньшее раздражение.

— Должанский Роман Павлович, — читаю я и мысленно благодарю себя за то, что в последний момент передумал упоминать о нем, пересказывая беседу с Табаковым, — театральный обозреватель «Коммерсанта». Розовский Марк Григорьевич, руководитель Театра у Никитских ворот. Казаков Михаил Михайлович…

— Ну и где? — перебивает шеф.

— Собирался с понедельника, — признаюсь я.

— Завтра, — категоричен Мостовой. — Хотя бы с одним встретиться.

— Слушаюсь, — говорю я, прикидывая, чего ждать от человека, вынужденного проводить воскресный вечер в компании следователя.

— Доложишь в понедельник, — не унимается шеф.

— Слушаюсь.

— Дальше — аналогично — хлопает по столу Мостовой. — Ежедневный опрос одного-двух человек с ежедневным подробным докладом.

— Слушаюсь, — повторяю я.

— При благоприятном раскладе к среде наберется шесть человек. Это не означает, что после среды работу нужно прекращать. Я все же надеюсь, что нам дадут довести дело до суда, соответственно, коллеги, нужно не просто не останавливаться. Наоборот, ускориться по всем направлениям. Если надо, будем вкалывать круглые сутки — какие уж тут воскресенья.

Ну лбу у Мостового застывают страдальческие морщины. Перспектива вкалывать в выходные не улыбается прежде всего ему самому. Напрягая меня, он словно освобождается от собственных пут, хотя в эти выходные приятное времяпрепровождение ему наверняка обеспечено.

Шеф — болельщик со стажем и, на его счастье, руководство Конторы вот уже месяц заражено футбольной лихорадкой, как впрочем, и вся следящая за чемпионатом мира планета. Сегодня и завтра отдых с семьей не будет входить в приоритеты Мостового: эти два вечера он проведет где-то за городом, на охраняемой государственной даче. В компании больших людей он будет есть шашлыки, пить французское вино, шотландский виски и смотреть футбол. Сегодня на чемпионате — матч за третье место, завтра — финал. Весь этот месяц шеф уезжает с работы пораньше, чтобы успеть к шести часам, когда начинается первая трансляция игрового дня. На месте он оставляет преданного Кривошапку, которого за это проклинали даже взглядами Скворцов и Быков, эти два менее удачливых болельщика.

И хотя к спорту я всегда был равнодушен, после собрания я все равно чувствую себя оплеванным и растерянным. Завтра — мой очередной отцовский день, за который я даже готов спустить месячную зарплату, только бы не пришлось изменять своим детям с очередным высокомерным пустословом. Деваться мне, однако, некуда и с двух до четырех я провожу время в кабинете наедине с телефонной трубкой, зная, что и соседние кабинеты тоже пусты: рабочий день в отделе закончился через десять минут после отъезда Мостового.