Утро звездочета - Сергей Дигол

Шеф, надо сказать, блистает и не в последнюю очередь, из-за своей рубашки. Как не стараюсь, я не могу разглядеть даже намека на складку — кажется, что ее гладили особым способом на специально отлитом по фигуре шефа манекене. Все дело, конечно, в необычной ткани, невероятно эластичной и наверняка приятной для тела. В такой рубашке даже жара переносится с удовольствием, прикидываю я и как не пытаюсь, не могу разглядеть на Мостовом и намека на потное пятно.

Моя же рубашка с утра уже дважды просохла, и все равно, глядя на шоу, которое перед нами разыгрывает шеф, я все еще скрещиваю руки на груди, стараясь не обнажать подмышки.

— Левой рукой ставит тарелку, а правой бьет, — говорит он и замахивается на Дашкевича.

Тот задирает подбородок: можно подумать, что Карасин так же угодливо подставил шею под удар топора.

— До начальника охраны — около девяти метров, — тычет в сидящих чуть в отдалении нас Мостовой. — Это в случае, если тот стоял у двери. Но он, по всей видимости, шел навстречу убийце.

Убийца — официант. Так считает шеф, а значит, это и есть официальная позиция Следственного комитета. Очередной поворот в расследовании происходит не от хорошей жизни. Все мы понимаем, что это связано с новым сообщением из Хабаровска. Затерявшегося в Москве брата Карасина подозревают в хищении на рабочем месте, по крайней мере, именно его исчезновение увязывают с пропажей полмиллиона рублей — невиданной, надо понимать, суммы для хабаровской поликлиники. Бухгалтерша уже призналась в любовной связи с подозреваемым, но по тому, что теперь она осталась один на один с гигантской недостачей и с ручьями слез, ее причастность к афере становится все менее очевидной.

Впрочем, это дело областного управления, я же добавляю в свой личный, хранящийся в моей голове, портрет убитого новую деталь. Похоже, тяга к авантюрам покойному досталась по наследству, а скандальность его статей — реверс медали, на аверсе которой выгравированы похищенные больничные деньги.

«Молния» из Хабаровска вызывает в отделе суету, подобную той, которую провоцирует брошенная в толпу дымовая шашка. Парни разбегаются — найти и задержать директора ресторана, двух оставшихся на свободе охранников и даже дежурившую в день убийства уборщицу.

Более того, сегодня у нас ждут хозяина «Вествуда». Допрос будут проводить Дашкевич и Кривошапка, а демонстративное отсутствие Мостового говорит о том, что дела ресторана совсем плохи. Во всяком случае, ни о каких неофициальных договоренностях и речи быть не может. Особенно теперь, когда заканчивается первая неделя расследования, а Мостовой ничего, кроме моего личного знакомства со звездными актерами, не может занести в актив нашей следственной группе. Еще одна такая неделя — в лучшем, кстати, случае, одна, — и дело уйдет в Главную Контору, и уж этот поворот грозит нам самыми серьезными последствиями.

В первую очередь, Мостовому, который хранит, по крайней мере, внешнее хладнокровие и привычную деловитость. Исходящую от Главной Конторы опасность он встречает со всей серьезностью и в то же время, без тени суетливости. Комитет при генпрокуратуре и без того завален делами, и чем дальше, тем гуще рой критических стрел, летящих в его сторону. Журналистка Политковская, подрыв «Невского экспресса», адвокат Магнитский — кто знает, какие сюрпризы ожидают их на следующей неделе? И это — лишь то, что лежит на поверхности, что обсасывается прессой. Вряд ли Багмет, а тем более Мостовой, в курсе действительно важных дел, которые Бастрыкин обсуждает в самом узком кругу, в составе не более пяти-семи человек, из которых двое — президент и премьер-министр.

— Потом кладет орудие убийства на поднос и подходит к начальнику охраны, — продолжает Мостовой и действительно подходит к Кривошапке.

Тот вскакивает и вытянутыми руками изображает поднос и напоминает электропогрузчик на товарном складе. Мне точно так же сковало руки, когда Наташа в роддоме передала сверток с Андреем. Ее бледное лицо и сейчас перед моими глазами. Доверять моим окаменевшим рукам нашего первенца было столь же опрометчиво, как отдавать его в объятия статуи. Даже в возрасте трех дней человек куда-то торопится, суетится и все время норовит вырваться из-под чьей-то опеки.

— А тот, — опускает Мостовой руки Кривошапки, который и в самом деле выглядит нелепо. Это ведь он, Мостовой, должен походить на электропогрузчик, это он «официант», а Кривошапке отведена роль Усатого, — тот берет с подноса топор и прячет его в кулек. Ну, или не знаю, заранее заготовленную коробку.

Затем, по версии шефа, на сцене появляется уборщица. Между прочим, молодая и довольно стройная шатенка, вполне годящаяся в стюардессы на рейсы внутренних авиалиний. Кулек (или коробку) она выносит из ресторана, якобы до ближайшей подворотни, где ее уже ждут сообщники, эти пока не известные нам преступники. У официанта остается время — немного, но достаточно, чтобы привести себя в порядок и, при необходимости переодеться в запасную одежду без следов крови. В подворотню уборщица возвращается через пару минут и снова идет к бакам; теперь у нее в руках пакет с фрагментами крови жертвы на одежде официанта. На все про все — максимум пять минут, после чего из подворотни в неизвестном направлении выезжает пока не идентифицированный автомобиль, в котором, кроме пока неизвестных преступников с места преступления вывозят орудие убийства и окровавленную одежду. Все эти пять минут ресторан извивается от звуков визгливого джаза: лучшего фона для преступления не придумать. Даже предсмертный хрип Карасина не смутил бы слуха других посетителей, его крик они приняли бы за очередной виртуозный выпад саксофониста.

— В этом часу в ресторане играли Джона Колтрейна, Джина Эммонса, Джека Брюса, Махавишу Оркестра, ммм… Кажется, все, — говорит, не вставая со стула, Дашкевич.

— Подведем итоги, — говорит Мостовой и катит кресло к столу. Импровизированный тимбилдинг завершен, и мы занимаем привычные места по обе руки от шефа.

— Крайний срок, как нетрудно догадаться, среда, — говорит он, сидя надевая пиджак. — Мы, конечно, продлим арестантам срок задержания по максимуму. К среде у нас не должно оставаться сомнений в нашей версии. Соответственно, и оснований для снятия уже предъявленных обвинений. А с некоторых обвиняемых обвинения придется снять, или, по крайней мере, заменить обвинение в убийстве на обвинение в соучастии.

Шеф делает паузу, и тишина выдает нашу реакцию. Мы, чего скрывать, заинтригованы.

— Очевидно, что официант Карасина не убивал, — не обманывает наших ожиданий он. — Он вон, в камере разве что в штаны не ссыт. Неврастеник. И все же его вина очевидна. Как и вина охранников, уборщицы, администратора, директора и, возможно даже владельца. Все они молчат. Молчат и упорно отказываются сдавать Усатого.

Мой локоть скользит по столу и от трения кожи о дерево звук получается неприятным и даже неприличным.

— Джаз — это, конечно, круто. Но ведь нам еще эксперты дали понять: удар наносил профессионал. Это касается и силы, и направления, и даже, так сказать, биографии удара. Понятно, что убийца стремился отвести подозрение от себя и придумал своему удару чужую биографию. Официант не случайно больше остальных подходит под убийцу; настоящий убийца просчитал и это. И то, что удар тесаком не мог быть нанесен кем-то, кого в тот момент не было в ресторане, и то, что ростом под исполнителя удара больше остальных подходит официант. Все это было продумано и исполнено на высочайшем уровне. С убитым официант находился в наиболее тесном контакте, и под официанта и косил настоящий убийца, наш профессионал. Не знаю как вам, а для меня вывод очевидный: убийца — Усатый.

Первым успевает кивнуть Кривошапка, за ним Дашкевич, а уж затем вступают вразнобой кивают аутсайдеры: Иванян и Скворцов. Я, похоже, киваю последним. Внутренне я безоговорочно соглашаюсь с шефом, чувствуя, однако, что это еще не все, и что до конца совещания Мостовой может выкинуть еще более головокружительный кульбит.

— Соответственно, нам нужны признания, — продолжает он. — О признании самого Усатого можно забыть; это, надеюсь, уже всем понятно. Давите на остальных, от уборщицы до администратора. Надо владельца пресануть. Делайте, даю полный карт-бланш. Еще раз повторяю: к среде нужен результат. В противном случае…

Он разводит руками так, что становится понятно: в среду эти самые руки могут полностью утратить контроль над ситуацией.

— При этом я не исключаю, — тяжелеет голос Мостового, — что признаний так и не последует. Что будем делать, если никто не признается? А, коллеги?

— Маловероятно, — говорит Дашкевич в приложенные к губам пальцы.

— Что ж до сих пор молчат? — интересуется Мостовой.

Не отнимая пальцев от губ, Дашкевич прочищает горло — сдержанно, но мучительно.