Прогулка без морали - Наталия Рощина

— Это — моя семья. Одному сейчас было бы шестьдесят пять, другому — сорок два. Они решили оставить меня существовать в одиночестве. Если и была когда-нибудь идеальная пара, так это мы с мужем. Его я очень любила, и только Сережа заставлял меня держаться, не давал впасть в депрессию. А когда и его не стало, я поняла, что если Бог дает мне это испытание, я приму его. Но всю жизнь я пытаюсь разобраться, за какие грехи я плачу такой высокой ценой? Он оставил меня жить… Не жить, нет. Переступить через смерть своего ребенка, что может быть страшнее? Человек — животное, которое многое может вынести, а потом еще и улыбаться, есть, пить, чему-то радоваться. — Валя молча перевернула лист альбома. Фотография красивого молодого человека в строгом сером костюме, галстуке. Невероятно красивые глаза, черно-белая фотография не давала в полной мере ощутить их глубину. Девушке показалось, что они должны были быть такими же голубыми, яркими, как у его матери. Маковецкая взглянула на снимок и улыбнулась. — Это он только окончил четвертый курс академии. У него в то время появилась девушка. Он был на практике там, где она жила. Надо же, почти пять лет провел в столице и ни на кого внимания не обращал. Я все время спрашивала, когда же он хорошенько посмотрит вокруг себя? В тот последний приезд домой он был такой счастливый, окрыленный. Я была благодарна этой девушке только за то, что она сделала его таким. Он обещал меня с нею познакомить. Говорил, что я сразу полюблю ее так же, как это произошло с ним. Он говорил, что у нее удивительные длинные волосы и сияющие серые глаза. Знаешь, он хотел послать ей этот снимок, чтобы она поняла, что он помнит о ней. Он очень переживал, боялся потерять ее.

Маковецкая докурила сигарету и тут же от догорающего окурка подожгла следующую. Руки у нее подрагивали от волнения. В глазах вновь заблестели слезы. Она должна была выговориться. Впервые за столько лет, двадцать долгих лет без него.

— Подтверждается теория роковой женщины. Все мужчины, которых я любила, лежат в земле. Я больше не хотела никаких привязанностей. Мне и в голову не приходило, что я должна кого-нибудь еще любить. Я была на грани безумия и, знаешь, однажды, в очередной раз пересматривая бумаги Сережи, нашла странное письмо. Без адреса, недописанное. Кажется, оно предназначалось девушке, с которой он познакомился тем летом. Трогательное, нежное письмо. Читала, словно подглядывала в замочную скважину. Оправдывала себя тем, что его уже нет. Был бы жив, сам бы рассказал обо всем подробно, как всегда. Он писал его в том злополучном поезде.

— Каком поезде? — спросила Валя, воспользовавшись паузой.

— Он ехал из Москвы домой. После окончания практики уладил какие-то дела в академии и хотел провести несколько дней со мной перед началом нового семестра. Все произошло поздно вечером. В коридоре вагона завязалась пьяная драка. Он попытался разнять… И получил удар ножом. Он умер на месте. Господи, я тогда пожалела, что всегда учила его не стоять в стороне. Лучше бы он равнодушно закрылся в своем купе, как это сделали все, и сейчас был бы со мной. Оказывается, за добрые поступки часто приходится платить собственной жизнью.

Валя не могла оторваться от фотографии сына Маковецкой. Ей было страшно встретиться с ней взглядом. Девушка не представляла, что этот вечер станет настолько откровенным, сближающим их уже не как коллег. Она почувствовала, что Вероника Сергеевна ищет других отношений. Она хочет, чтобы рядом был близкий, понимающий человек. Почему выбор пал на нее? Наверняка от опытной женщины не укрылись ее восхищенные взгляды. Вот и хорошо. Маковецкая присела рядом, протянула руку за альбомом.

— Здесь больше нет фотографий. Мне некого было снимать на добрую память. Если ты не возражаешь, я бы хотела как-нибудь сделать наш с тобой снимок. Как ты, согласна?

— Конечно, — только и ответила Валя и вдруг, уткнувшись в плечо Маковецкой, заплакала. Неожиданные слезы лились не переставая. Она всхлипывала, как маленький ребенок, а морщинистая рука гладила гладкие волосы.

— Прости меня, девочка. Ты слишком близко восприняла все, что я наговорила. Тяжелые, гнетущие воспоминания, без которых моя жизнь превращается в бесконечный прием больных и вереницу похожих друг на друга дней. Я не жалела себя все эти годы, работая за троих. Воспитывала себе смену, но чаще всего мои ученики оказывались вскоре далеко за границей. Мало кто находит теперь себя здесь. Их ничто не держит, а я чувствую, что и дня не прожила бы в другой стране. Без мужа, сына. Да, вот такой длинный монолог несчастной, пожилой женщины.

Валя перестала плакать, вытерла салфеткой хлюпающий нос.

— Какого цвета у него были глаза? — вдруг спросила она, и Маковецкая, ничуть не удивившись, ответила.

— Зеленые, очень большие и красивые. Говорят, что это к несчастливой жизни, одинокой, скучной. В его случае все было слишком скоротечно.

Валя поднялась, подошла к окну. Пошел снег, он медленно падал пушистыми белыми хлопьями. На улице стало так уютно, сказочно.

— Я со своими разговорами и поесть тебе толком не дала, — извиняющимся тоном сказала Маковецкая.

— Что вы, все в порядке.

— Я заварю чай.

— Нет, спасибо. Пожалуй, мне пора идти.

— Ты устала от меня и жалеешь, что согласилась на этот вечер. Наверняка твой жених обыскался тебя. Если хочешь, можешь ему позвонить, телефон в прихожей.

— Звонить я не буду, вечер был удивительный. Я жалею только о том, что настанет время, когда я не смогу видеть вас каждый день в кабинете, и заранее испытываю неприязнь к этой Алисе Зингер, которой вы собираетесь уступить свое место.

— Занять чужое место — невелика заслуга. Найти свое — вот в чем смысл.

Валя внимательно посмотрела на сидящую поодаль женщину. Издалека она кажется совсем молодой. Раскрасневшиеся щеки, чуть взъерошенные короткие волосы. Только говорила она истины, которые познаются не в двадцать лет, и это добавляло ей годы. Валя впервые видела ее такой.

— Спасибо, я пойду потихоньку.

— Давай я вызову тебе такси, тогда моя душенька будет спокойна.

— Детское время, что вы! Я с удовольствием пройдусь, там такая красота за окном. Еще вчера я говорила, насколько надоела зима, а сейчас совсем другие ощущения.

— Человек подвластен своему настроению, только и всего.

Валя вышла в прихожую, стала одеваться. Она не представляла, что будет с этой женщиной, когда за ее гостьей закроется дверь. Обнажила свою душу, а в ответ услышала только хлюпанье носом. Нужно сказать что-то важное. Дать понять, что она оценила, насколько важен был сегодняшний вечер. Уже попрощавшись, Валя оглянулась.

— Вероника Сергеевна, если вы не против, я бы очень хотела прочесть то недописанное письмо. Не сейчас, в другой раз, когда мы снова будем готовы доверительно говорить друг с другом. Что скажете?