Во власти соблазна - Патриция Грассо

– А, понятно. Значит, мама сама во всем виновата. А дети у нее появлялись от Святого Духа – Фэнси с презрением посмотрела на герцога; пожалуй, такое случилось с ним впервые в жизни. – А вам никто не сказал, как они появляются на свет.

– Я не отказывался от своей ответственности! – воскликнул ее отец. – Вы ни в чем не нуждались и…

– Мне не нужны были ваши деньги! – вскричала Фэнси, вскакивая со стула. – Мне был нужен… – Она замолчала, не в силах договорить, и вытянула вперед руку, отказываясь выслушивать его дальнейшие слова.

Все молчали. Тишина становилась невыносимой. Фэнси пыталась проглотить душивший ее комок в горле, повернувшись к герцогу спиной.

– Я хочу уйти. – Голос ее был едва слышен.

– Что же тебе было нужно? – негромко спросил герцог.

Фэнси пыталась совладать с собой, ее нижняя губа подозрительно дрожала. Она смотрела на князя своими фиалковыми глазами, в которых отражались боль и охватившая ее горечь.

– Скажи, что тебе было нужно, Фэнси?

Она стиснула маленькие руки в кулачки и резко повернулась к отцу.

– Мне были нужны вы. – Голос ее дрогнул, грудь вздымалась и опускалась.

– О Господи! – негромко воскликнула герцогиня. Фэнси почувствовала, что Степан жестом велел остальным отойти подальше, и его рука обвила ее плечи.

Фэнси прижалась к нему, глядя прямо в виноватое, полное раскаяния лицо отца. С ее губ сорвались едкие слова обвинения, копившиеся целых пятнадцать лет:

– Вы бросили нас и больше не вернулись. Я стояла у окна каждый день и все смотрела, ждала, надеялась. Слушала, как плачет мама. Няня Смадж не смогла бы отогнать меня от этого окна даже силой. И в конце концов она сказала мне, что вы умерли и поэтому уже никогда не придете.

Герцог Инверари вздрогнул и залпом выпил виски, словно пытаясь прийти в себя от этой эмоциональной встряски.

– Я очень горевала. Когда наступила весна, я стала уговаривать мальчика из соседнего дома помочь мне нарвать цветов для вашей могилы. Но Алекс знал правду. Однажды он привел меня в Гайд-парк и показал вас. Я увидела вас воочию, крепкого и бодрого. Вы ехали верхом по Роттен-роу, смеялись и флиртовали с красивой леди – вовсе не с той женщиной с портрета над камином. – Ее губы тронула горькая улыбка. – Я подумала, что Господь являет мне чудо, хотела броситься к вам. К счастью, Алекс меня удержал. Вы увидели меня и равнодушно отвернулись. Я незаконнорожденная, ваша светлость, но как прикажете называть вас?

Ее отец с трудом обрел голос.

– Я знаю, что заслуживаю твое презрение.

– Вы заслуживаете куда худшего, чем мое презрение.

– Ты не поверишь, – продолжал он, – но после того дня я пережил пятнадцать лет кошмара.

– Я тоже. – Фэнси умоляюще посмотрела на князя: – Отвезите меня домой.

Князь Степан переводил взгляд с нее на герцога и обратно. Он никак не мог решить, что делать.

– Я знаю, что это больно, Степан, но надо довести все до конца, – нарушил тишину его брат. – Рану нельзя исцелить, пока из нее не выйдет весь яд.

– Я хочу все исправить и признать свое отцовство, – заявил герцог.

– Я больше не ребенок и не нуждаюсь в отце. – Заметив потрясенное лицо герцога, Фэнси решила его добить: – Я никогда не прощу и не признаю вас.

– Простишь ты меня или нет, но мои дочери будут жить здесь, со мной, – проговорил герцог, словно Фэнси его не перебивала. – Мы с Рокси введем вас в высшее общество и, – тут он глянул на князя, – подыщем вам подходящие партии.

– Я не буду здесь жить даже ради спасения души! – Фэнси кинулась к двери, крикнув через плечо: – Идемте же, ваша светлость, или я пойду домой пешком!

– Не открывать дверь! – Голос герцога звучал сердито и решительно – он привык к беспрекословному повиновению.

Тут с места сдвинулся князь Рудольф. Он встал перед дверью, перегородив выход.

– У меня хватит власти погубить твою карьеру, – пригрозил Фэнси отец.

– Магнус! – Теперь предостережение звучало в голосе герцогини.

– Чего вы от меня хотите? – резко повернулась к нему Фэнси. – Я никогда не смогу полюбить, простить или уважать вас. Я презираю всех аристократов! – Она глянула на князя Степана. – Почти всех… Я ненавижу землю, по которой вы ходите, воздух, которым вы дышите…

– Такая ненависть – тяжкое бремя для столь миниатюрной женщины, – сказал Рудольф, прервав ее речь.

Фэнси проигнорировала его.

– Хотите, чтобы я объявила о вашем отцовстве после следующего представления? – Ее голос источал сарказм. – Или дать интервью тому репортеру из «Таймс»?

– Я признаю, что совершил серьезную ошибку, – сказал Инверари, – но я все осознал, раскаиваюсь и хочу вернуть себе дочерей.

– Да мы-то не хотим вас, ваша светлость! – Фэнси внутренне сжалась, заметив его потрясенное лицо. Она удивлялась сама себе – какая-то часть ее души все еще любила человека, так сильно ранившего ее когда-то.

– Ты уже решила за своих сестер?

– Мои сестры не узнают вас, даже если столкнутся с вами на улице. А если хотите уничтожить мою карьеру – пожалуйста, приступайте. – Фэнси повернулась к нему спиной, и что-то в ее лице подсказало Рудольфу, что лучше отойти в сторону, что он и сделал. Девушка взялась за ручку двери.

– Если бы Белл жила здесь, она бы не пострадала.

Эти слова остановили Фэнси, чего не смогла сделать угроза. Она опустила руку. Отец сказал правду. Он сможет защитить сестер.

– Можете забрать моих сестер, – произнесла она, уставившись в пол. – Но не меня.

– А они переедут без тебя?

– Сестры меня послушают. – Фэнси обернулась. – Только Блейз не поедет без собаки. Блейз – это та, которая рыжая, на случай если вы не знаете. – И почувствовала угрюмое удовлетворение, увидев, как побагровел отец. Вот и хорошо – ему должно быть стыдно, что он не знает имен собственных дочерей.

Отец кивнул:

– Собака может жить здесь, с нами.

– Белл необходим садик с цветами и травами, – говорила Фэнси. – Серена играет на флейте и поет, и любит деревья, особенно ивы. Софии потребуются холст и краски. Блисс будет благодарна за книги по математике.

– А как насчет самой младшей?

– Рейвен заботится о талантах других, а не о своем.

– А какой талант у нее?

– А вот это выясняйте самостоятельно. – Фэнси помолчала, потом глянула на отца. – Когда вы хотите их забрать?

– Завтра, если ты не возражаешь.

– Я привезу их после обеда. – Фэнси отвернулась. Ей было просто необходимо как можно скорее уйти отсюда – она не знала, как долго сможет сдерживать пятнадцать лет душевной боли, горечи и неуверенности, а плакать перед отцом она не собиралась.

И тут он произнес слова, которые ее ошарашили: