Мизерере - Жан-Кристоф Гранже

Касдан включил кофемашину. На дисплее замелькали секунды, превращаясь в тонкую черную струйку, душистую и аппетитную.

— А сам-то ты спал? — спросил он.

— Пару часов.

— Где?

— В архивах пропавших без вести. У меня сложные отношения со сном. Когда он приходит, я встречаю его с распростертыми объятиями, где бы я ни был. Беда в том, что я не сделал и трети того, что собирался сделать. Можно мне принять душ?

Касдан оглядел парня. Несмотря на белую рубашку и галстук, он выглядел как бомж. Бродяга в спортивной куртке и охотничьей сумкой через плечо.

— Давай. Пока готовится кофе.

— Спасибо. — Он вытащил из сумки довольно пухлую картонную папку. — Держите. Мой ночной улов. Я сфотографировал документы своим цифровым фотоаппаратом, а сегодня утром мне все распечатали.

— И что ты нашел? — спросил Касдан, выкладывая круассаны в фарфоровую вазу. Ему нравилась изысканность.

— Еще один пропавший без вести. Из другого хора. В две тысячи пятом. Хор при церкви Святого Фомы Аквинского. Под управлением месье Гетца, ныне покойного.

— Ты бредишь.

— Оба мы бредим. Все это следовало проверить в первую очередь. Гетц был регентом четырех хоров. В двух из них за два года исчезли два мальчика. Конечно, вы все свалите на случайность и совпадения. А я говорю вам, что Гетц был замешан в этих делах по самое не хочу. По самый член, если вы еще не поняли.

Схватив стопку документов, Касдан перелистал ее.

— Гетц причастен к этим исчезновениям, — настаивал Волокин. — Он педофил, черт побери. И один мальчишка решил за себя отомстить. Ему и его дружку.

— Ты не все знаешь.

Армянин рассказал Воло о ночном открытии. О следах, которые доказывали, что убийц было несколько. Несколько мальчишек.

Русский почти не удивился.

— Это подтверждает то, что я думаю, — заметил он. — Мальчишки восстали против своего обидчика.

— Еще слишком рано…

— Почитайте. Я прихватил и дело Танги Визеля. А я в душ.

Воло скрылся. Касдан просмотрел папку. Услышав шум воды, он подумал: а не колется ли сейчас парень? Душ — любимая уловка нариков: уединиться в ванной и предаться своему ритуалу, укрывшись за шумом струй.

Тут же им овладела другая мысль, не связанная с предыдущей. Он не станет рассказывать о странном ночном визите. «Кто там, черт тебя дери?» Может, ему все приснилось? Или в глубине коридора правда прятался мальчик, стучавший по полу деревянной палочкой? И это было действительно так ужасно, как ему показалось?

Данные о пропаже Танги Визеля не дали ничего нового. Ребята из Четырнадцатого округа провели расследование, но безрезультатно, и отправили дело в архив «пропавших без вести». То, что мальчик прихватил с собой вещи, подтверждало предположение о побеге из дома. Хотя ему было всего одиннадцать, возможно, ему удалось прожить одному, вдали от семьи.

Этот случай влился в бесконечный поток исчезновений людей во Франции. Ежегодно отдел по борьбе с преступлениями против личности, в чью компетенцию входила область Иль-де-Франс, разбирался с 3000 «потеряшек», не считая 250 неопознанных трупов и 500 страдавших амнезией, память которых следовало пробудить.

Еще один пропавший, двенадцатилетний мальчик Уго Монетье, проживал в Пятом округе, и его исчезновение во многом походило на исчезновение Танги. Он словно испарился по дороге из школы. Взял с собой вещи, что наводило на мысль о побеге. Следствие тянулось несколько недель и не принесло результатов. Легавые сравнили оба дела. Отметили много общего. Оба мальчика пели в хоре. Оба сопрано. Регентом у обоих был месье Гетц. Чилийца допросили и признали белее снега.

Армянин выпустил листки из рук и сделал хороший глоток кофе. По ассоциации он подумал об отце Паолини, приходском священнике в церкви Святого Фомы Аквинского. Как раз сегодня утром он должен был вернуться из поездки. Касдан схватился за мобильный.

Набрал номер церкви — в душе по-прежнему лилась вода.

Трубку сняли после четвертого гудка. Касдан попросил к телефону святого отца.

— Это я, — откликнулся звучный баритон.

Касдан представился и упомянул дело Уго Монетье.

— В свое время я уже все рассказал.

— Новые факты вынуждают нас возобновить расследование.

— Что за новые факты?

— Тайна следствия не позволяет мне вам ответить.

— Понимаю. Что вы хотите знать?

— Какого вы мнения о Вильгельме Гетце?

— Теперь я понимаю, куда вы клоните. Гетц убит.

— Вы в курсе?

— Да. Отец Саркис из храма Иоанна Крестителя оставил мне сообщение. Какой ужас.

По-видимому, Саркис обошел все приходы. Голос был низким, тягучим, с легким корсиканским акцентом.

Касдан добавил:

— Уточню вопрос: что вы сами думаете о возможной связи между исчезновением Уго Монетье и убийством Гетца?

— Вильгельм невиновен. Полицейские быстро отказались от этого следа. Поначалу, я припоминаю, они кружили над ним, будто стервятники. Неприятно об этом говорить, но его гомосексуализм в глазах ваших коллег, похоже, был отягчающим обстоятельством.

— Вы знали, что он гомосексуалист?

— Шила в мешке не утаишь. Как ни старался Гетц держать свою личную жизнь в тайне, он все же не мог отрицать очевидное.

— Он никогда не допускал вольностей с детьми?

— Нет. Всегда абсолютно корректен. Потрясающий музыкант. К тому же великолепный педагог. На вашем месте я бы искал мотив убийства в чем-то другом.

— А у вас есть другое предположение?

— Не предположение. Скорее, ощущение. Вильгельм Гетц чего-то боялся. Смертельно боялся.

— Чего же?

— Не знаю.

Касдан взглянул на часы: десять.

— Мне бы хотелось обсудить это с вами не по телефону.

— Когда пожелаете.

— Я подъеду меньше чем через час.

— Жду вас в ризнице. Церковь на площади Святого Фомы Аквинского, неподалеку от бульвара Сен-Жермен.

Армянин отключился, когда на пороге возник Волокин: причесанный, выбритый, сияющий, как новенькая монетка. На нем был все тот же мятый костюм, но теперь он буквально излучал свет, подобно окропленному росой пейзажу. Схватив из вазочки круассан, он умял его в два счета. Показал на папку на столе:

— Вам понравилось?

— Хорошая работа. Но дел невпроворот.

— Не спорю. Я уже начал. В службе розыска пропавших без вести и в ОЗПН. Посмотрим, не было ли других улетучившихся певчих.

— В хорах, которыми Гетц не руководил?

— Я вот о чем подумал. Мы сосредоточились на чилийце. Но у этих ребятишек есть и другая точка соприкосновения: голос — чистый, верный, невинный. Я знаю, о чем говорю: я и сам пел. Это дар. Благодать, которую ты не ценишь, пока не подрастешь. Манна небесная, исчезающая, когда ломается голос.

— Голос мог стать мотивом исчезновения мальчиков?

— Понятия не имею. А вдруг за всем этим стоит извращение, основанное на церковных песнопениях. Я всякого навидался…

Касдан подумал о диске «Мизерере», который слушал в квартире Гетца в самый первый вечер. Тот голос, который перевернул ему душу и обнажил самые болезненные ее раны. Стряхнув с себя оцепенение, он твердым голосом произнес:

— О'кей. Поделим работу. Я еду в церковь Святого Фомы Аквинского, поговорить с приходским священником. Мне кажется, ему есть что мне рассказать.

Волокин взял еще один круассан:

— А я отправлюсь в Нотр-Дам-де-Лоретт в Девятом округе. Утром, перед тем как прийти сюда, я раздобыл список участников всех четырех хоров Гетца, потом проглядел дела малолетних правонарушителей в отделе по защите прав несовершеннолетних. Если речь действительно идет о детях-убийцах, у них в прошлом могли быть неприятности с полицией.

— Я уже проверил хор церкви Святого Иоанна Крестителя и Нотр-Дам-дю-Розер.

— А я прочесал два других хора и наткнулся на одно имя. Сильвен Франсуа. Двенадцать лет. Подопечный департамента по социальной работе и здравоохранению. Был принят в хор при Нотр-Дам-де-Лоретт за свои вокальные данные, а также потому, что приход хотел сделать доброе дело. И они сорвали банк. Парень, кажется, совершенно неуправляемый. Кража. Драки. Побег. Сегодня утром хор в полном составе репетирует песнопения для рождественской мессы. Я украду малютку Сильвена и прощупаю его. Как знать, а вдруг это наш убийца?

— Ты сам-то в это веришь?

— Я верю, что если ему есть что сказать, мне он скажет. Мы с ним одного поля ягоды. Связь по мобильному.

26

Церковь Святого Фомы Аквинского оказалась просторной и изысканной. Чистейший образчик Второй империи. Под ее светлыми сводами были, как в музее, развешаны большие темно-золотистые картины. Благородство и имперский размах подавляли здесь молитвенную атмосферу.

Касдан прошел по центральному нефу. Слишком богатое и пышное убранство вызывало у него презрение. Презрение армянина, привыкшего к безыскусным храмам без всякой вычурности, где изображение Бога было едва ли не под запретом. У католиков он встречал подобное только в романских церквях, грубых и лишенных украшений. Выражение истинной веры, без трепа и никчемных символов.