Дени Дюваль - Уильям Теккерей

— Быть может, к этому сообществу принадлежит еще кто-нибудь из моих знакомых? — холодно осведомился доктор. — Но, пошла, Дэйзи! Кое-кого из них можно встретить и в Уинчелси, и в Рае. В нем состоит твой драгоценный одноглазый неприятель, а также, без сомнения, шевалье де ла Мотт, и… попробуй-ка угадать, кто еще?

— Да, сэр, — печально отвечал я, зная, что в этих нечестивых сделках замешан мой собственный дед. — Но хотя… хотя другие и занимаются этим делом, я, клянусь вам честью, никогда не стану в нем участвовать.

— Теперь это будет опаснее, чем раньше. Переправляясь через Ла-Манш, господа контрабандисты натолкнутся на препятствия, каких они давно уже не встречали. Ты ведь слышал новости?

— Какие новости?

По правде говоря, я не думал ни о чем, кроме как о своих собственных делах. Между тем, как раз в этот самый вечер из Лондона прибыла почта с известием, которое оказалось весьма немаловажным даже и для моей скромной персоны. Новости были вот какие: его величество король, узнав, что между французским двором и некоторыми лицами, состоящими на службе у взбунтовавшихся подданных его величества в Северной Америке, заключен договор о мире и торговле, "изволили повелеть своему послу покинуть французский двор… и, твердо уповая на рвение и преданность народа своего, приняли решение привести в состояние готовности все силы и средства своего королевства, которые, как он надеется, сумеют в случае необходимости отразить любую обиду или атаку, равно как и поддержать и укрепить мощь и добрую славу сего государства".

Итак, когда я выходил из ратуши города Рая, думая лишь о своих врагах, о своих злоключениях и о своем торжестве, по всей стране галопом мчались гонцы с известием об объявлении войны Франции. Когда мы ехали домой мимо нас проскакал один из них, трубя в рог и выкрикивая известие о войне. Проезжая по равнине, мы видели огни на французском берегу Ла-Манша. С тех пор прошло уже пятьдесят лет, но зловещие военные огни гасли лишь изредка и лишь на очень короткий срок.

Гонец с этим важным известием прибыл в Рай уже после нашего отъезда, но он скакал гораздо быстрее докторской лошаденки и поэтому догнал нас еще до того, как мы въехали в Уинчелси. Спустя полчаса после его прибытия весь наш город был уже на ногах, и на рыночной площади, в трактирах и у дверей домов — всюду толпились люди. Итак, мы снова ведем войну с нашими соседями по ту сторону Ла-Манша и с нашими мятежными сынами в Америке, и на этот раз мятежные сыны одерживают верх над своим родителем. Мы, ученики Поукока, вначале сражались отважно и с большим воодушевлением. Склонившись над картами, мы преследовали мятежников и разбивали их наголову во всех битвах. Мы разгромили их на Лонг-Айленде. Мы побили их на берегу Брендиуэйна. Мы одержали над ними блестящую победу при Банкер-Хилле. Мы триумфальным маршем вошли в Филадельфию с генералом Хоу. Мы были совершенно сбиты с толку, когда в Саратоге лам пришлось сдаться вместе с генералом Бергойном, — мы как-то не привыкли слышать о сдаче британских армий и об унижении британского оружия.

— За Лонг-Айленд нас отпустили с уроков после обеда, — сказал Том Пэррот, когда мы сидели с ним за партой. — А вот за Саратогу нам уж наверняка не миновать норки.

Что касается до этих французов, то мы давно уже знали об их измене и сильно на них гневались. Французы-протестанты, по общему мнению, были совсем не такие, и Я думаю, что изгнанные из Франции гугеноты оказались достойными подданными нашего нового государя.

Должен, однако же, признаться, что в Уинчелси находилась одна славная маленькая француженка, которая была отъявленною мятежницей. Когда миссис Барнарй говоря о войне, обратилась к Агнесе с вопросом: "А ты на чьей стороне, дитя мое?" — мадемуазель де Барр залилась румянцем и ответила: "Я француженка, и я на стороне своего отечества. Vive la France! Vive le roi!" [106]

— Ax, Агнеса, ах ты, скверное неблагодарное создание! — с плачем воскликнула миссис Барнард.

Доктор, однако, ничуть не рассердился, а напротив, улыбнулся и, казалось, был даже очень доволен.

— Мадемуазель де Саверн, — промолвил он, склоняясь перед Агнесой в церемонном поклоне, — я полагаю, что маленькой француженке следует быть на стороне Франции. Но вот несут поднос, и мы не станем ссориться, покуда не кончим ужин.

В этот вечер, когда доктор, читая проповедь, определенную церковным уставом для военного времени, возносил мольбы к тому, кто ниспосылает людям все победы, испрашивая у него защиты от врагов, мне казалось, что голос этого доброго человека никогда еще не звучал так торжественно и проникновенно.

Когда в доме доктора Барнарда происходило дневное и вечернее богослужение, некая молодая особа, исповедовавшая римско-католическую веру, обыкновенно сидела в стороне, ибо ее духовные наставники запрещали ей участвовать в наших англиканских обрядах. Когда служба окончилась и прислуга доктора удалилась, на залитом румянцем лице Агнесы выразилась некоторая досада.

— Что же мне делать, тетушка Барнард? — спросила юная мятежница. — Если я стану молиться за вас, значит, я буду молиться за то, чтобы мое отечество потерпело поражение, а вы были бы спасены и избавлены от врагов.

— Нет, дитя мое, мы не станем понуждать тебя к этой молитве, — сказал доктор, потрепав ее по щечке.

— Я не знаю, почему вы хотите победить мое отечество, — всхлипывая, пролепетала девочка. — Я ни за что не стану молить бога, чтобы с вами, с тетушкой Барнард или с Денни случилось что-нибудь плохое, ни за что!

Заливаясь слезами, Агнеса спрятала свою головку на ГРУДИ у доктора, растрогав всех нас до глубины души.

Крепко держась за руки, мы отправились в Приорат, который — увы! находился слишком близко от дома доктора Барнарда. Прежде чем позвонить у дверей, я остановился, все еще не выпуская маленькой руки своей спутницы.

— Скажи, Денни, ты ведь никогда не станешь мне врагом, правда? задумчиво спросила она, подняв на меня глаза.

— Милая Агнеса, я буду любить тебя вечно! — дрожащим голосом воскликнул я. Вспомнив, как я нес малютку в своих объятиях с берега моря, я вновь заключил в них мою дорогую девочку, и сердце мое преисполнилось неизъяснимым блаженством.

Глава VIII. Я поступаю на службу в королевский флот

Разумеется, в ближайшее же воскресенье мнение нашего доброго доктора было известно всем и каждому. С тех пор как началась война с Америкой, он неустанно призывал своих прихожан к верности и доказывал незыблемость власти Цезаря.

— Война, — поучал он, — не может почитаться за зло иг подобно нашим немощам и недугам, ниспослана нам свыше, без сомнения, для нашего же блага. Она учит нас смиряться и находить утешение в нужде, она укрепляет доблесть, испытывает верность, дает случай выказать широту души, сдержанность в победе, долготерпение и бодрость в пораженье. Воины, доблестно сражавшиеся за победу отчизны, завещают своим детям благородное наследие. Нас, нынешних англичан, возвышает память о битвах при Креси, Азенкуре и Бленгейме. Я не питаю зла к шотландцам за их победу при Бэннокберне или к французам за Фонтенуа. Такая доблесть доказывает мужество пародов. Когда мы подавим американский мятеж, а это, без сомнения, произойдет, непременно обнаружится, что наши мятежные сыны вели себя как подобает англичанам, что они были отважны и решительны, великодушны и умеренны. В объявленной ныне войне с Францией, которая близко касается всей Англии, — а в особенности жителей нашего побережья, — право, по моему глубокому убеждению, также, несомненно, на нашей стороне, как оно было на стороне королевы Елизаветы в ее борьбе с Испанскою армадой. В час почти столь же грозной опасности я возношу мольбы о том, чтоб нам дано было выказать такую же бдительность, постоянство и доблесть, чтобы мы могли собрать все свои силы для выполнения долга, предоставив исход дела Тому, кто ниспосылает нам все победы.

Прежде чем сойти с кафедры, наш славный доктор объявил, что в следующий базарный день он созывает в ратуше собрание всех джентри, моряков и фермеров, дабы решить, какие следует принять меры для защиты наших берегов и гаваней. Французы могли каждую минуту на нас напасть, и весь народ пребывал в сильном возбуждении. Ополченцы и волонтеры патрулировали прибрежную полосу, а рыбаки не сводили подзорных труб с противоположного берега Ла-Манша.

В ратуше состоялся многолюдный сход, на котором держали речи наиболее преданные королю и отечеству мужи. Тут же начался сбор пожертвований в фонд обороны. Решено было, что Пять Портовых Городов выставят отряд ополченцев, В одном только Уинчелси джентри и богатейшие коммерсанты постановили экипировать эскадрон конных волонтеров для охраны берегов и связи с частями регулярных войск, сформированных в Дувре, Гастингсе и Диле. Рыбаков определили в береговую охрану и патрульную службу. Все побережье от Маргета до Фолкстона находилось под усиленной охраной и наблюдением, из многих гаваней были отправлены в море заново оснащенные каперские суда. На французском берегу, по слухам, шли такие же военные приготовления. Вначале рыбаки обеих сторон не трогали друг друга, но вскоре между ними тоже начались стычки; с прискорбием сознаюсь и в том, что один из моих предков не совсем прервал сношения со своими французскими друзьями.