Изгнание Изяслава - Игорь Росоховатский

Но во что бы ни превращались мысли. Мак верил:они не умирают вместе с человеком, а во что-то превращаются. И остаются рядом с живыми, среди нас. И как-то влияют на живых людей. Хорошие мысли плодят добро, плохие зло. "Добрая мысль – что доброе семя", – говорил отец. Мак помнит его слова, но все же спрашивает себя:"А может быть, наоборот:плохие мысли плодят добро, а благие – зло? Так же, как согревающий огонь плодит пожар, а угрюмые тучи – благодатный дождь?"

Ибн Сина научил Мака никогда не говорить "знаю", а употреблять слово "думаю". Ведь то, во что верили сегодня, он отбрасывал завтра, если видел его несостоятельность. Ибн Сина учил его быть смелым с утверждениями других и с собственными утверждениями. И Мак говорил себе:"Прометей пожелал сделать людей людьми и дал им искру огня. А какой-то другой бог, оставшийся в неизвестности, пожелал сделать людей богами. Он дал им искру сомнения".

Две силы слились в Маке – от отца и от Ибн Сины, учителя…

4

Мака разбудил княжий тиун Маврикий:

– Господин кличет!

Лекарь поспешно прошел к князю. Изяслав Ярославич был один. Он сидел в своем кресле и глядел на Мака как-то виновато. Маку пришлось долго ждать княжьего слова. Изяслав, отводя глаза, сказал:

– О твоей вине говорил с митрополитом и игуменом Феодосием. Люты они на тебя. Тяжко мне довелось. Уговорил… – Он поднял глаза и посмотрел на Мака. – Памятовал твое усердие сына моего ради. – Князь опустил глаза и повторил:– Уговорил… Должен ты снова присягнуть в вере православной и принять новое имя. Тогда злодейство твое на старом имени – на Маке останется. А ты получишь иное имя… Новое имя – новый муж… Чистый от грехов… И к тому богохульнику непричастный…

Он говорил еще, но Мак больше ничего не слышал. Казалось бы, все решается просто. Почему же не присягнуть и не принять новое имя? Но тут иное – тут затронута не только его гордость и честь. Он должен признать, что поступал богопротивно, изучая мертвое тело. Нет, лучше он умрет!

"Но ведь я погибну не как жертва науки. Враги сделают меня жертвой веры. Мусульманин или язычник не захотел принять христианства – и все. Мусульмане, узнав о моей смерти, припишут меня к мученикам. Это еще страшнее. Русич, ученик Ибн Сины, – мученик за мусульманство! Иногда люди продолжают борьбу и после своей смерти. Их гибель раздувает огонь их учения. Но со мной случится другое. Я погибну как раб недоразумения. Я перестану бороться".

Его мысль металась, как зверь, загнанный в ловушку. Что делать? Совершить этот обряд, спрятать свою совесть, подавить свое достоинство, а потом продолжать бороться? Но кто поверит потом в его идеи, если он не сумел отдать за них жизнь? Умереть? Но за что он отдает жизнь? Его смерть будет бесполезной. Ему вспомнились слова Ибн Сины:"Если хочешь узнать, стоит ли приниматься за дело, думай о том, кому оно полезно – врагу или другу? Живя, думай о том, кому полезна твоя жизнь; умирая, думай о том, кому выгодна твоя смерть. И раз уж приходится жить и все равно придется умереть, поступай так, чтобы и твоя жизнь, и твоя смерть были полезны твоим идеям и твоим друзьям". Мак решился:он присягнет и примет новое имя. И тут же спросил себя и поймал себя в ловушку:"Все твои мысли оправдание твоему поступку. Ты боишься умереть, ты хочешь жить любой ценой – вот и все".

"Нет, мне было бы легче не присягнуть и умереть, чем присягнуть и бороться. Я устал от борьбы, а смерть мне не страшна, ибо она – покой".

"…Но ведь можно еще попытаться избежать унижения. Можно прибегнуть к заступничеству княжича Мстислава".

Мак попросил князя дать ему время подумать. Он направился к Мстиславу. Завидя лекаря, княжич оперся на локоть и приподнялся на постели. Он уже не выглядел таким беспомощным, как раньше.

– Хорошо, что ты пришел, Мак, – сказал он. – Я хотел узнать – скоро ли мне можно будет сесть на коня? Десница скучает по мечу, горло – по вину, ноги – по стременам!

Мак снисходительно улыбнулся, вспомнив:"Рать и пир – суета сует…" Когда человек болен и ему не хочется двигаться, он начинает каяться в земных прегрешениях. Говорит его бессилие. Когда человек молод и здоров и его крепкое тело наполнено весенними силами, он забывает о раскаянии и снова мечтает о подвигах и развлечениях. Говорят его силы. Он успокоил княжича – силы скоро возвратятся в избытке – и рассказал о своем унижении. Мстислав воспринял это совсем не так, как ожидал лекарь. Его брови вопросительно изогнулись:

– Присягнуть в правой вере и принять новое имя от князя? Это великая честь!

Мак отшатнулся:

– Это бесчестие!

У рта Мстислава пролегла жестокая морщинка. Он спросил голосом, не предвещающим ничего хорошего:

– Принять новое имя от князя почитаешь за позор? Премного вознесся, раб!

Слово "раб" стегнуло Мака. Он согнулся и молча вышел.

Да, княжич Мстислав несомненно выздоровел!

Глава XI

СВЕТОЗАРА – БОЯРСКАЯ ДОЧЬ

1

Изяслав-отрок и Верникрай верхом въехали на княжеское подворье. Здесь спешились, привязали коней и уже собирались идти к терему, как услышали из-за клетей пронзительный крик, проклятия и стоны. Они поспешили туда.

У ног тиуна Маврикия на снегу лежал полуголый человек. Его спина и плечи были иссечены ременной плетью. Кожа свисала клочьями. Тиун пинал ногами избитого, отталкивая от себя, и заносил плеть.

Губы отрока болезненно искривились. Он тронул тиуна за рукав. Тот обернул к нему раздраженное лицо.

– За что? – спросил Изяслав. Воину было больно, словно плеть увечила его тело. Но он не решался выказать своих чувств, боясь испортить добрые отношения с Маврикием.

– Княжий урок испоганил! – закричал тиун. Он подбежал к груде каменных плит, указал на них. – Этот скот – каменосечец. Князю украшения делал. А погляди, как сделал! То не украса, а срам!

Плеть опять заходила по спине каменосечца. Но тут к тиуну подступил Верникрай:

– Убьешь каменосечца без пользы. Ты покажи ему умение, научи делу.

Маврикий ухмыльнулся:

– Шалый ты. Разве ж я сему обучен? То не мое дело. Я должен блюсти закон да княжью выгоду. А ты ступай на место!

И он, не обращая внимания на мольбы своей жертвы, снова поднял плеть. Но Верникрай подошел ближе и угрожающе произнес:

– Молю за него, не усердствуй.

Тиун исподлобья бросил взгляд на стиснутые кулаки Верникрая. Об этом новгородском древосечце ходила дурная слава. Дерзок премного. Ему и боярин, и тиун нипочем. Обозлится, встретит один на один без свидетелей в темном углу – и отойдет душенька к Богу. С кожемяками знается, с самим кожемякским верховодой – выборным Славятой в дружбе. Лучше не задирать. Но и отступить надо с почетом.

Маврикий рассек плетью воздух.

– Ладно плетенная, да длань устала. – Он деланно приосанился, протянул плеть Верникраю и проверещал:– Слышишь – длань устала. Похлещи его сам, да приложи усердие. А не то – с тебя шкуру спущу!

Тиун отдал плеть Верникраю и, не оглядываясь, ушел. Верникрай помог избитому подняться. Изяслав позволил ему довезти каменосечца домой. Сам же решил прогуляться, развеять неприятное чувство…

Он прошел мимо Бабиного торжка. В этот час людей здесь было не много, но пронзительные голоса торговцев, расхваливающих свой товар, разносились далеко вокруг. Отрок ненадолго задержался перед Десятинной церковью у бронзовых богатырей, привезенных еще князем Владимиром из Корсуня.

Мимо отрока проскрипело несколько возков. Их сопровождали воины. Изяслав успел заметить прикрытые дерюгой связки куньих и собольих шкурок. Ему захотелось узнать, куда это везут столько. Он пошел за возками и вскоре впереди увидел сверкающий купол церкви Благовещения над Золотыми воротами. Отрок перекрестился на икону Благовещения Богоматери, висящую на воротах, и стал наблюдать, как сгружают куны в коморы, находящиеся в стенах у самых ворот под неусыпным наблюдением стражников. Воины размещались и внизу, у деревянных столбов, и вверху, на помостах, укрепленных под самыми арками ворот. Оттуда в час осады они могли лить кипящую смолу, метать стрелы, факелы, а то и большущие камни на головы нападающих.

Отрок долго стоял у Золотых ворот. Отсюда далеко была видна широкая главная улица. По ее сторонам возвышались храмы монастырей Ирины и Георгия, а за ними гордо вздымала свои главы соборная церковь Софии. Сквозь деревья просматривались стены митрополичьего замка.

С главной улицы отрок свернул на другую, поуже. На нее выходили ворота нескольких боярских теремов.

Изяслав как раз проходил мимо дворища боярина Пестослава, которого навещал когда-то по поручению князя. В это время ворота отворились, и навстречу выпорхнула девушка годков шестнадцати, беленькая, легкая и хрупкая, как снежинка. Проходя мимо отрока, она посмотрела ему в глаза своими наивными, широко открытыми очами и сморщила гладкий лобик, словно что-то припоминая. А у Изяслава сладко и тревожно заныло сердце. Уж очень милой и чистой, не тронутой злом и коварством показалась девушка. И привиделось счастье:такая лада может скрасить жизнь, отвлечь от мрачных раздумий, утешить в печали. Он долго глядел ей вслед. Когда она оглянулась, снова встретился с ней глазами. Ему показалось, что она улыбнулась…