Кровавый коктейль - Марина Серова

— Догадываюсь, — скромно ответила я.

Но полковник, пропустив мимо ушей мою реплику, продолжал свой монолог:

— Просто вы оказали нам неоценимую помощь в этом расследовании. Если бы не вы…

— То еще и труп не был бы опознан. Верно?

— Почти, — улыбнулся Григорьев, немного задетый моей самоуверенностью.

— А как же вам без результатов экспертизы, без прямых улик удалось его раскрутить? Или методы недозволенные применили? — Я сразу вспомнила Корявого и Квадратного.

— Никаких таких методов. Он словно ждал этого вопроса. И не стал отпираться. У меня, Таня, сложилось впечатление, что с психикой у него далеко не все в порядке. Тут еще почитаешь показания его, так сказать, подчиненной в другой сфере деятельности.

— Интересно.

— Про психику его я уже знаю, ориентировочно, конечно. Я говорила с его классной руководительницей.

— Хорошо, что мать его не дожила до такого дня.

Я, дорогой читатель, не буду утомлять вас и занимать ваше драгоценное время подробным описанием протокола допроса Андреева Руслана Андреевича. Я представлю вашему вниманию лишь те факты, которые вам действительно будут интересны. Это просто искренняя исповедь ныне покойного Руслана Андреева.

«Да, я похитил девочку, убил ее отца и тех двух подонков тоже. Я знаю, что вина моя перед законом настолько велика, что пощады молить бесполезно.

Но если б я начал снова жизнь, не сначала, а с двадцати лет, я поступил бы так же, за исключением похищения. Это я сделал зря. Но я расскажу подробно, потому что считаю, что события, которые произошли много лет назад, дали мне право распорядиться их жизнями, потому что они распорядились моей. Не так бы все у меня сложилось. Совсем не так. Не приди я учиться в эту проклятую пятую школу. Мы переехали из Дальнего района в Трубный. Поселились в третьем квартале. Мама поменяла работу, и ездить ей было слишком далеко.

Вот тогда я и попал в этот шестой «Б». С самого первого дня моя жизнь стала невозможной. И постарались ее сделать такой те, кто впоследствии стали жертвами. У меня был слишком мягкий характер. Кроме того, я немного отстал в росте от своих сверстников.

Сначала было еще терпимо. Дальше хуже. Однажды, когда в районе школы прорвало канализацию, там выкопали котлован, чтобы заменить трубы. И, как всегда это у нас бывает, дело затянулось. Этот котлован, заполненный грязной жижей, некоторое время не занимал умы тех, кто собрался менять трубы.

Так вот Калинин, Ханин и Рожков после уроков поджидали меня, заталкивали в этот котлован и улюлюкали, дразнили. Когда я вылезал, они снова сталкивали. И так пока не надоест. Они называли эту игру «зайца чморить».

А однажды они говорят мне: «Пойдем в одно место, поговорим. Мы к тебе больше приставать не будем». Я поверил, конечно. Мне так хотелось верить. Мы ушли во время перемены в подвал девятиэтажки за школой… Что там было, говорить не могу даже теперь. Но они обещали, что на этом отвяжутся от меня, оставят в покое.

А назавтра все повторилось. Потом еще и еще. Это как паутина. Из этого уже не выбраться. Я каждый день шел в школу с мечтой убить их.

А потом меня свалила температура и стоматит. Вот тогда я и рассказал все маме.

И знаете, что вам скажу: я понял, что никто на свете не сможет постоять за меня, только я сам. Их даже на учет в милицию не поставили. А во мне поселилась мечта — отомстить. Отомстить жестоко, страшно. Я поклялся себе, что сотру их с лица земли.

Мать перевела меня в другую школу. Но во мне всегда оставалось ощущение, что я грязный, не такой, как все.

Может быть, со временем это прошло бы, если бы не армия. Вы же знаете: я в Афгане служил. Там за жизнь человеческую копейки не дашь. Столько ребят на глазах погибло. Хороших ребят, не таких, как эти сволочи.

У нас однажды в соседнем взводе часовой заснул, так «духи» штыком в ухо целый взвод уложили. Короче, убивать нас там научили. И относиться к смерти проще — тоже. Но и там у меня еще не полностью оформилось это решение.

А вот когда я вернулся домой и понял, что с женским полом у меня наметились большие проблемы, я совсем осатанел.

И когда я увидел на остановке электрички этого расфранченного подонка Рожкова, у которого, судя по его физиономии, складывалось все распрекрасно, решение было принято. Я догнал его и отозвал поговорить. Он сначала даже не узнал меня. И мне трудно передать, какое я испытал наслаждение, когда увидел животный ужас в его глазах. А я уже не мог остановиться.

А Ханина я поджидал уже специально за сараями во дворе его халупы.

Калинину повезло, что родители его увезли. Я долго его потом искал, запросы в паспортные столы в разные города посылал.

А полгода назад в Тарасове встретил. Перепроверил: он ли это. Узнал, что у него семья. И решил отомстить ему еще более страшной местью. Я решил, что нет страшней мести для родителя, чем видеть муки своего ребенка. Помню по своей матери.

Я сначала хотел убить ее. Потом решил, что над ней надругаются, как надо мной когда-то, а я все запишу на кассету и подброшу ее. Но не рассчитал силу своей жестокости. Эта девочка оказалась ангелом во плоти, не в пример своему папашке. Во мне как-то злость затухать стала. И я уже никак не мог решить, что с ней делать.

А тут папашку ее встретил у ворот стадиона — я мимо домой пешком иногда хожу. То ли он выследил меня, то ли судьба нас свела — не знаю. Но то, что он меня узнал сразу, — это точно. И так властно побеседовать пригласил, как в детстве. Он, вероятно, думал, что я все еще тот же безвольный слабак. Чем это кончилось, вы знаете.

Это их вина, что моя жизнь вот так сложилась. Я и в школу милиции пошел, чтобы человека в себе уважать. А бизнес подпольный — это потом само пришло. В моей жизни не было семьи, ничего. Я случайно на этот гадюшник вышел. Через друга одного. Воспользовался услугами. А потом понял, что гораздо интереснее самому с этого деньги иметь, чем платить. И пошло-поехало. Не все в жизни получается так, как хочется».

Вот так, дорогой читатель, Андреев объяснил свои не укладывающиеся ни в какие рамки поступки. Я просматривала папку с… Даже и не знаю, как назвать то, что я в это время чувствовала. Григорьев, покуривая сигарету за сигаретой, наблюдал за мной, одновременно разговаривая по телефону, давая ЦУ забегавшим сотрудникам.

В папке был еще один документ, дополнявший портрет Андреева: протокол допроса некой Петровой, которую Григорьев назвал подчиненной капитана, а попросту шлюхи, торгующей собой в «Восторге».

Я изложу ее рассказ в нескольких словах:

«Вообще-то Руслан Андреевич нормальный мужик. В смысле того, что не жмот, не высокомерный. Он просто несчастный человек. Короче, он импотент. По-моему, это самое страшное горе для мужика. Я раз в неделю делала ему массаж. То есть не совсем массаж. Ну должен же мужчина хоть как-то получать удовлетворение. Я занималась с ним оральным сексом».

Переписывать протоколы допроса не имеет смысла, по-моему. Это дело органов.

— Н-да. Колоритная личность ваш бывший коллега. Его бы матери вовремя опомниться да к психиатру ребенка сводить. А она все на тормозах спустила.

— Это точно. Вот так, Танюша. Вы нам, конечно, неплохо подсобили. Мы с вашей помощью такой гадюшник растрясли: и наркотики, и сводничество — там полный набор. И хозяйка — премилая гадюка. Есть чем заняться.

— А мои подопечные как себя чувствуют? Что им светит?

— Это суд решит — кому что отмерит. А «друзья» твои канючат. А надо башкой сначала думать. Неправильно мы нашу молодежь воспитываем. У них сейчас в башке каша — деньги да секс на первом месте. Ни тебе идеалов светлых, ни патриотизма. Не знаю, куда катимся.

Он горестно вздохнул, глянул на часы. Я тоже. Было уже десять тридцать. Я поднялась и стала прощаться.

Григорьев протянул мне руку и крепко пожал мою.

— Спасибо, Таня. Вы замечательный детектив и просто шикарная женщина.

Я очень пожалела, что тут нет его коллег, при которых он с такой иронией назвал меня вчера утром «госпожой детективом». Обратить его внимание на меня как на женщину и как на детектива я сумела. И, по-моему, коньяк, который я вчера ему вручила, по праву принадлежит мне, если, конечно, содержимое бутылки еще не испарилось. Но вслух я этого не сказала. Ведь кроме того, что я талантлива, перспективна, я еще и скромна. Скромность, как я уже говорила, украшает женщину.

Поэтому я мило улыбнулась.

— До свидания, Сан Саныч. Мне жаль, что с Андреевым так вышло. Всего вам доброго.

— Вам тоже.

Я вышла из отделения со смешанным чувством. К моей гордости за свою, как всегда, блестяще выполненную работу примешивалось чувство горечи.

Было как-то жаль Андреева, жизнь которого прошла напрасно и была подчинена одной цели — мести. Жаль Веру Ивановну, искренне горевавшую по своему непутевому супругу. Жаль Елену Ивановну, так и не понявшую, что огромная доля вины за судьбу сына лежит на ней. И лишь Наталья Андреевна с ее онкологическим заболеванием двадцатитрехлетней давности сочувствия во мне почему-то не вызывала.