Апельсинчики, витаминчики… - Михаил Кокшенов

Я в проходную и паспорт в окошко протягиваю. А вахтер покрутил, покрутил его и обратно мне выбрасывает со словами:

— Что это вы мне показываете?

— Как что? Паспорт, — отвечаю.

— Чей?

— Мой.

— Ваш?! А почему же тогда, — говорит, — на фотографии изображен бритый, совершенно посторонний гражданин?

— Как же, — говорю, — посторонний? Это — я.

А он мне:

— Вы мне, — говорит, — голову не морочьте, тут изображен молодой человек с чубчиком, а из вас чубчика и быть не может. — И бац окошком.

Но я тоже, между прочим, с характером, опять окошко открываю и говорю:

— Ну и что же, что с бородой. Отрастил! Ну и что же, что без чубчика. Вылез он, чубчик, со временем. А общий, общий овал лица и прочие детали разве не похожи?

— А у вас овала и прочих деталей из-за бороды и не видно, отойдите, не мешайте работать. — И стал чайник на плитку ставить.

Тут я по пояс в окошко влез и кричу:

— Да вы в глаза, в глаза мне посмотрите, ведь как две капли воды с изображением.

А он спокойно так заварку в чайник насыпает и говорит:

— Что я, окулист, что ли, в глаза смотреть. Пройдите, гражданин, по-хорошему.

Я тут совсем криком изошел.

— Вот, — кричу, — посмотрите, уши, уши как похожи, тоже маленькие и слегка оттопыренные. Посмотрите. А он мне опять невозмутимо так отвечает:

— Если я всех по ушам на завод пускать буду, так что же это получится? Не пущу — и все. Приметы у вас не сходятся.

Дальше я и не помню, что было. Помню только, что в ближайшем отделении милиции мое сходство с паспортом подтвердили.

— Он, — сказали, — точно он.

На завод я попал к вечеру.

И теперь, если мне в командировку куда ехать, я с собой целый набор документов беру, где я во всех видах запечатлен. И с бородой, и в очках, и с чубчиком. На всякий случай!

Одной левой

Если на карте мира уже давно не осталось неизведанных белых пятен, то в женской логике их сколько хочешь. Только открывай и удивляйся, удивляйся и открывай, и нет им конца и края, короче говоря, женская логика — это — понятие космическое, так сказать, масштаба Вселенной. За примером далеко ходить не надо.

У Маши было два друга — Саша и Паша. Саша — это цветущий, пятьдесят четвертого размера мужчина, рост без пятнадцати два, возраст тридцать с небольшим, и, как говорится, лицо кирпича просит. Короче говоря — образец мужества, красоты и геройства.

А Паша — это такой хлюпик, метр с кепкой, ноги колесом, грудь тарелкой, нос утюгом, короче говоря — антипод образцово-показательному Саше.

И что же вы думаете? При выяснении личных взаимоотношений, хлюпик Паша напрочь забил образцово-показательного Сашу.

А виной тому — женская логика. Дело было так.

Целый год Маша не могла отдать предпочтение ни образцово-показательному Саше, ни хлюпику Паше. Саша ей нравился силой, красотой и статью, а Паша — совсем другим.

И если Саша всегда говорил: «Это мне одной левой!», то Паша отвечал неопределенно: «Подумать надо».

Конечно, по логике, куда Паше до Саши, чего тут выбирать! Но речь то идет о женской логике. Вот и ходили они всегда втроем. Посредине Маша, а по бокам Саша и Паша.

И вот однажды, посмотрев старый-старый фильм «Подвиги Геракла», вышли они из кинотеатра на улицу и стали обсуждать фильм.

Саша восхищался Гераклом, и тем, что Геракл всех — одной левой. На что Паша заявил: «Удивляюсь, как в наше время прогресса и автоматики, можно восхищаться какими-то бицепсами?»

— У Геракла очень красивая фигура, — возразила Маша.

— Что может быть красивого в мясе? Человек должен быть красив мыслью, — отпарировал Паша.

— Не спорьте с ним, Маша, это ему не понять, — с улыбкой заметил Саша.

— Вам, конечно, понятней, вы от Геракла недалеко ушли, — резко ответил Паша.

— Да! И горжусь этим, — выпалил Саша.

— Мальчики не ссорьтесь, — успокаивала их Маша.

— А чего с ним ссориться! Ведь я его одной левой, — заявил Саша и захохотал.

— А я его интеллектом задавлю, — с достоинством ответил Паша.

Маша хихикнула. Ей становилось интересно. Ей бы, по логике, остановить друзей и заявить, что, безусловно, мужская красота — это — объем и мощь бицепсов и орлиность взгляда. Но Маша только хихикнула. А Паша очень авторитетно сообщил, что давно уже доказано, что количество мозговой массы, абсолютно не зависит от количества мышечной.

— Вы что же, Паша, против спорта и спортсменов? — спросила его Маша.

— Да, я против спорта ради спорта, — и Паша сделал такой вид, как будто у него бицепсы как у Саши.

— Я за спорт для здоровья, — и Паша принял свой обычный вид.

— А у меня здоровья навалом, — прервал Саша, не то что у вас, одни мослы. Ха!

— Просто у меня сила не выше разума, — гордо ответил Паша.

— Что? Повтори! — и Саша протянул руки к лацканам пашиного пиджака.

— Саша! Вас никто руками не трогал, — взвизгнула Маша.

— А что же он меня дураком обозвал, — закричал в ответ Саша.

— Во-первых, я этого не слышала, а во-вторых, и словами ответить можно, — разгорячилась Маша.

— Кому вы объясняете, Маша, ведь он — питекантроп доисторический, — крикнул тут Паша.

— Сам такой, — обиделся Саша!

Маша прыснула.

— Да, да, да! Вы — вымерший динозавр, — кричал Паша.

— Сам такой!

— Вы, вы, вы, просто парнокопытное млекопитающее, — наседал Паша.

— А вот за парнокопытного бить буду, — закричал образцовый Саша.

— Что вы, Саша, нервничаете, — сказала Маша, загораживая Пашу собой. — Вы же культурный человек. Кто же решает спор кулаками?

— А он, он просто, просто, букашка, — выпалил Саша и вытер со лба пот.

Маша смеялась.

— А вы — орангутан, павиан, бабуин и, одновременно, человекообразная горилла! — и Паша, постучав себя по лбу и по стене дома, мимо которого они проходили, ткнул пальцем в направлении Саши.

Образцово-показательный Саша остановился и стал засучивать рукава.

Паша сказал: «Посмотрите, Маша, на этого троглодита, этого синантропа, этого ихтиозавра. Что в нем от человека?»

Маша хохотала до слез и с интересом поглядывала на хилого Пашу, прижимаясь к нему плечом.

Увидев это, Саша опустил голову, и крупные капли пота упали на носки его ботинок.

Саша молчал. Он был разбит, подавлен и деморализован, и, прежде всего, машиным смехом.

Ведь по логике Маша должна была броситься на грудь к красавцу Саше и сказать: «Не слушай, любимый, этого хиляка, он все это со зла», — но Маша только смеялась. И Саша ушел.