Немного безумия (СИ) - Павел Терентьевич Журба

устои происходит в преддверии выборов в совет! Такое может быть совпадением? Я уверен, что нет. — Кобальт давно хотел пробраться в совет, но вместо этого угодил под стражу из-за подозрения в заказном убийстве. Невезучий он парень. Наверное, только ему я и не завидую.

— Но зачем Кобальту так громко расправляться с казначеем? Взрыв посреди города — не лучшая идея, а Кобальт у нас мужик умный.

— Ты думаешь, я с ним лично общался? Не знаю, можешь оскорбить герцога на площади и тогда сам спросишь барона обо всём в кутузке. — пустые разговоры о политике, как же это нудно. Как мне надоели всякого рода люди, болтающие о всяких ненужных вещах во всяких бистро. В бистро надо пить. В бистро надо лакать виски, пока не выплюнешь горло, и получать от этого ни с чем не сравнимое удовольствие.

— Что, уши греешь? — бармен этого заведения являлся самым бестактным человеком в округе.

— А что ты ко мне прицепился? Больше народу у стойки нет, не с кем поболтать за жизнь?

— Мне интересен именно ты. Всегда любопытно, как люди опускаются на дно.

— В этом душном бистро появился профессиональный социолог с тягой к статистике? — мой собеседник, кажется, самую малость обиделся. — Ты просто ещё не видел, что такое настоящее дно. Грязная одежда и побитое лицо не показатель бедноты.

— А следствие…

— Не очень остроумно, но терпимо. Плесни ка ещё. — стакан снова наполнился и его смысл вновь пропал под жидкостью. Надо до него добраться. — А знаешь, что интересно мне, бармен?

— Ну-с?

— Почему некоторым людям волшебно везёт, а другим бог даёт кукиш. Да, да, я про тебя говорю, негодник! — я поднял голову в небо и пригрозил несуществующему старику кулаком. — Мы с тобой, дружище, два нищих осла. Я гоняю по улицам за монетки, а ты улыбаешься людям за… нет, пожалуй, ты у нас не улыбаешься. — мой единственный слушатель посмурнел. — Ну да это и не так важно. А главное то, что мы несправедливо обделены жизнью.

— Лично мне всё нравится, не жалуюсь. — бармен отошёл. Вот негодяй, обслуживает клиентуру и работает, а не делает вид бурной деятельности.

С нетерпением я ждал его возвращения. Очень уж хотелось влепить побольше очевидностей этому ворчуну, пока меня не прогнали в город.

Наконец, бармен подошёл и ко мне, сумев разобраться с новым потоком трудяг, что желают пиво для раненой души.

— А я и говорю…

— Да отцепись от меня, дай кружки протереть! — я не обратил на непозволительную грубость никакого внимания.

— А вот я и говорю о нашей с тобой судьбе, друг. Плесни ещё. — смысл опять потерян. — Знаешь, у меня не было даже запасной пары ботинок, мне никто ничего не дал и не собирался давать. Я сам заработал на дом, сам завёл семью, хорошую работу. Ты хоть догадываешься, каким шикарным плотником я был лет десять назад? Я мог делать аккуратные стульчики ко двору нашего герцога.

— Твоими-то лапами? У меня ладонь в раза два меньше и то, я хрен что выстругаю.

— Дело не в размере рук, а в таланте, желании учиться. Но мы отвлеклись. Плесни ещё. — и где смысл? — Но бог отобрал у меня всё… а у тех, кому он дал всё изначально, не забрал ничего, даже медного гроша. Спрашивается, где она, небесная мудрость?

— Давать алкоголикам гору денег — это не есть мудрость, а скорее ошибка небесной бюрократии. Так что всё правильно, мы на своих местах — ты за стойкой, я за баром.

— А ты выше среднего по шкале моих случайных собутыльников. — алкоголь добавляют твоим соседям уровень интеллекта. — Плесни ещё. — стоит ли говорить про смысл? — И вот, конец моего пути — я побит, благодаря мне девушка лишилась парня и будущего, а вся моя жизнь — бутылка… Но я не алкоголик. У меня нет зависимости, я слишком силён характером для этого. В любой момент могу бросить. — Меня никто не слушал. Бармен опять куда-то запропастился.

— Ничего, ничего, я и сам могу себя налить. — я потянулся к бутылке в приятной близости от меня. Ухватился за стекло, сжал продолговатую форму в руках, потянул к себе… рука предательски дрогнула и бутыль упала на пол.

Звон, разбитое стекло, мои слёзы и смешки посетителей были ответом на такую глупость. За второй я уже не успел потянуться.

— Твою мать… что ты тут наделал! Знаешь, сколько стоила эта водка?

— Я заплачу, заплачу. — пальцы потянулись к безумно лёгкому кошелю. Мне кажется, если бы здесь вдруг задул ветер, то он бы улетел и больше не вернулся. — Держи.

— Там в два раза больше.

— И что это за водка такая была? — я кинул озлобленному бармену ещё монетку. Тот припрятал её в карман и начал подметать осколки под ногами.

— Хорошая, сорок пять градусов, чистая. Такие сейчас почти не делают, всё больше гонят какую-то противную смесь для таких, как ты.

— А вот оскорблять не надо. Я пил водку много дороже этой, уверяю. Плесни мне чего-нибудь хорошего. На твой вкус. — мне сделали интересный коктейль из имбиря, лимона и ещё какой-то ереси. Я его с трудом выпил. К концу он мне даже пришёлся по душе.

Люди начали расходится по домам. Фонари за окном освящали площадь с памятником по центру и не давали прохожим свалиться раньше времени, спотыкнувшись об прилавки.

— Памятник рабовладельцам. — буркнул я бармену и усмехнулся.

— Скажешь ещё слово про семью герцога и тебя отсюда выпрут. — недовольно забренчал боязливый хозяин бара.

— Ну-ну. Ещё коктейль.

— Тебе не пора домой? К жене, детям?

— Нет, не пора. Хотя… знаешь, может быть и надо навестить их. Давно не виделись, я забылся в хлопотах и работе.

— Ну вот, иди к ним, а то потом расстроишься, что не пришёл или опоздал. — кажется, бармен не понял, к чему я клоню.

— Только если я навещу их, мне потом не выйти. Не вернуться в бистро, не погулять с Джеки, не съесть какой-нибудь колбасы.

— Ничего, главное в нашей жизни — это семья.

— Ты как никогда прав, бармен. Мне нравится ваше бистро, тут так уютно…

Часть 2

— Вам на сколько дней?

— На одну ночь. — девушка, вежливо улыбаясь, передала мне ледяной ключ.

— Ваш номер 54. Желаю вам хорошо отдохнуть.

Обмякшие ноги в спешке подымаются по высоким ступенькам; они устланы малиновым ковриком с золотистой каймой по краям. Коридор между комнатами столь узок, что мне трудно пройти, не задев стены плечами. С каждым шагом холл сужался, превращаясь в воронку, засасывающую всё вокруг.

В самом конце длинного коридора,