Догонялки - В. Бирюк

Я переоценил способности попадьи к сопротивлению. Вязать её не было необходимости, она так и не пришла в себя, только мычала спьяну, да колыхалась своим обширным животом, когда ей размотали тряпки на голове, развязали руки, и я зачитал текст сделки, процарапал её рукой крест на бересте и положил ей на живот две ногаты. Так её и оттащили в сторону, на ряднину у стенки. «Пьяная баба — себе не хозяйка» — русская народная мудрость. А когда она другим — «хозяйка», но — при этом пьяная, то с её хозяйством много чего «не себе» может случиться.

На другой ряднинке на голой земле пришлось устраиваться мне самому: мужам моим надо хоть чуток поспать, а я самый выносливый. В смысле — никак не угомонюсь. «Беломышесть торжествует». Можно было бы, конечно, и к Трифене под бочок… Законная моя добыча. Опять же — официально купленная рабыня, только что маменькой своей проданная, согласно подписанной бересте, мне в вечное рабство.

Но… я уже говорил: я с женщинами спать не могу. Ну не могу я с ними спать! Когда оно тут рядом такое тёплое и шевелиться… Голенькое. Или — одетое, но легко раздеваемое. Или — «не легко», но ведь, под одеждой-то, всё равно, оно такое… Никакой сон не приходит. А вон то, что приходит… И ноги от этого мёрзнут. Мда… Девочке сегодня уже досталось — пусть хоть малость отдохнёт.

Едва с улицы стали доноситься первые утренние звуки сельской жизни, как я разбудил своих людей. Сразу же пошли упаковочные проблемы: отдал Трифене свою ряднинку, чтоб завернулась — не в алтарных же покрывалах девке по двору бегать! Погнал её искать себе вещи в дорогу и мешки под купленное, согласно бересте, всякое имущество.

Прямо на крыльце избы её встретил Христодул. Что-то спросил и врезал по уху. Такое вот:

«С добрым утром, с добрым утром!

И хоро-о-ошим днём!».

Девка ойкнула и, свалившись в грязь около крыльца, прикрыла руками голову. Братец начал пинать её ногами, приговаривая что-то шипящее. Тряпка с неё сразу слетела, обнажив многое, включая столь понравившиеся мне в церкви смугленькие ягодички.

Едва я подскочил к ним, разворачивая свой дрын берёзовый в боевое положение, как Христодул довольно вежливо и аргументировано предупредил:

— Ты не ввязывайся. Это наше дело, семейное. Эта сучка вам дала? Чего хотели — получили? Всё — дальше моя забота. Выучить паскуду, чтоб не гуляла на сторону, семейство не позорила, на братьев своих — сором не наводила. Вот матушка придёт — ещё добавит, косы лярве этой — повыдёргивает, ума-разума по-вкладывает.

— Не, Христодул, не получится. Матушка твоя сама вчера вдрызг напилась. Она сама с нами играла-ночевала, там вон в сарае валяется. И так ей эти игрища понравились, что продала мне и девку эту — сестрицу твою, и майно батюшки твоего покойного. Вот и купчая составленная. Читать-то умеешь? Так что, бить рабыню мою, не спросившись у меня, нельзя. Понял?

Парнишка ошарашенно посмотрел в подсунутую под нос грамоту, на валяющуюся в грязи стонущую сестрицу, на мою радостную физиономию и помчался к своей «доброй матушке» в наш сарай. А я поднял Трифену, шлёпнул её игриво по попке, чтобы не «зависала» по дороге, и пошёл за ним следом, весело напевая что-то бардовское:

«Было сестра родимая,Была тебе родимая,А стала мне раба».

Можно и у ясеня с тополем не спрашивать — всё на берёзе записано.

Попытки привести попадью в чувство — успеха не принесли. Она только мычала в ответ на сыновние дёрганья и пощёчины.

А что говорит по этому поводу наша отечественная мудрость? А она так прямо и заявляет: «Нет хуже зелья, чем баба с похмелья». Что мы и наблюдаем.

Наконец Христодул умчался на поварню за опохмелкой, а я воспользовался моментом и ввёл болезную в курс дела. Точнее — делов, ею понаделанных.

— Слышь ты, дура, ты хоть помнишь — чего вчера сотворила? Как к торку моему пришла, как в постель к нему забралась? Как слугу моего на себя натягивала? Да не тряси ты так головой — последние мозги выскочат. Торк тебя вчера так ублажил, что ты продала и дочку свою, и имение мужа-покойника. Ты хоть помнишь, что мы вчера мужа твоего мёртвого привезли? Ну, хоть что-то. Вот — ты всё его майно и продала. И плату получила, и грамотка на то есть. Видишь?

В полутьме сарая грузная, с опухшим лицом, женщина несколько мгновений тупо вглядывалась в подсунутую под нос бересту, потом, тяжко вздохнув и «пустив ветры», очевидно — от умственного напряжения, начала малоразборчиво возражать:

— Не… Не было такого… Не… Никакой грамотки… не было. Не помню. Книги… торк хотел купить — помню. Грамотки… — не. Ничего я вам не продавала… Ежели хочешь дочку купить — поговорим. Но — после. Не нынче… И серебра… не было. Точно — не… Я б помнила. Про серебро-то. Я-то завсегда… Не. Брешешь ты, малой.

— «Про серебро завсегда»? Сунь руку под платье, курва старая, там, у тебя на животе, монетки лежат, если не свалились.

Не отрывая тяжкого пьяно-тупого взгляда от моего лица, попадья, даже не пытаясь отвернуться от меня или как-то прикрыться, не имея ни сил, ни соображения для совершения такого общественно-полезного действия, сунула руку себе под подол, поводила там по животу, потом, чуть сдвинувшись, вытащила откуда-то из-под бока две небольших беленьких монеты — ногаты. Секунд пять она тупо рассматривала свою находку. Какое-то странное воспоминание проскочило в её затуманенных алкогольным отравлением мозгах, и она, не отрываясь от разглядывания монеток на ладони, запустила под подол вторую руку.

— Что, хозяйка, чисто выбрито? Гладенько? Чувствуешь? Ты только мявкни против меня, как про твою обновку, про плешку эту — всё село узнает. То-то соседи твои повеселятся. А защитить тебя уже некому, муж-то твой — покойником на столе лежит. И что сельчане ваши с тобой, курвой курвущей, драной-пьяной, сделают… За все былые обиды от твоего мужа полученные… Хором на тебе выспятся. Ну, ты их лучше меня знаешь. Давай-давай, грязь хмельная, по-гавкай на меня — до белых мух точно не доживёшь. Дошло?

Стремясь к исполнению дел своих, бывал я часто вынуждаем к использованию людей не по желаниям, но по страхам ихним. Нередко доводилось мне употреблять и страх «стыда» человеческого. В прежней жизни моей сиё называлось «шантаж». Дело сиё состоит из трёх частей: перво-наперво надлежит нужного человека поймать на деянии, кое он почитает для себя стыдным. Или же таковое деяние подстроить. Вторая часть состоит в том, чтобы получить некое тайное, но — надёжное свидетельство об участии надобного человека в сём стыдном деле. Третья же — в уместном угрожании открытия сего тайного свидетельства людям, для интересного человека важным.