Догоняйте, догоняйте!.. - Станислав Никоненко

— Ну, дай я сам.

Ветка взял тетрадь.

— А все правильно, — сказал он, прочитав. — Вот только надо добавить, что мы хотим быть рядом с ним. Что мы его поддерживаем.

— Добавить можно, — сказал Теоретик, — Да это ведь пустые слова.

— Почему пустые? Если нужно, придем к нему и поможем.

— А чем ты поможешь? Голову, что ли, бинтовать будешь? Врач нашелся.

— Что-то вы сегодня все разговорчивые такие.

— Не понимаешь ты, Ветка, — вздохнул Тигран Саркисович. — Грустно нам, вот и говорим. Какой человек Копытин! Нам бы в школу такого учителя! Давай попросим, а?

— У него диплома нет, я узнавал, — сказал Теоретик.

— Всю мечту попортил Теоретик. Диплома нет. Нет, так будет. Если Копытин захочет…

— Ребя, у меня идея, — вклинился в разговор Мамалыкин. — Давайте напишем Копытину характеристику в институт. У Терентьева заверим и сами отнесем к директору.

— В этом году все равно поздно.

— А мы сейчас напишем, и пусть институт готовится к приему Копытина.

— Ребя, а у Мамалыкина котелок варит, — крикнул Ветка. — Попробовать надо. Только Копытину ничего не скажем. Пусть потом узнает. Но сначала закончим письмо. Дописывай, Борька.

Колдовали над письмом до самой линейки. А после завтрака прочитали девочкам. Они внесли некоторые уточнения, и Леночка Чучкина переписала его красивым четким почерком: буквы стояли прямо, строго, как пионеры на линейке.

Мерно стучал по подоконнику дождь. Он навевал покой и сон. Из окна тянуло свежестью, запахом ивы. Изредка доносились далекие гудки электрички, но они не тревожили Копытина. Жора уснул.

Потом был обед и тихий час. И Жора уже не спал, а точил потихоньку лясы с соседом, оказавшимся большим знатоком по части кино. Во всяком случае, он мог назвать всех актеров по именам, а также знал, кто на ком женат, кто с кем разошелся и т. д.

После тихого часа сосед уломал Жору «забить козла». Они сели за стол в центре палаты и застучали черными костяшками домино. Жора не был поклонником этой игры, играл лишь от случая к случаю. Поэтому скоро проиграл. Пришлось лезть под стол. Сосед, правда, сказал, что откладывает расплату до лучших времен. Но Жора чувствовал себя вполне здоровым, чтобы проползти на четвереньках два с половиной метра.

Только он забрался под стол, как распахнулась дверь и вошла сестра, симпатичная курносенькая Шурочка.

— Где Копытин? — строго спросила она.

— Действительно, — проговорил сосед с ухмылкой, — куда он делся?

Жора замер под столом, как бегун на старте.

— Ну ладно, придет, скажите — ему письмо. Кладу на стол. И цветочки. Девица там пыталась к нему прорваться, да я не пустила. День сегодня непосетительский.

Такого безобразия Жора потерпеть не мог.

— Как непосетительский? — выкрикнул он, выскакивая из-под стола.

Шурочка в ужасе взглянула на взметнувшегося Жору.

— Где девица? — Жора встряхнул Шурочку за плечи.

— Я на вас Абрам Семеновичу пожалуюсь. Пугать медсестер вздумали, — сказала Шурочка и заплакала.

— Где посетительница?

— Ушла-а-а, — всхлипывала Шурочка. — Так вам и на-а-до.

Жора подбежал к окошку. Сквозь тонкую сеть редеющего дождя он увидел удаляющуюся фигурку под зонтиком. Кричать уже было бесполезно.

— Бюрократка, — проворчал он, беря со стола конверт и букетик ромашек.

— Я вот скажу Абрам Семенычу, что ругаетесь. Он вам на работу напишет, тогда повеселитесь, — Шурочка уже пришла в себя и поправляла волосы перед маленьким круглым зеркальцем.

«Милый мой Копытин, — прочитал Жора в записке, вложенной в конверт. — Здравствуй! Что же ты мне не сказал, что попал в аварию? Герой! А я решила устроить тебе сюрприз и приехала в лагерь сегодня, а не завтра. Тебя нет. Ребята в тоске и тревоге. Окружили меня, спрашивают, что же будет? Прямо конец света. Копытин — в центре мироздания. На улице дождь, и настроение неважное. Я ребят утешила, обещала им, что ты скоро вернешься. А они попросили сходить к тебе, передать послание. Спасибо Терентьеву — дал «рафик» доехать до больницы. Девочки собрали тебе ромашки. Сейчас еду. Если не удастся попасть к тебе, отдам эту записку. Глажу по больной головушке.

Наташа.

P. S. К тебе не пустили. Вредная девчонка вышла и сказала, что день посещения — завтра. Не волнуйся и поправляйся, приду завтра. Мне сказали, что чувствуешь себя ты прилично».

Письмо от ребят было вложено в отдельный, тщательно заклеенный конверт. Красивыми буквами там было выведено: «Товарищу Копытину Георгию Николаевичу. Лично».

Жора надорвал конверт и вытащил письмо. Три двойных тетрадных листа, исписанных мелким четким почерком.

— Уже письмами завалили, — сказал сосед. — Соскучились, значит.

— Наверное, — сказал Жора и уселся на кровать поудобнее.

Как назло, светила луна. Будто большая круглая лампа дневного света, она повисла прямо напротив окон Жоры. Правда, это приносило некоторую пользу. Ребята должны были сразу увидеть букетик ромашек на окне.

Жора поставил туда банку с ромашками еще с утра. Но вредная Шурочка заявила, что банка может упасть кому-нибудь на голову, и переставила ее на стол. Жора решил не привлекать внимания к банке и оставил ее на столе.

Лишь когда из разных углов комнаты раздалось посапывание и посвистывание, которое перекрывалось могучим храпом соседа с язвой, Жора встал и осторожно, на цыпочках пробрался с банкой к окну, поставил ее на условное место. Посмотрел на часы при лунном свете. Одиннадцать. Еще рано.

Жора пристально всматривался в гущу деревьев, и ему казалось, что за каждым стволом кто-то прячется. Легкие облачка, затуманивая на короткое время свет луны, искажали тени, приводили их в движение: секунду назад это был куст, но, присмотревшись, Жора начинал различать у куста голову, руки, ноги и даже, казалось, чувствовал движение куста. Исчезла дымка — и перед Жорой снова был куст.

Увлекшись наблюдениями, Жора прозевал момент, когда прямо под его окном выросли четыре фигуры. Как из-под земли. Все в темном, они четко вырисовывались на сером асфальте.

Легкий свист, и рядом с Жорой на подоконник плюхнулся конец толстой веревки. Жора едва успел его ухватить. Продел под трубу центрального отопления, завязал. Потом быстренько разделся и положил пижаму на кровать. Остался в одних трусах.

Проверив, насколько надежно привязана веревка, Жора залез на подоконник. Прощальным, слегка виноватым взглядом он обвел палату, взялся двумя руками за веревку, и спуск начался.

Если бы крепость нервов Жоры Копытина уступала крепости веревки, по которой спускался, он наверняка грохнулся бы на асфальт — так внезапно ослепил его свет в окне первого этажа.

Жора повис прямо перед освещенным окном. Голова его находилась над белыми занавесочками, и он видел, что это Абрам Семенович появился в ординаторской. Стараясь ничем не привлечь его внимания, Жора замер.

Доктор сел в кресло, выдвинул ящик стола, достал оттуда стопку журналов и газет и, раскрыв «Смену», задумался над кроссвордом. Потом вдруг вскочил, побежал к окну.

Жора решил, что он замечен, в одну секунду оказался на асфальте, больно ударившись пяткой о жестяную пробку от бутылки боржоми. И тут распахнулось окно, и было слышно, как Абрам Семенович, взглянув на небо, глубоко вздохнул. Потом он посмотрел на Жору, прищурился и спросил:

— А канадского хоккеиста короткая фамилия на…

— Халл, — нагло, потерев одной рукой о другую, сказал Жора.

— Спасибо, все сошлось, — бросил доктор и побежал к столу.

Жора вместе с ребятами помчался в спасительную тень леса.

Говорили шепотом.

— Вот ваши туфли, — Ветка протянул физруку его выходные финские штиблеты. — А вот брюки и рубашка.

Через минуту Копытин уже был одет. Правда, в спешке ребята не взяли носки, и пришлось Жоре надевать туфли на босу ногу.

Тут же в лесу были спрятаны велосипеды.

Ребята тяжело дышали от бега и волнения.

— Ну, похитители, — сказал Жора, — спасибо вам за письмо, за цветы, за одежду.

— Да, ладно, Георгий Николаевич, мы же… — начал было Борька Мамалыкин и замолчал, потому что не знал, что сказать.

И все молчали. И Жора молчал, потому что лучше всего было сейчас ничего не говорить. Как все это объяснить?

А каждый из ребят чувствовал себя и героем и нарушителем. Каждый чувствовал, что приблизился к старшему, к учителю, который стал просто другом и соучастником таких волнующих мальчишеских приключений.

Жора мог бы сказать, что он их всех любит. «Я люблю вас, ребята», — так ему хотелось сказать. Но мальчишкам вряд ли бы это понравилось. Они смутились бы… Нет, ничего не надо говорить. Надо действовать.

— По коням, ребята, — сказал Жора. И все облегченно вздохнули, и радость подняла всех и понесла на велосипедах, как на крыльях, по ночному лунному шоссе, в лагерь, в их общий дом.