На границе Великой степи. Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в. - Леонид Вячеславович Воротынцев

располагавшиеся в междуречье Ворсклы, Северского Донца и Оскола, а также бассейне Тихой Сосны, по линии древнерусских городищ Холки, Мохнач, Гайдары, Крапивное, составлявших цепь сторожевых крепостей на границе с Полем[520].

Этнический состав населения вышеуказанного региона включал в себя как славянские, так тюркские элементы, представляя из себя зону совместного хозяйственного освоения русских земледельческих общин и родоплеменных объединений кочевых федератов черниговских князей, упоминание о которых как о союзниках Ольговичей содержатся в Ипатьевской летописи[521].

Археологические исследования данного региона фиксируют совместное или соседнее проживание различных этнических групп на ряде объектов, локализуемых на пограничных со степью территориях Черниговского княжества.

К таковым населенным объектам следует отнести достаточно крупное поселение Ницахи, на р. Ворсклица, Гочевский археологический комплекс на р. Псёл, а также большой некрополь у хут. Могилки на р. Мерле. Полиэтничное, оседло-кочевое население проживало также и в бассейне Северского Донца, составляя крупную агломерацию населенных пунктов (Харьковское городище, Крапивенский археологический комплекс, летописный Донец), «закрывавшую» один из самых опасных участков черниговско-половецкого пограничья. Данный район являлся самым южным, выдвинутым в степь форпостом владений черниговских князей[522].

Кроме того, летописные источники содержат свидетельства о проживании в ряде населенных пунктов Черниговского Задесенья отдельных групп служилых половцев. В частности, сообщение Ипатьевской летописи от 1158 г. свидетельствует о присутствии союзных кочевников в некоторых городах южной Черниговщины: «…поведе Георгии и рече Святоославъ и вижь мое смирение колико на ся поступахъ не хотя крови пролити хрестьаньски и отчины своа погубити взяти Черниговъ съ семью городъ пустыхъ Моровиескъ, Любескъ, Оргощь. Всеволожь, а въ нехъ седять псареве же и Половци…»[523] По мнению ряда исследователей, указанные в летописи «пустые» города составляли еще одну оборонительную линию защиты от набегов половцев[524] и, вероятно, представляли собой типичный для южнорусского пограничья тип сторожевых крепостей с гарнизонами, состоящими из княжеских «послужильцев» и кочевых федератов, основным занятием которых являлось несение военной службы на южных рубежах Чернигово-Северской земли.

Монгольское нашествие и процессы дезинтеграции Черниговского княжества во второй половине XIII в. повлекли за собой значительные территориальные изменения на южной и юго-восточной периферии Чернигово-Северских земель. Данные изменения практически не нашли отражения в аутентичных эпохе нарративных источниках, что оставляет проблему локализации черниговско-ордын-ского пограничья в сфере исследовательских гипотез и попыток историко-географических реконструкций. Так, по предположению В.Л. Егорова, северная граница ордынских улусов на левобережье Днепра проходила по нижнему течению р. Псёл с последующим отступлением ее к югу в среднем течении р. Ворсклы и далее на восток вдоль ее левого берега несколько южнее современного Харькова[525]. Согласно гипотезе А.К. Зайцева, «естественной границей» собственно черниговских земель с владениями Орды в 40— 80-х гг. XIII в. следует считать верхнее течение р. Псёл, являвшейся устойчивой границей княжества с половецкими кочевьями в XII – первой трети XIII в.[526]

География археологических находок, относящихся к золотоордынской эпохе, свидетельствует о включении в сферу хозяйственной деятельности ордынских кочевников водоразделов рек Сулы, Хорола, Псёла и Ворсклы при сохранении славянского земледельческого населения на приречных участках. Присутствие двух вариантов материальной культуры, представленных в районах среднего течения Северского Донца и Ворсклы, являются неоспоримым свидетельством относительно мирного сосуществования тюркского и славянского населения в районах русско-ордынского пограничья[527]. Расположение в непосредственном соседстве кочевнических некрополей, включая захоронения золотоордынской знати, а также древнерусских земледельческих поселений и могильников, также свидетельствует о совместном проживании в данном регионе разных этнических общин в рамках Джучидского государства[528].

В последней четверти XIII в. происходит переход ряда районов Южного Посеймья под непосредственное управление ордынских чиновников из числа представителей мусульманской купеческой общины («ордынских гостей»). События, связанные с учреждением Курского баскачества и возникновением слобод баскака Ахмата в 1288–1289 гг., достаточно хорошо изучены и представлены в отечественной и зарубежной историографии[529], однако некоторые аспекты данной темы требуют дополнительного рассмотрения и анализа.

Прежде всего, остаются не до конца выясненными причины, повлекшие переход Курской земли, изначально управлявшейся князьями местной династии, под непосредственный контроль ордынской администрации. Последним представителем династии курских правителей, сведения о котором сохранились в письменных источниках, следует считать князя Василия Дмитриевича, упоминаемого в Любецком синодике как убитого «от татар»[530]. В дошедших до настоящего времени летописных источниках не содержится информации о гибели южнорусских удельных князей во время боевых действий с ордынцами («татарами») в период второй половины XIII – начала XIV в. В связи с данным обстоятельством допустимо высказать предположение о казни Василия Дмитриевича в ханской ставке, после чего земли выморочного (то есть не имевшего законных наследников) Курского удела были переданы властями Улуса Дучи под прямое управление «откупившему» баскаческий ярлык «бесерменину» Ахмату, принадлежавшего, по всей вероятности, к сообществу так называемых ортаков, занимавшихся международной торговлей и имевших тесные связи с представителями правящих элит чингизидских государств.

Данные действия властей Золотой Орды в целом укладываются в фиксируемые летописными источниками изменения административно-фискальной политики, произошедшие после «воцарения» Туда-Менгу (1281 г.)[531]. В частности, именно к 80-м гг. XIII в. относится сообщение Никоновской летописи о частичном возвращении в фискальную систему Улуса Джучи налоговой практики так называемых откупов, отмененных после истребления монгольских «численников» и откупщиков во время восстания ряда городских общин Северо-Восточной Руси в 1262 г.: «Бе убо обычай царем ординским и князем его на всей русской земле дань взимати, овогды же убо откупаху даньскиа пошлины русских князей, овогды же сами князи на своих княжениах забираху дани и отвожаху во Орду, овогда же… ординскиа гости… откупаху дани в русских княжениах и тако корысть себе приобретаху»[532]. Приведенное сообщение полностью соответствует информации об обстоятельствах возникновения ордынского баскачества в Курской земле, содержащейся в Лаврентьевской летописи: «Того жже лета… сътворися зло в княжения Курския области, бяше некто бесерменин злохитр и велми зол, имя ему Ахмат, держаше баскачество Курскаго княжения, откупаша у татар дани всякия и теми даньми велику досаду творяше князем и черным людем в Курском княжении, насилие творяху христианом, сущим Курсыя волости, около Воргола и около Рылска пусто створиша»[533]. Таким образом, в период правления «хана-дервиша» Туда-Менгу представители мусульманских деловых кругов получают юридически оформленное право не только на сбор налогов, но и на непосредственное управление некоторыми русскими землями.

Еще одной причиной включения территории Курского княжества в административно-территориальную структуру Орды могло являться то особое экономическое значение, которое представлял для властей Улуса Джучи регион Курско-Рыльского Посеймья, являвшийся в домонгольскую и ордынскую эпохи одним из немногих регионов Южной Руси, имевших крупные залежи железной руды и обладавший специалистами по технологиям ее обработки[534]. В частности, согласно данным новейших археологических исследований, в верхнем течении р. Псёл