Из жизни солдата - Эрих Манштейн

Вскоре после разгрома заговорщиков Гитлер поручил высшим чинам имперской полиции во главе с генералом Далюге провести реорганизацию СА. В военные округа был направлен приказ имперского военного министра подготовить списки с фамилиями командиров штурмовых отрядов, которых, по мнению военных, следовало освободить от занимаемых должностей. Такой список нами был составлен и за моей подписью отправлен Бломбергу. В свою очередь военное министерство передало его генералу Далюге. А тот ничего лучше не придумал, как показать его тем лицам, фамилии которых находились в списке. Нетрудно представить себе, к чему это привело. Так, например, мы считали, что некий бригаденфюрер СА из Неймарка не соответствует занимаемой должности. Увидев свою фамилию в списке, тот обратился к генералу Фричу с требованием моей отставки, пообещав в случае отказа вызвать меня на поединок. Фрич оставил эту жалобу без внимания.

В связи с тем, что под предлогом событий 30 июня штурмовики потребовали выдать им оружие и тем самым вызвали новое обострение обстановки, Гитлер счел необходимым вновь обратиться к руководству рейхсвера, СА и СС с призывом о примирении. По этому случаю нас собрали в помещении Берлинской оперы. Поднявшись на сцену, Гитлер еще раз заверил нас в том, что оружие находится и всегда будет находиться только в распоряжении рейхсвера. При этом он подчеркнул, что возложенная на него, Гитлера, миссия возрождения рейха неизбежно потерпит провал, если вооруженные силы, с одной стороны, и партия с ее разнообразными структурами, с другой, не найдут общего языка во имя блага нации. По его словам, в этом случае ему ничего не останется, как пустить себе пулю в лоб, так как он не переживет краха всех своих замыслов. Не могу сказать, что этот явно излишне эмоциональный призыв нам, солдатам рейхсвера, очень понравился. Вечером участников совещания пригласили на представление оперы «Тангейзер». Дирижировал Эрих Клейбер, который, как всегда, блестяще справился со своей задачей, несмотря на то, что над его головой уже сгустились тучи.

Мне вспоминается еще один эпизод того времени, когда я во второй раз безуспешно обратился к имперскому военному министру с предложением выступить против очередного решения НСДАП. Дело в том, что во исполнение «Закона о возрождении профессионального чиновничества», в соответствии с которым следовало избавиться от всех лиц «неарийского» происхождения, военное министерство распорядилось об увольнении из рейхсвера всех офицеров и рядовых солдат, подпадающих под требования нового закона. Я уже точно не помню, какое количество унтер- офицеров и рядовых подлежало увольнению на основе данного распоряжения. Знаю только, что в списки попали шесть лейтенантов и один прапорщик. Я хорошо понимал тогда, что люди, добровольно поступившие на военную службу в то время, когда им не приходилось рассчитывать на особые выгоды от нее, продемонстрировали тем самым свою безграничную преданность Германии. Поэтому их увольнение я считал обидным и несправедливым. Я также полагал, что командование рейхсвера должно взять под свою защиту евреев, принимавших участие в составе германской армии в первой мировой войне. Кроме того, данное распоряжение задело и меня лично, так как один из подлежащих увольнению офицеров, который раньше был моим подчиненным, обратился ко мне за помощью. Я немедленно направил письмо генералу фон Райхенау, который в то время еще являлся правой рукой Бломберга, с настоятельной просьбой оказать содействие в решении судьбы моего бывшего подчиненного. В письме я, в частности, подчеркнул, что, по моему мнению, пойти на уступки требованиям НСДАП в данном вопросе значило бы для рейхсвера проявить трусость и предательство по отношению к своим солдатам и офицерам. Райхенау доложил о моем письме Бломбергу, который тут же пришел в неописуемую ярость. Затем военный министр показал мое письмо Фричу и объявил о своем намерении наказать меня. Однако Фрич забрал письмо к себе, заявив Бломбергу, что он сам разберется во всем. Будучи настоящим солдатом, он разделял мое мнение и не принял ко мне никаких мер. Впрочем, он был не в силах отменить распоряжение Бломберга об увольнении «неарийцев». В дальнейшем мне удалось с помощью генерал- полковника фон Секта пристроить моего знакомого в германскую военную миссию в Китае. После того, как данная миссия была отозвана имперским правительством на родину, я сумел добиться восстановления его на службе в рейхсвере. Во время польской кампании он командовал ротой и, к сожалению, погиб в сражении на Бзуре.

Кончина Гинденбурга

2 августа 1934 года скончался имперский президент генерал-фельдмаршал фон Гинденбург.

Для рейхсвера его кончина значила больше, чем утрата главы государства. Мы потеряли своего верховного главнокомандующего. Гинденбург был воплощением традиций, которые были положены в основу рейхсвера при его формировании. Все понимали, что пока «старик» жив и стоит во главе рейха, армия останется «noli me tangere»[12] для любой партии, в том числе для национал- социалистов.

Время от времени возобновляются попытки найти ответ на вопрос о том, повлияли ли старость и болезни на способность имперского президента ясно мыслить и принимать самостоятельные, взвешенные политические решения, и если да, то с какого момента. Я могу поделиться только той информацией по данному вопросу, которая была получена при личном общении с президентом. Последние два раза я встречался с Гинденбургом в первые месяцы 1934 года. Первый раз это случилось во время концерта в роскошном президентском дворце, на который было приглашено огромное количество гостей. Как и все прочие приемы в резиденции Гинденбурга, этот отличался одновременно редкой изысканностью и удивительной простотой. Президент поразил меня своей выдающейся памятью на имена и способностью вспоминать мельчайшие детали давно происшедших событий. Мне также бросилась в глаза благосклонность, с которой президент относился в этот вечер к Гитлеру. Впрочем, и сам Гитлер проявлял подчеркнутое и, как мне показалось, искреннее почтение к главе государства.

В следующий раз я как племянник президента был с женой приглашен к Гинденбургам на вечер в узком семейном кругу. Нам доводилось и раньше время от времени бывать у них, когда в гости к президенту приходила одна из его дочерей или моя сестра Герта, которая пришлась по душе хозяину дома своей беззаботностью и жизнерадостностью. Мы всегда очень мило проводили время среди близких людей. При этом Гинденбург иногда делился с нами своими самыми заветными воспоминаниями. Я слушал своего дядю с огромным интересом, ведь он был для меня единственным оставшимся в живых представителем поколения моих родителей. Впрочем, и президент всегда готов был выслушать мнение нас, молодых, о насущных проблемах нашей жизни, при этом я всегда поражался тому, как он, несмотря на преклонный возраст, принимал активное участие в решении государственных и ' особенно военных вопросов. Весьма поучительной для нас была его способность масштабно мыслить и его потрясающая дальновидность. В этом отношении мы уступали ему по всем статьям. Не переставали мы удивляться и тому, что человек, который в свое время руководил многомиллионной армией, прекрасно разбирался и в проблемах маленького рейхсвера, и что его взгляды во многом совпадали с нашими.