На гуме - Глеб Берг

получше рассмотреть задницу стоявшей в очереди к кассе первокурсницы в обтягивающих джинсах. Аварцы называли таких телочек «мошшная», Муслим же определил ее как «армянская висложопая».

– Привет! – откуда ни возьмись возникла передо мной рука Малинина, в тот самый момент, когда мне таки удалось настроить фокус.

– Саламандра! – обернувшись, я хлопнул его по ладони.

Следом он протянул руку Муслиму:

– Здорово, как дела?

– Эу, куда ты дрочилки свои беспонтовые тянешь? – со снисходительной улыбкой Муслим сжал Васину руку и стал щипать его за живот, – твоими молитвами, братское сердце. Сам как поживаешь?

– Да тоже потихоньку! – тщетно пытаясь уклониться от щипков, хихикал Малинин.

– А в натуре за тебя, Василий, говорят, чо ты шняга мусорская? – развеселившись и не отпуская руки, поинтересовался Муслим.

– Хорош, Муслим, – пытаясь прервать рукопожатие, лепетал Малинин, весивший раза в три больше своего пленителя, – что ты такое говоришь?

– Я у тебя интересуюсь только. Смотри, Вася, – отпустив, наконец, руку, Муслим хитро посмотрел на него и погрозил пальцем.

Смутившись, Малинин поспешил удалиться, так стремительно, что даже не поприветствовал Барышника. Мы хотели было догнать его и лавашнуть, но потом Вова вспомнил, что они уже виделись утром.

Вообще, в МГУ существовала целая наука как с кем здороваться. Подобно тому как, по словам Гоголя, в России существовало несчетное количество "оттенков и тонкостей <…> обращения" и мудрецов, которые «с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста», так и в МГУ следовало иметь в виду огромное количество нюансов и правил, чтобы адекватно поприветствовать человека. Новоявленным студентам в первый же день в новом качестве, прежде чем записаться в библиотеку и начать посещать занятия, надлежало раз и навсегда уяснить одно простое правило – «правило толпишки», в соответствии с которым, поздоровавшись со знакомым, стоящим в толпе незнакомых, во избежание конфликта необходимо было приветствовать каждого из присутствующих. При этом можно ограничиться простым европейским рукопожатием, которое, однако, считалось холодноватым даже для тех, кого видишь впервые, а потому, в знак уважения и расположения, обычно осуществлялось двумя руками. Здесь, кстати, тоже существовали свои тренды и техники. Так, пацан по имени Нури, молниеносным движением свободной левой рукой, точнее средним ее пальцем, касался руки, которую пожимал – как будто трогал раскаленную сковородку.

Зная человека неплохо, принято было, одновременно с рукопожатием, касаться левой рукой его локтя; зная хорошо (или достаточно давно) – касаться плеча, или и вовсе обниматься при встрече. С близкими, старыми друзьями – особенно теми, кто принадлежал к одной с тобой национальности – надлежало, пожимая руку, целоваться в щеку – но это уже опционально. Так, например, Тарас Квази-Ахмедов просто старался лобызаться с как можно большим количеством людей – усматривая в этом некий престиж. Причем выбирал для этого преимущественно брюнетов.

Если же тебя заставали сидящим (или присевшим, как предпочитали говорить университетские южане из-за неприятных ассоциаций с местами не столь отдаленными), жать руку не отрывая зада от стула можно было только людям неуважаемым или совсем молодым. Здороваясь с остальными, следовало хотя бы символически приподняться. Ну, а друзей, мы приветствовали стоя, так что я сразу вскочил со стула, когда подошел Хусик и предложил пойти шабануть.

2

В Москве пробило полдень. По улице академика Хохлова, плавно покачивая бедрами, сновали загорелые блондинки в солнцезащитных очках с линзами пастельных оттенков. Из сумочек иных, самых прилежных, выглядывали конспекты, но даже эти уже щеголяли новомодными закачанными гелем губищами. Проходя мимо, они надменно улыбались ими худеньким загорелым мальчикам в изящных кроссовках и модных, почти обтягивающих, джинсах, пускавших игривых солнечных зайчиков нашитыми на ягодицах шильдиками самоварного золота. Мимоходом обласкав прохожих, прохладный октябрьский ветер неспешно гонял по тротуару коктейль из желтых и багряно-красных листьев, замешанных с городской пылью, предательски оседавшей на острых носах сияющих полуботинок и блестящих отполированных капотах припаркованых на обочине представительских седанов.

В тени кафе Макс, словно под грозовой тучей, гремевшей среди ясного неба, чернела компания из нескольких человек. То были молодые ребята – одетые во все черное второкурсники с непроницаемыми лицами и решительными жестами. Все было, казалось, как всегда – Мини-Гера, Хусик, двухсот килограмовый малыш Гагик и другие представители высокогорных кланов деловито петочились на своем обычном месте, однако завсегдатаи Макса и прочая первогумовская босота, привычные к лицезрению подобных сходок, подозрительно косились на собравшихся: по неведомой причине на пятаке не было балагана, никто не лузгал, не сквернословил, не танцевал лезгинку и не кидался на праздных зевак. Хусик в позе Байрона, скрестив на груди руки, мерно покачивал головой и в пол силы цокал языком; Мини-Гера, напротив, заложив руки за спину нервно вышагивали взад-вперед. В воздухе витало напряжение, почти материальное, ощущавшееся кожей. Все вели себя так, словно в коридоре реанимации ожидали вердикта хирурга, оперирующего чьего-то близкого. Чуть в стороне от этой толпишки неподвижно стоял высокий статный мужчина в безукоризненном темно-синем костюме и массивных золотых часах, поигрывавших яркими бликами на полусонном сентябрьском солнце. Время от времени кто-нибудь из присутствовавших приближался к мужчине со словами поддержки, чем-то вроде «даст Аллах, все ровно будет», но вступить в полноценный разговор никто не решался. Мужчина же, несколько натянутой полуулыбкой, выражавшей то ли отстраненное участие, то ли вовлеченное отчуждение, отвечал на слова ободрения, казалось, пропуская их мимо ушей. Спонтанно образовавшийся вокруг него каганат, не слишком радовал, но, с другой стороны, и не тяготил его – видно было, что всеми мыслями мужчина находился в другом месте – в одной из аудиторий первого гума, где его сын, маститый борец Алишка, уже в третий раз сдавал зачет по ОБЖ.

Тем временем, престарелый полковник в отставке, профессор Каганов, оставшись один на один с нерадивым студентом, был отрезан от внешнего мира. В опустевшей аудитории без окон, расположенной рядом с закрытым банком, остались лишь двое – Алишка и он. Кричать было бесполезно – с тех пор, как заделали дыру в стене, этот коридор совершенно опустел – в него не совались даже наркоманы. Шансов прорваться силой или хитростью тоже было немного. Профессору, от которого буквально на ходу отваливались куски, дорогу преграждала каменная глыба неодупляемого исполина, словно мантру повторявшего одно и тоже: «При всем уважении, я вас из аудитории без зачета не выпущу. Вообще не вариант».

– Но как же я тебе поставлю зачет, если ты ни на один вопрос не ответил? – взывал к разуму профессор.

– Делайте, что хотите, но без зачета, мне отсюда дороги нет.

– Ну,