Отречение - Мария Анатольевна Донченко

было, и тем более не было заказов на опытно-конструкторские разработки, которыми занимался Николай. Зарплату за январь не заплатили, пообещав выдать позже. Люди угрюмо промолчали – на дворе стоял девяносто второй год, и невыплаты зарплат ещё не вошли в жизнь привычным элементом. Всё ещё было в новинку, в том числе и то, что заработанные деньги могут выдать через шесть-восемь месяцев, когда на них едва можно будет купить батон хлеба.

С марта завод переходил на четырёхдневную рабочую неделю, в дальнейшем начальство обещало и трёхдневную.

Николай осоловело смотрел на дно пустого стакана. Потянувшись, он опрокинул бутылку, и кристальная струя полилась по стеклянным граням.

В такие минуты он никого не хотел видеть – даже жену и дочь. Он пил один, топя в ядрёной жидкости беспросветную тоску. В прошлой жизни он любил работу, но прошлая жизнь кончилась, завод медленно умирал – это ещё не было заметно постороннему взгляду, но это чувствовал Николай, отдавший заводу двадцать лет жизни и искренне любивший его и понимавший. После победы демократов он шёл на митинги с надеждой – что вот сейчас, сейчас наши возьмут Кремль, и всё вернётся на круги своя – но с каждым новым митингом, завершавшимся лишь грозными негодующими резолюциями в адрес новой власти, надежда таяла, митинг заканчивался, дочь уходила общаться с женихом и друзьями, а Николай вновь и вновь находил утешение в бутылке…

* * *

Встречать Анну Ермишину из роддома было некому.

Мужа у неё не было, любовник давно забыл о ней думать, а отцу Анны в далёкой Уфе летом 1992 года, как раз в день рождения её дочки вынесли приговор – шесть лет лишения свободы.

Советского Союза больше не было, и никого не интересовало его наследие, в том числе и такое.

Взяв на руки новорожденную девочку, перевязанную розовой ленточкой, Аня спустилась со ступенек больницы.

Она растерянно огляделась, словно не узнавая города, и сделала ещё один шаг, когда кто-то негромко позвал её по имени.

– Аня, Вы разрешите Вам помочь?

Она с полминуты вспоминала, где видела этого парня с огромным букетом цветов, пока не сообразила – это же комсомолец Сергей, из Юлькиной компании, который ещё осенью спрашивал у неё дорогу.

– Аня, я заказал такси, я отвезу Вас домой, – И видя, что она ещё колеблется, добавил, – Вы не беспокойтесь, такси оплачено. Я просто хочу Вам помочь. Если Вы, конечно, не возражаете.

Она сомневалась ещё несколько секунд и махнула рукой:

– Хорошо, поедемте!

* * *

«Прости меня, мама.

Мама, я теперь живу на Украине и работаю на шахте.

Я женился на хорошей женщине, на пять лет старше меня, и взял её фамилию, у нас с ней хорошая семья и будет ребёнок.

Не беспокойся за меня, мама, у меня всё в порядке.

Только прости меня. Когда-нибудь.

Прости меня, мама, но я никогда не отправлю это письмо. И даже никогда не доверю его бумаге.

Твой сын Юозас».

Глава десятая

Год 1993. Весна

Струи дождя стремительно хлынули из-под внезапно налетевших туч, окатив холодным душем застигнутых врасплох людей, неготовых к разгулу стихии, которые бросились под спасительные козырьки магазинов и остановок, шлёпая подошвами по холодным лужам на асфальте и несущимся к канализационным решёткам потокам ручьёв.

Над крышами многоэтажек засверкали сполохи первых апрельских молний, спустя несколько секунд звучно отозвавшихся раскатами грома.

Сочной влажностью наполнялся воздух. Потоки воды стекали вниз по секциям бетонного забора вокруг замороженной стройки через дорогу от магазина, по яркому глянцевому плакату «Да-Да-Нет-Да» с оторванным углом, по щитам с рекламой чекового инвестиционного фонда, по выцветшим, пережившим две зимы ровным крупным буквам «ЕЛЬЦИН – ДА!» на этом заборе и по двум свежим, этого года, маленьким буковкам «ИУ», втиснутым после тире…

Прикрывая химическую завивку свежим номером «Московского комсомольца», на крыльцо универсама тяжело взбежала женщина средних лет.

– Здравствуйте, тёть Зин! – поприветствовала её девушка в ветровке с капюшоном.

– Здравствуй, Юля, – ответила та, – как живёте-то?

– Да как обычно, – пожала плечами Юлька, – Ира-то не пишет? Всё никак не поинтересуюсь…

Иркина мать сникла, опустив взгляд вниз, к каменным ступеням, на которые ветром заносило неровные капли дождя.

– Ни строчки, – произнесла она тихо, выдавливая слова из губ, – совсем, видать, забыла про нас Ирочка…

Юлька тактично промолчала – да ей и самой хотелось верить, что Ирке, увлечённой круговоротом заграничной жизни, просто недосуг послать весточку домой.

– Ты-то как живёшь? – спросила женщина после минутной паузы. – Учишься? Замуж не вышла ещё?

– Второй курс заканчиваю, – кивнула Юля. – А замуж пока нет, пока не думали, может, позже…

– Ну и дай вам бог счастья с твоим-то, – вздохнула Зинаида, – а Аня-то как? Я её вижу иногда с коляской. Дочку же Надя зовут? Ей уж сколько – полгода, наверное?

– Восемь месяцев.

– Да, быстро растут чужие дети, кажется, вчера только с роддома привезли… – в её голосе задрожала тоска по собственной единственной дочери, упорхнувшей на чужбину и забывающей даже писать, и Юлька не знала, что ей ответить.

– Аня ж тоже в институт поступила в один год со мной, – невпопад сказала она. – Первую сессию она ещё сдала кое-как, хотя уже подрабатывала, а со второй ушла рожать в академический отпуск. Сейчас, может, восстановится через месяц, хотя мне кажется, не будет она дальше учиться. У них совсем денег нет. Бабке зарплату задерживают в библиотеке, вот вроде за декабрь только дали, пенсию тоже, не протянут они втроём на бабкины доходы. Если только Серёга… – она пожала плечами, – да ведь и он не из богатеньких, я давно его знаю.

– А что Серёга-то этот? – спросила Зинаида, – серьёзно у них