Пловцы - Джулия Оцука

По всему дому до сих пор расклеены желтые стикеры. На холодильнике на кухне: Не забудь принять таблетки. Над телефоном: Никогда не сообщай данные кредитной карты. На зеркале в ванной: Ты выключила кран? На зеркале в спальне матери: Голову выше! На тумбочке у кровати лежит ее старый еженедельник, в котором она день за днем, неделю за неделей, своим крошечным женским почерком делала одну и ту же запись: Не вычеркивай завтрашний день! (И она никогда этого не делала). Ваш отец убирает ежедневник в ящик стола. Он кладет – наконец-то, спустя месяцы – ее грязную ночную рубашку в корзину для белья. Но стикеры оставляет. На случай, если ей станет лучше и ее отпустят домой. «Я бы не хотел, чтобы она запуталась».

На следующий день после смерти своей матери ваша мать села в кресло в «большой комнате» и отказалась вставать. Она была подавлена. Удручена. Разгневана. Она подвела свою мать. Каким-то образом это все была ее вина. Но, напомнил ей отец, ее матери был сто один год. «Сто», – поправила его мать. Ей следовало больше пользоваться ходунками. Посещать занятия по развитию памяти. Ходить на бадминтон воздушными шарами. Записаться на сидячую йогу. А потом, снова и снова: «Как такое могло случиться?»

Три недели спустя ваш отец позвонил вам и сказал, что беспокоится. «Твоя мама просто сидит в кресле, ест печенье и смотрит телевизор целыми днями», – сказал он. Ему тогда пришлось признать, что у нее было несколько довольно трудных лет, когда она по пять дней в неделю ездила в дом престарелых, чтобы навестить свою мать. Кто может винить ее в том, что ей нужен отдых? Он решил, что даст ей год, до годовщины смерти матери, чтобы «прийти в себя», а затем попробует «встряхнуть ее», но годовщина прошла, а ваша мать так и осталась в своем кресле.

Еще одно воспоминание из прошлого: ваша мать сидит на краю кровати, голова опущена, руки болтаются между ног, плечи ссутулены. Полное поражение. «Что случилось?» – спросили вы ее. Ваша мама, которая всегда была стильно одета, с идеально выщипанными бровями, идеально нанесенным макияжем, у которой «ни один волосок не выбивается из прически». Ваша мама, которая ухаживала за вами (каждое утро, перед тем как вы уходили в школу, она поправляла заколку в ваших волосах, чтобы было «как надо»), ходила с вами по магазинам (Вот, примерь!), вдевала нитку в шпульку своей старой черной швейной машинки «Зингер» и засиживалась до поздней ночи за шитьем (шила для вас блузки в клетку, рубашки в стиле вестерн с карманами на завязках и классическими двойными манжетами, вашу первую юбку с оборочками, платье-миди с V-образным вырезом – глубоким, но не слишком глубоким! – и пышными рукавами на завязках, топ с бретельками на шее и «вытачками» по фигуре), больше не знала, как надеть штаны. Как это застегивать? – спросила она.

Может быть, именно тогда все и началось.

Ее первое Рождество в доме престарелых. Вы приносите ей подарки, которые накануне вы с отцом весь вечер упаковывали за кухонным столом, слушая по радио Махалию Джексон (ее любимую). Когда вы спрашиваете, не хочет ли она сначала открыть подарок вашего отца, она отвечает: «Нет». Тогда вы протягиваете ей один из своих подарков – маленькую коробочку с талисманом удачи в виде стрекозы. Она показывает коробку медсестре. «Видите? – говорит она. – Вот так сильно она меня любит. Дарит мне крошечные подарки». Когда она открывает подарки вашего отца – пять пар носков, свитер с рисунком аргайл, махровый халат, банку орехов, пару тапочек из овечьей шерсти с мягкой кожаной подошвой, – она говорит: «Он дарит мне столько подарков, потому что пытается задобрить меня». В следующую субботу вы звоните напомнить ей, что ваш отец заедет после обеда. «Вряд ли он по мне скучает», – говорит она.

Однажды ночью, несколько лет назад, когда они еще спали в одной кровати, храп вашего отца был настолько громким – «Он ревел как лев!» – что ваша мама встала и пошла спать в вашу комнату. Однако через некоторое время она вернулась. «Мне стало одиноко». На следующую ночь она снова ушла в вашу комнату, но на этот раз проспала там до самого утра. После этого пути назад уже не было. Привыкнуть можно к чему угодно.

Вы ни разу не видели, чтобы ваши родители прикасались друг к другу. Вы никогда не видели, как они целуются. Вы никогда не видели, как они держатся за руки. Вы не видели ни одного жеста нежности между ними. И все же, когда у вашего отца была инфекция мочевыводящих путей и они с матерью пошли к урологу, чтобы выяснить причину, врач быстро вышел из смотровой, тихо закрыл за собой дверь, а через минуту ворвался обратно с огромной ухмылкой на лице и сказал: «Секс!» (Бу!) Каждый раз, когда ваша мама рассказывала вам эту историю, а рассказывала она ее часто, она заливалась смехом.

Это была первая из историй, которые она начала повторять.

Еще была история о миссис Мрозек (в тот день была ее очередь отвозить и забирать на машине своих и соседских детей), которая забыла забрать вашего трехлетнего брата из детского сада у подножия холма (полицейский нашел его в миле от сада, тот спокойно шел по оживленной магистрали в сторону дома). И история о том, как другой ваш брат, адвокат, наехал на ее босса, доктора Номуру, когда тот попытался обманом лишить ее пенсии («Я сказала ему: „Мой сын подал на вас в суд!“»). И, конечно же, истории про лагерь. Сторожевые вышки. Гремучие змеи. Забор из колючей проволоки. Как ее мать убила всех кур во дворе за день до того, как они собрали вещи и уехали. «Она перебила им шеи ручкой метлы, одну за другой», – рассказывала ваша мама. И заканчивала историю всегда одной и той же фразой, в десятый, в пятидесятый, в сотый раз: «Это был кошмар!»

Фотография ее матери до сих пор стоит на «обеденном столе» в столовой. Ваш отец часто смотрел на нее и говорил: «Почему ты не научила свою дочь стряпать?» (За исключением риса, ваша мать готовила только «американскую» еду: мясной рулет, запеканку с тунцом, макароны с сыром, бефстроганов со сметаной и грибным соусом «Кэмпбелл»). А еще ваша мама однажды со смехом рассказала, что всякий раз, когда она кричала на отца, он показывал на фотографию и говорил: «Она смотрит!»

Однажды